Mrs. Robinson

      Если дома на улице Миссис Робинсон были небогатыми, то дома на улице, на которой родился и официально прописан я, были просто самыми отвратительными. Какие-то деревянные длинные бараки, огороженные железными решетками, сгнившая трава, люди, зло поглядывающие на тебя сквозь маленькие окошки. На вас это может навести лишь ужас и страх, а меня все подобное вгоняло в жуткую тоску и заставляло понурить голову и ссутулить плечи.       Первый дом, второй дом, третий дом. Четвертый. Наверное, самый убогий из здешних. И, по совместительству, место обитания моей семьи.       С порога я услышал стоны и крики из комнаты матери. Ничего нового и удивительного.       Моя комната была размером с туалет в доме моей тети. Это было воистину маленькое помещение без окон. Дешевые обои отходили слоями. Под обоями с цветами и видел простые зеленые обои, под ними – обои с птицами, а под ними – обои в полосочку. Моя кровать была необычайно коротка даже для такого невысокого человека, как я. У стола сломаны две левые ножки, так что он представлял собой наклонную поверхность. Полок не было. Одежда лежала аккуратной стопкой в углу. Это было единственное, что напоминало о том, что здесь живет человек, а не Чубакка.       Рядом с одеждой валялись брошюры. Такие разноцветные и яркие, по цветовой гамме совершенно отличающиеся от моего будущего. Эти бумажки давали мне надежду каждый раз, что я глядел на них. Это были рекламы университетов, в которые я мог бы поступить. Мог бы. Ваш средний балл недостаточно высок. Благодарим Вас, Мистер Айеро. Ваша заявка рассматривается нами.       И нечто вроде того. Я не удивлялся, получая подобные письма. Ведь я ровным счетом ничего не умел. Разве что готовить кофе и жарить яичницу. Тут мои таланты были неоспоримы.       Все это вгоняло меня в тоску. Я не хотел расстраивать тетю, я не хотел расстраивать самого себя. Я не хотел быть человеком без высшего образования, сотворившего невероятную и захватывающую карьеру мойщика посуды. Я всегда хотел быть кем-то. Кем-то важным и нужным. Нужным себе и обществу.       Пакет, одиноко валяющийся в куче какого-то мусора, был подобран мной. Я сложил в него какие-то вещи, немногое из немногого. Пару маек, имеющих жалкий застиранный вид, зубную щетку, несколько тетрадей. Это мой некий необходимый минимум. Собственный. Это те вещи, которые я брал сейчас к тете. Я переезжаю. На время.       Я не ночевал здесь уже несколько месяцев. Фактически, я тут даже вообще не жил. И был жутко этому рад.       За годы, что я провел здесь, мне пришлось научиться быть тихим. Очень тихим. Неслышно, словно призрак, передвигаться по дому, на цыпочках забегать на кухню в надежде на то, что там хоть что-нибудь есть и бежать обратно к себе, тихо поворачивая ключ в замочной скважине, баррикадируясь от матери и ее праздных гостей.       И сейчас – даже сейчас – мне нужно быть тихим. Даже сейчас, когда я давно уже не ребенок, даже не подросток, я не хотел быть замеченным. Я хотел стать тенью, что отбрасывало дерево, стоящее посредине нашей жалкой пародии на двор. Я хотел быть чем-то нематериальным, чем-то таким, на что обычно никто не обращал внимания.       Я медленно ступал по старым доскам, что гордо именовались «пол». Слишком гордо для этой кучи не очень аккуратно сложенных, прогнивших деревяшек. Я уже был прокрался до входной приоткрытой двери, как вдруг одна из досок предательски скрипнула. Громкий звук буквально заставил меня встрепенуться и замереть, ожидая тяжелых шагов, что должны были донестись из спальни матери. «Спальня» тоже слишком гордо звучит, откровенно говоря.       Так и произошло. С грохотом отворилась тяжелая старая дверь. Она была распахнута с такой резкостью и пренебрежением, что та ударилась о стену и поспешила снова закрыться, чему помешала тонкая рука с какой-то сероватой, грубой кожей и кучей красных пятен на ней. Женщина с худым лицом, впалыми щеками, потрескавшимися губами и испариной на лбу обратила на меня свой взор. Зрачки ее были расширены до невозможности, стояла она так же с трудом. – Фрэнк, - сухо произнесла она. – Привет, мам, - неестественно улыбнулся я и помахал ей рукой. Это было лучшее, что я мог сделать. – Где ты был? – безучастно спросила она, уставившись на только ей видимую точку на стене. – У друзей, - соврал я. – Неблагодарное животное, - бросила она, плюнула на пол и скрылась в своей комнате. Подобное никогда не удивляло меня и вряд ли когда-нибудь вообще удивит. Так что я с почти спокойной душой вышел и побрел домой. Дом ведь там, где сердце? Если это так, то мой дом у тетушки Робинсон.

***

      Когда я пришел, тетя сидела за столом. Перед ней стояла маленькая рюмочка, полная неразбавленной валерьянки. Она пила ее маленькими глоточками, морщась каждый раз из-за неприятного вкуса. – Как у нее дела? – спросила Элизабет, когда я сел рядом с ней. – Как обычно, - просто ответил я, деланно равнодушно пожав плечами. – Неудивительно, - ее ответ был короток и прост. В этой краткости и простоте прекрасно отображалась ее усталость. – С чем тебе сделать пирог, милый? У меня есть малина, клубника, яблоки и черника. Что тебе больше нравится? – сразу оживилась она, вспомнив о том, что ужин еще не был приготовлен. – С яблоками, пожалуйста, - я наклонился к ней и крепко обнял. Так дети обнимают своих матерей. Я же обнимал тетушку. – Я очень сильно тебя люблю, тетя. – Я тебе не… Ах, Фрэнки, я тоже тебя люблю. До луны и обратно, - усмехнулась она, взъерошив мои волосы. О, как она обожала это делать! – Ты уже определился с поступлением? - словно ненароком спросила она. – Эм… - неуверенно протянул я. – Фрэнки, - вздохнула она. – Никто меня не принимает. Кому я нужен? – горько усмехнулся я. – Ты в первую очередь, пожалуйста, попробуй быть нужен себе самому, - изрекла она, расправляя невидимые складки на своем старом свитере. – Сменим тему, - предложил я. Моим пальцам было невыносимо холодно, так что я засунул руки в карманы джинс, надеясь хоть немного их согреть.       После недолго обсуждения последних новостей политики и сойдясь на том, что лучшим президентом Америки был Кеннеди, мы разошлись. Элизабет на кухню, а я – на подоконник. Там лежал теплый вязаный плед, что было заботливо предусмотрено тетей. Я сбросил обувь и залез сюда, в свой мир. Я укрылся мягкостью сплетенных нитей и облокотился на легкость подушек. Я вдохнул пыльный воздух и подумал о том, что моя жизнь дурна лишь наполовину. Я почти задремал, рисуя в воображении красивые картинки той жизни, которая могла бы у меня быть. Я почти задремал, если бы не то пресловутое «шестое чувство», заставившее меня чудесной силой широко распахнуть глаза и резко повернуть голову так, что захрустела шея. Я смотрел прямо на дом Тайны. Прямо в самое большое окно этого дома. Прямо в самое большое окно, за идеально вымытым стеклом которого стоял Джерард, скрестив руки на груди и склонив голову набок. Он глядел прямо на меня, казалось, мне в глаза. Он легко улыбнулся, а затем наклонился за чем-то. Несколько секунд спустя он распрямил свой безукоризненный стан, расправил плечи и приложил к окну белый лист бумаги, выводя на нем что-то. Он перевернул его так, чтобы я видел то, что там было написано. Единственное «Эй.», ничего больше. Красивый, будто девичий почерк и его уже теперь широкая улыбка. Давно я не видел настолько искренних улыбок от кого-то, кроме тети.