Свежий ветер избранных пьянил, С ног сбивал, из мертвых воскрешал, Потому что, если не любил, Значит, и не жил, и не дышал! «Баллада о любви» В.Высоцкий
Гималаи
6 апреля
Сам по себе Эверест — всего лишь высокая гора. Она не вызывает человека на дуэль, не разжигает тщеславие, не проверяет на прочность и не избавляет от комплексов. Это всё люди придумали. Впервые Быстров увидел Мику Хаста в магазине туристического снаряжения в Катманду. Долговязый, волосы дыбом, вздёрнутый нос, которым он забавно шевелил, разглядывая ценники. Он выбирал футболку с яками, заставив торговца вывалить на прилавок груду пёстрого барахла. Быстров с гидом Пашей Стрельниковым пришёл подкупить снаряжения, но краем глаза поглядывал на торгующегося финна. Он тогда не знал ни имени Мики, ни национальности, просто подумал, что парень из альпинистов — и не ошибся. Позже он наткнулся на Мику в Базовом лагере, который шерпы обустроили на леднике Кхумбу у южного склона Эвереста. Сначала увидел стадо яков, бредущее по пологим холмам Микиной груди, потом узнал курносое лицо. Протянул руку и сказал на английском: — Привет! Я видел, как ты покупал эту футболку в Катманду. Меня зовут Федя Быстров, я из русской команды. Можно Тед. — Мика Хаст, в составе американской экспедиции. Я финн, — Мика ответил улыбкой и крепким рукопожатием. У него оказались тёплые карие глаза, которые здорово украшали заурядную внешность. Подбородок зарос рыжеватой щетиной, а скулы покрылись свежим загаром. На высоте 5400 загар прилипает мгновенно, окрашивая кожу в грубый коричневый цвет. Через пятьдесят дней все европейские лица приобретут уникальный гималайский оттенок.14 апреля
Ясным утром жители Базового лагеря собрались на религиозную церемонию пуджи. Явились сотни две человек: восходители, туристы, шерпы. Апрельское солнце припекало, но с горы тянуло ледяной стылостью. Пожилой лама в оранжевом, стоя на коленях и звеня медным колокольчиком, попросил у Будды благословения. Под напевное чтение мантр он высыпал в ритуальный костёр подношения богам: местные кушанья, названий которых Быстров не знал. — Фу, чем так воняет? — спросил желчный Данила Дунаевский. Ему везде воняло. Иностранные участники церемонии тоже принесли дары — денежные купюры. Все хотели заручиться благословением Будды перед восхождением на великую Джомолунгму. В лагере атеистов не было, никто не собирался лезть на гору без пуджи. Ом мани падме хум. Разноцветные молитвенные флажки трепетали на ветру. Сквозь горький дым можжевельника Быстров разглядел лицо Мики: вокруг глаз характерные белые пятна от очков, губы бледные. Мика поймал взгляд и махнул рукой, а после ритуала подошёл с тарелочкой угощения от ламы: — Доброе утро, Тед! Говорят, у русских есть сауна? — А что, у американцев нет? Надо было в нашу команду идти. — Быстров понял бесхитростный намёк финна и усмехнулся. — Я хотел, но у вас очень дорогая экспедиция, а я бедный студент. Пришлось искать спонсора, но он потянул только самый бюджетный вариант. — Мика покашлял. Типичный высотный кашель — лающий, сухой. — Твой спонсор? — Производитель одежды для скалолазания. Я водружу на вершине флажок с их логотипом. Стану самым молодым финном, покорившим Эверест. — Хороший план. Если хочешь в сауну, приходи завтра. Я попрошу натопить, — Федя решил проявить русское гостеприимство. — О, с удовольствием! Спасибо большое, Тед!15 апреля
Базовый лагерь русской коммерческой экспедиции был самым оснащённым на леднике Кхумбу. «Высокогорный санаторий» — шутили некоторые. Восходители жили в одиночных палатках, куда кухонные мальчики приносили напитки и закуски по первому требованию. Да что там по требованию — мелкие шерпы не стеснялись надоедать клиентам, уговаривая ещё разок покушать. Полноценная еда в горах — часть стратегии выживания. Повар-китаец, прошедший стажировку в московском ресторане, предлагал меню на любой вкус. Красное вино — без ограничений: полезно для здоровья. Также в лагере были кают-компания с плазмой, компьютеры с выходом в интернет, медпункт, где принимал добрый доктор, душевая палатка, сауна — полный сервис. Но главное — два опытнейших гида, которые поведут группу на вершину, и высотные шерпы — по одному на каждого восходителя. Быстрову достался Пурба с кривой щербинкой между зубами. Несмотря на щуплость и низкорослость, он потащит наверх снаряжение и кислородные баллоны для своего клиента. В случае нужды он и Быстрова на себе потащит — такова работа высокогорного носильщика. Пурба дважды ходил на Эверест с клиентами, и никто не погиб. Рядом на леднике разбили лагеря и другие экспедиции — американская команда, австралийцы, корейские спортсмены. Многие знали друг друга: встречались в горах или на сетевых форумах. Быстров тоже некоторых знал. Мечтая об Эвересте, он поднимался на Монблан, Эльбрус и гималайский Мера Пик. За четыре года оброс дружескими связями, но с Хастом знаком не был — скорее всего, финн новичок в высотном альпинизме. А вот в банном деле Мика соображал: пришёл с упаковкой пива, полотенцем и пузырьком масла. Быстров засмотрелся на гибкую жилистую фигуру, оценивая физические параметры будущего рекордсмена. Хорошая у финна форма — если штурмовать вершину завтра, но к моменту, когда закончится акклиматизация и альпинисты рванут вверх, он потеряет пять-семь килограммов. Главное, чтобы силы не потерял. Быстров отвёл взгляд, вдруг остро ощутив близость чужого тела. Заметил, что Мика тоже его разглядывает, и почувствовал себя слишком рослым и мускулистым, чуть ли не качком — в горах таким сложнее всего. Там, где важна выносливость, мускулы только мешают. Быстров вышел на воздух и упал в брезентовый шезлонг, жмурясь на солнце и остывая от жара. Невдалеке оживлённо спорили два итальянца — единственные иностранцы, присоединившиеся к русской экспедиции, если не считать Катю Дудаль из Крыма. Теперь она уже не иностранка. Подошёл Мика: по камням звонко зацокали железные шипы ботинок. Над ухом щёлкнула и вспенилась банка пива. Быстров проверил пульс — девяносто. — Ты без пульсометра считаешь? Посчитай мне, — Мика протянул руку. Быстров нащупал артерию на горячем запястье, без подсчёта понимая, что пульс частит. — Около ста двадцати. — Ну нормально, я думаю, — весело сказал Мика. Быстров разозлился. Он занимался спортом четыре года: трижды в неделю силовые тренировки, трижды — бокс, по выходным — кросс. Зимой — лыжи, летом — горы. Плюс ударная работа, чтобы накопить денег на самый лучший сервис, потому что сервис на Эвересте — это не бесплатные коктейли и прокат надувных матрасов, а шерп, который понесёт на вершину дополнительные баллоны с кислородом. Чтобы не в обрез, чтобы не экономить каждый вдох. А Мика не только собрался подниматься на минимальном кислороде без помощи шерпа, он не позаботился даже о физическом состоянии. Пульс сто двадцать — признак плохой, очень плохой акклиматизации. Бюджетные экспедиции типа нынешней американской часто теряли клиентов: чем хуже оснащение и подготовка, тем больше трупов в мёртвой зоне. Быстров не хотел, чтобы улыбчивый финн остался на горе навсегда. Вопреки негласному правилу он спросил: — Зачем ты идёшь на Эверест? Ради рекорда? Мика не сразу ответил, он словно сомневался, стоит ли говорить правду: — Нет… Ради одного человека. — А почему он сам не пошёл? В глазах Мики мелькнула непривычная жёсткость, и Быстров пробормотал «Сорри». У каждого свои причины для восхождения. Если финн собрался на Эверест — значит, он знает, куда и зачем идёт. Так же, как Быстров это знал.Хибины
Шесть лет назад
Федя и Стёпа Быстровы поднялись на Вудьяврчорр по лавинному кулуару за пять часов. Выдохшиеся и замёрзшие, устроились на отдых и перекус. У подножия горы круглилось неправдоподобно голубое озеро Вудьявр, а за ним виднелись белые многоэтажки Кировска. Несмотря на ослепительное весеннее солнце, ветер обжигал щёки и руки дыханием Арктики. Они укрылись от ветра на каменной полке и достали термосы, хлеб и копчёную колбасу. Старший Быстров сиял ярче солнца, и Федя сказал: — Давай уже, колись! А то я лопну от любопытства! Стёпа звонко рассмеялся и открыл тайну, которую хранил целую неделю, с самого отъезда из Питера в Кировск: — Маринка беременна! Федя постарался не выдать своих чувств. Он недолюбливал Марину за вечные женские выкрутасы, но терпел, видя, как сильно влюблён брат. Это была не первая любовь Степана. К двадцати восьми годам он имел длинный список коротких увлечений, и Федя надеялся, что брат скоро разочаруется в Маринке. Но беременность всё меняла. — Это здорово, Стёпа. Я поздравляю тебя! — Спасибо! Я когда увидел на УЗИ, что там сердце бьётся… Ты не представляешь! Я сразу о маме вспомнил. Как жаль, что она не дожила, она всё время просила внуков… — Да, мама была бы счастлива, — Федя подумал о матери, и сердце привычно заныло. Три года, как её не стало, а тоска не унималась. — Мы в июне поженимся, скоро заявление пойдём подавать. — А меня пригласишь? — невесело пошутил Федя, боясь, что Маринка может не захотеть видеть его на свадьбе. Потом вспомнил: — Мы же на Эльбрус в июне собирались! — Ну какой теперь Эльбрус? Сам понимаешь. — Нет, не понимаю! Мы же давно планировали. Ещё до Маринки. — Федя, ну о чём ты! Горы — это супер, но семья важнее. Я хочу быть нормальным отцом для своего ребёнка, а не таким, как наш… Ты потом поймёшь меня. Встретишь хорошую девушку, влюбишься и поймёшь. Это важнее любой горы. Федя знал, что Стёпа врёт. Брат любил горы необузданной ревнивой любовью, которая не могла кончиться из-за того, что Маринка забеременела. Некоторые виды любви вообще никогда не проходят, Федя по себе знал. — Стёпа, а ты уверен, что сможешь жить без альпинизма? Без друзей? Без гор? Зря он спросил. Лицо Стёпы застыло неподвижной маской, он повторил как заклинание: — Вот встретишь девушку и поймёшь. Федю накрыло горькое злое бессилие. Он терял брата и ничего не мог поделать. — Что ты заладил? Я — не встречу и не пойму. — Расслабься, брат, все рано или поздно встречают. — Кроме таких, как я. Это прозвучало так однозначно, что Стёпа замер с бутербродом в руке. Повисло напряжённое молчание. Федя с отчаянно колотящимся сердцем ждал, что скажет брат. Горло перехватило спазмом, глаза защипало. Он отвернулся, делая вид, что разглядывает городскую пожарную башню. Он уже сожалел, что признался. Федя любил и уважал брата так безгранично, что готов был на всё, чтобы сохранить его дружбу, даже на унизительное притворство. Стёпа спросил чужим голосом: — Это правда? Федя смог только кивнуть. Стёпа жёстко продолжил: — Тогда ты не имеешь права никого осуждать или упрекать. Нормальный мужчина понял бы меня. Перед глазами поплыло. — Я, по-твоему, ненормальный? Стёпа промолчал. Он собирал рюкзак и готовился к спуску. — Почему я вдруг стал ненормальным? Когда ты плохо закрепил френд и сорвался — я был нормальным! Когда палатку накрыло лавиной, и я тебя откапывал — я тоже был нормальным! Когда ты руку сломал… — Феде вдруг показалось гадким это перечисление заслуг, и он замолчал. Жгучее разочарование затопило его: — Мы же не просто братья, Стёпа! Мы были лучшими друзьями, мы мечтали об Эвересте… — Эверест — не для таких, как ты. Он для настоящих мужиков, а не для… не для… — Степан презрительно скривил рот. — Я настоящий! «Настоящий… стоящий…» — истерически повторило эхо. Степан длинно сплюнул и полез вниз без Феди, словно ему претило спускаться в одной связке с родным братом. В Питер они вернулись на разных поездах.Гималаи
26 апреля
Акклиматизационные выходы давались Быстрову нелегко. Впервые горная болезнь проявилась в промежуточном лагере на высоте 6200. Замутило, как от несвежих устриц, и он упал на колени, выворачивая желудок. Полчаса не мог подняться. Из своих никто, кроме угрюмого Данилы Дунаевского, не подошёл: нет смысла мешать человеку блевать, тут блевал каждый второй. Но Данила не искал смысл, он присел на соседний камень и сообщил: — Федя, у тебя горняшка. Тебе не хватает кислорода. Мне тоже не хватает — смотри, какие синие ногти, — Данила вытянул руки. Быстров даже не глянул в его сторону. Он увидел Мику с ярко-жёлтой пластмассовой кружкой, который опустился на землю рядом: — Тед, выпей это. Тебе надо пить. — Не пей. Кто знает, какой дряни он туда намешал, — предупредил Данила на русском языке, чтобы Мика его не понял. Быстров отхлебнул: кислая лимонная шипучка. Сразу полегчало. Приятно было видеть Мику. Американская группа акклиматизировалась быстрее, и они уже ночевали на 6200, но чем стремительнее подъём — тем опаснее. Русская команда восходила медленней, а спать всегда возвращалась в Базовый лагерь. «Забирайся высоко, спи низко» — твердил Паша Стрельников. Иногда Быстров пересекался с Микой на маршруте — на леднике Кхумбу или на склоне, иногда встречал его в промежуточных лагерях. Они махали друг другу издали и перебрасывались несколькими ободряющими словами. Все участники экспедиций, кроме шерпов с их уникальными высокогорными генами, занимались изматывающей ходьбой по горе вверх и вниз — это был единственный способ наработать акклиматизацию. Без неё подъём на большую высоту грозил неминуемой смертью. Бывали такие случаи: разгерметизация самолёта, например. Не успел надеть маску — без шансов. Из-за того, что все курсировали по одному маршруту, через несколько недель Быстров знал в лицо многих альпинистов, даже корейцев начал различать. А Мику он узнавал со спины — по ярко-сиреневой куртке с логотипом финской фабрики. Ни у кого не было одежды такого цвета, и Мика очень выделялся. Быстрову нравилось следить за сиреневой фигуркой, ползущей по снежному склону, — это успокаивало и придавало сил. Хорошо, когда кто-то знакомый идёт впереди тебя. После каждого рывка на новую высоту Быстров спускался в Базовый лагерь. Два-три дня на сон, еду и отдых — и можно подниматься выше предыдущей отметки. Горняшка нападала только в крайней точке, и отвязаться от неё было просто — уйти ночевать вниз. Горняшка вниз не ходила, она всегда ждала наверху. Настанет день, и она притаится на самой вершине, на 8850.5 мая
Лагеря на Южном седле достигли в начале мая. 7900. Данила пришёл на кислороде, а Быстров — сам. Не из экономии: каждому в их группе полагалось по шесть больших баллонов, хотя другие экспедиции обходились тремя. Не из желания познать способности организма, и не из спортивного упрямства. Быстров знал, что в зону смерти — выше 8000 — он пойдёт в маске, как все остальные. Но до этой роковой границы он хотел подняться наравне с теми, кто шёл без личных шерпов и дополнительного кислорода. Пока взбирались к Южному седлу, Быстров успел пожалеть о своём безрассудстве. Солнце припекало спину, небо хлестало в глаза космической синевой, а дышать было совершенно нечем. Слишком мало кислорода — треть от необходимой нормы. Лежать, как выброшенная на берег рыба, и глотать разряженный воздух — можно было. Встать и, пошатываясь, сделать несколько шагов — при огромных усилиях. А вот подниматься на гору, цепляясь за веревочные перила и работая ледорубом, — только на пределе человеческих возможностей. Пульс под двести, шестьдесят вдохов в минуту и невыносимая боль в левом боку, словно нож под ребро засадили. Но выше по склону карабкался сиреневый альпинист. Быстров останавливался и смотрел на него, когда совсем скручивало. В такие моменты Пурба спрашивал: «Как ты?», и Быстров разлеплял одеревеневшие губы: «Нормально». Лагерь на Южном седле комфортом не отличался. Узкий перешеек между вершинами Эвереста и Лхоцзе, с запада подпираемый ледником, на востоке обрывался километровой Канчунгской стеной. Чтобы ураганные ветры не сдули лагерь с горы, палатки разбили тесными рядами. Никаких столовых и саун. Вокруг палаток валялись тысячи пустых баллонов и газовых горелок, порванные полотнища, обломки снаряжения и разноцветный пластиковый мусор. Самая высокогорная помойка в мире. Размещались по двое. Дунаевский завалился в палатку раньше Быстрова. Он успел снять ботинки, съесть банку разогретого мясного супа и немного поспать, когда в проём заполз хрипящий Быстров. В высотной купольной палатке, пронизанной золотым светом, было тепло и уютно. Быстров упал на спину и в изнеможении закрыл глаза. Для него 7900 — абсолютный личный рекорд. В лёгких свистело, голова тошнотворно кружилась, но он справился. Пурба помог раздеться и завернул его в одеяло. Всё тело ныло — каждая кость, каждая мышца, но это была привычная физическая боль, Быстров умел её терпеть. К вечеру заглянул гид Паша Стрельников. Внимательно выслушал жалобы Данилы и ответил на все вопросы. Нет, без кошек выходить нельзя. Нет, туалет не оборудован. Да, баллона хватит на всю ночь, нет причин волноваться. Быстров в няне не нуждался, поэтому просто принял к сведению распоряжения Стрельникова: сегодня плотно поесть и выспаться, обязательно в кислородной маске. Завтра — спуск в Базовый лагерь на высоте 5400. Потом — пеший поход в деревню Дебоче на 3700 для отдыха в лесной гостинице. Прежде чем штурмовать вершину, нужно спуститься в долину и насытить свои красные кровяные тельца кислородом. Пурба подал горячий суп, когда в палатку протиснулся Мика: — Вот ты где! — прохрипел он. Тёмно-коричневые щёки подчёркивали белизну подглазьев, а из-под полосатой шапочки во все стороны торчали русые волосы. Мика подполз к Быстрову и тяжело привалился к его ногам. — Решил проведать. Ты без кислорода пришёл. Я видел. — Из-за одышки Мика мог произносить только короткие фразы. — Как вы? — Хреновато, — ответил Данила. — Нормально, — сказал Быстров, надеясь, что выглядит лучше, чем истощённый Мика. — Я в порядке, не переживай. — Хорошо. А мы скоро пойдём вниз. У нас нет кислорода, чтобы спать здесь. Бережём кислород для вершины. — Мика, обычно бегло говоривший по-английски, в этот раз ставил ударения на первый слог, как принято в финском языке. Его акцент усилился. Быстров представил, что после восхождения на Южное седло измученным людям придётся спускаться на ночёвку, и ужаснулся. Его колени дрожали и едва сгибались, а перед глазами плыло. Он не встал бы сейчас даже с помощью Пурбы. — Мика, ты ел? — спросил он. — На, съешь мой суп. Я не могу. Данила приподнял кислородную маску, в которой провёл весь день, и сказал по-русски: — Федя, тебе не кажется, что этот финн какой-то подозрительный? Не давай ему суп. Он может подумать, что нравится тебе, а это чревато. Не время заводить дружбу. Данила вдруг раздвоился, и Быстров ответил в пространство между двумя фигурами: — Не ревнуй, Дунаевский. Мика медленно черпал суп, останавливаясь отдышаться после каждого глотка. За полчаса ему удалось съесть половину миски. Он отставил её и улыбнулся синюшными губами: — Спасибо, Тед. Я должен идти. Увидимся внизу. — Развернулся и пополз к выходу. Быстров почувствовал, что уплывает. Солнечный свет замигал, в ушах зашумело. Очнулся, словно вынырнул на поверхность с большой глубины. Вдохнул жадно, заполняя лёгкие чистым прохладным воздухом. Увидел Пурбу, прижимающего к его лицу кислородную маску, и сердитые глаза Дунаевского: — Десять минут в отключке. Я уже собирался спасательный вертолёт вызывать. — Вертолёты так высоко не летают… — Соображаешь, — ответил Данила, — значит, мозг не повреждён. Ты зачем без кислорода полез? С финном соревнуешься, да? Если ты здесь, чтобы доказать свою крутизну, лучше сядь в Дебоче на самолёт и лети обратно в Катманду. Целее будешь. Данила нацепил маску и отвернулся от Быстрова.