8 мая
В Дебоче Быстров дышал так глубоко, словно у него отросло третье лёгкое. Он мог пробежать десять километров и не сбить дыхание. Сладкий смолистый воздух непальского предгорья вливался в него, как полноводная река в обмелевшее море. Кровь, насыщенная кислородом, дарила ощущение мистической неуязвимости и телесного могущества. Ипохондрик Дунаевский жаловался, что у него от избытка кислорода кружится голова, но Быстров ему не сочувствовал. Здесь, в пяти километрах по вертикали от вершины Эвереста, он был свободен и счастлив, как солдат, чью роту перебросили с линии фронта в тыл. Маленькая лесная гостиница гудела от альпинистов и прочих любителей приключений. Назойливые журналисты приставали с интервью и украдкой фотографировали потемневшие от солнечной радиации лица. Быстров делал вид, что не понимает английский, чтобы не отвечать на вопрос: «А вы знаете, что каждый десятый восходитель не вернётся с Эвереста?» Глупый вопрос. Статистику смертей знали все. Пятьдесят три жизни унесли лавины, сорок девять человек упали в пропасть, двадцать шесть замерзли насмерть. Многие погибли от отёка мозга и сердечных приступов. О некоторых было известно мало: только то, что они ушли наверх и не вернулись. Иногда новые экспедиции находили трупы и доставляли родственникам личные вещи, чаще всего фото- или видеокамеру, но такое случалось редко. Опасно тратить драгоценные силы и время на заботу о чём-то, кроме собственного выживания. И, хотя отдельных погибших удалось опознать спустя семьдесят лет, большинство в зоне смерти так и оставались безымянными. Эверест — не только свалка, но и морг под открытым небом. Подруги и жёны, рискнувшие приехать в Непал, вливали в себя крепкий «Эверест», словно пили не пиво, а жидкий гранит — отчаянно и мрачно. Всем было страшно. В новом сезоне счёт открыли двое несчастных: молодой индонезиец не надел кошки, и его сдуло в пропасть. Забыл, что лёд скользкий, он и снега-то раньше не видел. Второй — американец, которого убила горняшка на Южном седле: стремительный отёк мозга. Два дня его спускали в Базовый лагерь, оттуда вертолётом отправили в Катманду, но не успели. Когда Быстров услышал о беде в американской команде, он поспешил к Паше Стрельникову и потребовал назвать имя погибшего. Паша сразу всё понял. Он вызвал американского гида по рации, тихонько поговорил с ним. Потом успокоил Федю: — Это не Мика Хаст. Это Стивен… стоматолог из Колорадо. Тридцать два года, недавно женился… Земля ему пухом. Выдохнув, Быстров поблагодарил Пашу, удивляясь его чуткости. Несмотря на разумную осторожность, которая с годами стала чертой характера, Быстров всё больше доверял Стрельникову. Мика тоже поселился в «Ама Даблам». Другой гостиницы в Дебоче не было, не считая маленьких гестхаусов. Быстров видел его на завтраке, но в переполненном зале решил не подходить, всё равно не дадут спокойно пообщаться. Мика сам догнал Быстрова на пробежке, пристроился рядом. Он двигался легко и бесшумно, даже когда Быстров свернул на тропинку, ведущую вверх. Они бежали по влажному сумрачному лесу, перепрыгивая через корявые окаменелости старых корней. Густо пахло смолой, сырой землёй и соснами. Хвойный запах напомнил родные места: — Пахнет, как у нас на Карельском перешейке. — Точно! Как на Сайме. — Мика обогнал Быстрова и побежал спиной вперёд, рискуя споткнуться. — Ты живёшь в Санкт-Петербурге? — Да. — Супер! Мы соседи, я из Иматры, это рядом с русской границей. А почему ты сразу не сказал, что ты из Петербурга? Я думал, ты москвич… Признавайся, на финском языке говоришь? Ну хоть немного? — Хуёмента. — Ха-ха, тебе тоже доброе утро! — засмеялся Мика. Наверняка он знал русские ругательства, созвучные финскому «доброму утру». Они выбежали на пригорок, где сосны расступались, открывая фантастический вид на Гималаи. Оба застыли, не в силах отвести взгляд от зубчатой гряды, взмывающей в поднебесье. Белые перья облаков плавали у подножия каменных гигантов. У Быстрова ёкнуло сердце, когда он осознал, что впервые после ссоры с братом общается с кем-то настолько тепло. Он смотрел на финна и чувствовал близость, которую мог бы назвать братской или дружеской, если бы верил в братство и дружбу чуть больше. Лицо Мики горело. Он уже не выглядел задыхающимся заморышем, каким казался на высоте. Его дыхание оставалось ровным даже при беге в гору — акклиматизация прошла успешно, Мика готов к восхождению. В себе Быстров таил такую же радостно-напряжённую готовность идти вверх. Только бы сохранить силы к моменту штурма.9 мая
Ужинали они вдвоём на открытой террасе. Сели за крайний столик, куда не добивал свет уличных фонарей и не долетал пьяный гомон постояльцев. Паша Стрельников, Дунаевский, застенчивая Катя Дудаль, нелюдимый мурманчанин и даже итальянцы — все видели, что Быстров много времени проводит с финном из американской экспедиции, но вопросов не задавали. А спросили, он бы не ответил, потому что и сам не понимал. Он списывал свой интерес на воздействие непривычно большого числа эритроцитов, из-за которых кровь бурлила и приливала то к ушам, то к щекам, но Пурба, — единственный, кто посмел затронуть эту тему, — объяснил на корявом английском: «Ты увидел его не так, как других. Ты смотришь на него особенными глазами. У нас так говорят». Быстров подумал и согласился с Пурбой. Некоторые явления буддисты воспринимают с подкупающей простотой. Ом мани падме хум. Пили красное вино, потому что грех запивать сочные бифштексы из ячьего мяса кислым непальским пивом. Группа Стрельникова наутро уходила в Базовый лагерь ждать погодного окна, а Мика оставался в Дебоче ещё на один день. Последний их совместный вечер в долине. С того места, где они сидели, сквозь переплетение сосновых веток виднелась великая гора. Внизу стемнело, но Эверест мягко светился в лучах закатного солнца. Казалось, вершина курилась белёсым дымком, но Быстров знал, что там бушует ураган. Этот дымок, такой безобидный издалека, на самом деле — ледяной штормовой ветер. Каждый вечер он сотрясал гору, и люди терпеливо ждали тех нескольких дней в мае, когда он стихнет и позволит кучке безумцев подняться на вершину. Бывало, погодное окно длилось всего два дня. После захода солнца резко похолодало. Быстров надел куртку и заказал ещё вина. Мика накинул на голову капюшон спортивной толстовки. Время неумолимо таяло, но они не спешили прощаться. Нельзя кинуть равнинное «Увидимся позже!», когда наизусть помнишь страшную статистику. Можно и не увидеться. Позади них громко ссорились немцы, а из ресторана доносился пьяный женский смех. Быстров решился, словно прыгнул в пустоту: — Если хочешь, приходи ко мне в гости. Мика внимательно посмотрел на него. Глаза непроницаемо темны — не разобрать, что плещется в их глубине, но губы не сжались в твёрдую линию и не искривились презрительно. Он не сделал то лицо, с каким обычно говорят: «Эй, приятель, ты ошибся, я не такой». Быстрова обожгло безмолвным признанием, бокал качнулся в его руке и на потёртый пластиковый стол выплеснулось несколько ярких капель. Не отводя взгляд, Мика кивнул. Потом неловко встал, чуть не уронив стул, и вышел с террасы. Быстров приложил запотевший бокал вина к щеке. Он был рад, что не ошибся. Но Мика не пришёл. Сначала Быстров думал, что он просто задерживается, мало ли какие у человека дела, но часы шли, и надежда угасала. Он ждал до часу ночи, ворочаясь с боку на бок. Выходил на балкон и стоял, подолгу всматриваясь в громадные силуэты гор на фоне звёздного неба. Что-то пошло неправильно, он всё-таки допустил ошибку. Спал плохо. Пурба разбудил его в пять часов утра, принёс чашку сладкого чая с молоком.12 мая
Базовый лагерь жил в тревожном ожидании. Ночью выпал снег и засыпал палатки, согревая спящих альпинистов. Быстров проснулся от того, что стало жарко. Он вылез на свет, поёживаясь и разглядывая заснеженный лагерь. Вдалеке, у кухонной палатки, возились шерпы, растапливая ледяные кубы, отрубленные от Кхумбу. Пурба, который обычно приносил утренний чай, ещё вчера ушёл на Южное Седло с грузом оборудования. Быстров попрыгал на месте, раз десять присел и полез одеваться в палатку. В кают-компании сидел Данила. Он прихлёбывал кофе и увлечённо переписывался по Интернету. Быстров порадовался, что это утро обойдётся без демонстрации голубых ногтей или чего-нибудь не менее отвратительного. Чем дальше, тем труднее было выносить жалобы Данилы. И без того все нервные. Погода плохая. Когда кухонные мальчики накрыли завтрак и в столовую потянулись сонные альпинисты, пришёл Паша Стрельников, сияющий, воодушевлённый: — Ну что, ребятки, метеослужба обещает погодное окно пятнадцатого мая. Завтра выходим в Передовой Базовый лагерь. Послезавтра — в лагерь на Южном седле. А в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое пойдём на штурм. Как вам такая идея? Ребятки одобрительно зашумели. Итальянцам перевели новость на английский язык, и они присоединились к общему ликованию. Дата назначена, изнурительное ожидание завершилось. Один мурманчанин нахмурился непонятно почему. Он никогда и ни с кем не обсуждал свои проблемы, сторонился людей, его плохо знали в команде. Быстров вышел на воздух. Дышалось легко, он давно привык к высоте 5400. Солнце вставало над стеной Лхоцзе, превращая проходы между палатками в хлюпающее месиво из талого снега. Быстров подумал, что метеосводки получили во всех экспедициях, — значит, скоро Базовые лагеря опустеют. Нетерпение, снедавшее всех в последние дни, можно наконец унять, занявшись долгожданными сборами. После ужина внезапно появился Мика Хаст. Нашёл Быстрова в столовой и отозвал в сторонку. Быстров нарочно не стал отходить далеко, показывая, что ему некогда разговаривать. — Тед, я хочу извиниться. Я не пришёл тогда… — Тебе не за что извиняться, — перебил Быстров, — всё в порядке. — Но я должен объяснить… — Ничего ты не должен. Мы просто не поняли друг друга, ерунда, не парься. Сам он постарался выкинуть эпизод в Дебоче из головы. Одним разочарованием больше — какая разница? И без того есть о чём переживать. Мика помялся, словно собираясь сказать что-то важное, но ограничился скупым «Береги себя» и пошлёпал по лужам к своей палатке.13 мая
Ледник Кхумбу пересекли на рассвете. Быстров шагал след в след за Дунаевским и его шерпом, позади них шёл Пурба с огромным рюкзаком. В середине группы — итальянцы, мурманчанин и Катя. За ними медленно двигались носильщики с тяжёлой поклажей. Паша Стрельников шёл замыкающим. Они обходили молочно-голубые сераки высотой с десятиэтажный дом, по шатким лестницам перебирались через бездонные расщелины. Лёд двигался, глухо потрескивая под ногами, и люди замирали, когда слышали пугающие звуки. Торопились пройти прежде, чем горячие солнечные лучи подтопят нестабильный ледник. Но и спешить было нельзя: встречались такие широкие расщелины, что приходилось связывать лестницы по две, а то и по три. Требовалась предельная осторожность: каждый год Кхумбу забирал несколько человеческих жизней, порой по десять сразу. Железные кошки царапали хрупкие алюминиевые перекладины, и этот скрежет действовал на нервы. В качестве страховки использовали верёвку, натянутую над ледяной бездной. Пока один пересекал опасный участок, все остальные ждали своей очереди. Быстров шёл споро. Он думал о том, что проходит ледник в предпоследний раз. Или в последний, если не повезёт. Мысли о смерти стали неотвязными. Во время акклиматизации он убеждал себя, что это ещё не восхождение. Он притворялся, что впереди уйма времени для принятия окончательного решения, но сейчас эти уловки не работали. Глупое человеческое тело знало, что его ведут на запредельную высоту, в зону неизбежной смерти, и выбрасывало бешеные дозы адреналина, стремясь освободиться от обвязок и ремней, от кошек, ледоруба и страховочных верёвок, и бежать вниз. Вниз! Только бессмертный дух мог противостоять этим трусливым позывам. И новая хитрость разума, предлагавшего телу очередной компромисс: дойти до границы смертельной зоны, а там решить, подниматься ли дальше. Быстров не собирался идти до конца во что бы то ни стало, он полагался на своё здравомыслие. Если оно подскажет ему всё бросить и немедленно спускаться, он так и сделает, ни минуты не жалея о шестидесяти тысячах долларов, потраченных на участие в экспедиции. Жизнь дороже денег. Выбравшись из ледяного лабиринта, Быстров поднял глаза на гору. Цепочка альпинистов растянулась по крутой каменной стене на добрую сотню метров. Наверняка они стартовали ещё до рассвета. Быстров пригляделся и заметил сиреневую куртку. Американцы снова впереди всех. На отдых и обед остановились в Промежуточном лагере на 6200. Шерпы подогрели на газовой горелке тушёное мясо и заварили чай. Есть не хотелось, но Быстров заставил себя. Солнце припекало всё сильнее, по спине текли ручейки пота. Дунаевский, не долго думая, снял куртку и остался в тонкой флиске. Раздражённо ответил на замечание шерпа: «Мне жарко! Я весь пропотел!». Быстров подумал о том, как молниеносно на такой высоте банальная простуда превращается в отёк лёгких. Поведение Данилы давно его беспокоило: капризный, плохо подготовленный член команды может стать обузой в критический момент. После обеда небо посерело. Натянуло облака, полные колючего снега. Пурба подгонял: «Быстрее! Надо быстрее!». К Передовому Базовому лагерю на 7300 добрались уже в метели. Их ждали палатки, установленные накануне, и горячий чай в термосах. Быстров стащил ботинки, обвязку и обессиленно заполз в спальный мешок. Дунаевский с шерпом запаздывали, Паша Стрельников тоже. Пурба сидел рядом, изредка выползая из палатки, чтобы узнать, кто ещё появился из их группы. Но из снежной круговерти выплывали только замёрзшие корейские лица. Американцы, пришедшие в лагерь раньше всех, прятались от ветра в своих палатках. Быстрова мутило от усталости и высоты. Стенки палатки прогибались от шквальных порывов, а при каждом выходе Пурбы вовнутрь залетали снежные вихри. Метель стихла к девяти вечера, и сразу же ударил мороз. На чёрный бархат неба, усыпанный алмазами звёзд, выкатилась неправдоподобно большая луна. Кратер Коперника сиял посреди океана Бурь, как лунный Эверест. Призрачный свет заливал маленькие заснеженные палатки, людей, разводящих огонь, и тропинку к Южному седлу. Стрельников и Дунаевский пришли измождённые, с заледеневшими бородами. Данила молча вполз в палатку и упал лицом в спальник. Дышал угнетённо, в груди у него булькало и хрипело. Шерпы раздели его, отпоили чаем, и Данила потихоньку ожил, попросил баллон с кислородом. В этом лагере не принято было спать в маске, но если клиент хотел расходовать свой личный запас, шерпы не возражали. А Быстров заснуть не мог. Проваливался в дремоту и выныривал, когда его сотрясали приступы сухого кашля. Пурба давал ему напиться — это помогало, но глотка и язык всё равно высохли и на вкус отдавали кровью. Ночью с проверкой заходил Стрельников, переговорил с шерпами, пошептался с Данилой — Быстров не прислушивался. Он не был уверен, что Паша ему не снится.14мая
Утром он не смог встать. Тело отказалось подчиняться. Он подумал, что заболел, и с облегчением решил не идти на Южное седло. Проявил здравомыслие. Пурба принёс термос, но Быстров не открыл глаза: глухое раздражение заставляло его делать вид, что он спит. Пурба не поверил, начал толкать Быстрова, перекатил на спину: — Тед, мы должны идти. Погода хорошая. Ваш гид Стрельников уже готов. Данила готов. Все с кислородом. Ты тоже. Пурба прижал к лицу холодную маску. Кислород. Чистый, прохладный, вкусный кислород. Через полчаса Быстров встал, самостоятельно оделся и даже съел тарелку риса. Апатия отступила вместе с гипоксией. В палатку наполовину влез Дунаевский: — Очнулся уже? Молодец. Больше не снимай маску, никому твои подвиги не нужны. Мы заплатили кучу денег, чтобы у нас было много кислорода. Пользуйся! Кстати, смотри, как я вчера нос отморозил… — Данила приподнял маску, выставив почерневший кончик носа. — Так больно! Думал, не дойду. Ноги сбил, лицо совсем обледенело… — Семь триста всего! — не выдержал Быстров. — Что ты будешь делать выше восьми тысяч? — Так я же на кислороде буду. Ни шага не сделаю без баллона. И в метель никуда не пойду, ну его к чёрту, мне страшно. Все так говорили: страшно, не буду рисковать, только с кислородом. Шерпы говорили то же самое, но другими словами: ом мани падме хум. До Южного седла добрались за шесть часов. Быстров встегнулся в перила и равномерно двигал жумар по верёвке. Впереди маячила красная куртка Дунаевского, выше него — русские и корейцы, которые неожиданно выступили вслед за американцами. А там, где отвесная стена Лхоцзе сливалась с могучим телом Эвереста, ярким пятном выделялся сиреневый комбинезон Хаста. Несмотря на то, что привычный гранит сменила жёлтая полоса рыхлого песчаника, идти было нетрудно. Сначала Быстров казался себе аквалангистом или даже космонавтом, но скоро привык к маске, туго обтягивающей рот, нос и скулы. Привык к шуму своего дыхания и ритмично раздувающемуся мешку экономайзера. Он установил подачу два литра в минуту — ему хватало. Он чувствовал, как восстанавливается кровообращение в ногах, которые так и не согрелись ночью в спальнике. В голове посвежело, как после полноценного отдыха. Во время коротких остановок он пил тёплый чай и фотографировал величественные громады восьмитысячников, голубой ледник Кхумбу, Южное седло на фоне нереально синего неба, щербатого Пурбу и альпиниста в сиреневом… После полудня повторилась вчерашняя история. Небо затянуло свинцовыми облаками, поднялся жёсткий восточный ветер. Сперва за туманными клубами скрылся ледник, затем облака поползли на гору, словно догоняя альпинистов. Но в этот раз никто не попал в метель. Все, кто рано утром вышел из Передового Базового лагеря, успели на Южное седло до начала снегопада. Те же, кто не успел выйти вовремя, остались ночевать в Передовом. Порывы ветра снова сотрясали палатку. Внутри всё ходило ходуном. Быстров и Дунаевский бросили рюкзаки с наветренной стороны, чтобы укрепить конструкцию, и укрылись за ними, пытаясь согреться. Шерпы возились у входа, растапливая лёд для чая. Никто не разговаривал: сказывались усталость и нервное напряжение. Ежевечерние метели после чудесной дневной погоды — плохой вариант, но другого могло и не быть. Быстров сидел с закрытыми глазами, стараясь заснуть хотя бы ненадолго, но был слишком измотан и взбудоражен близостью вершины. Он уже ночевал в этом лагере во время акклиматизации, но тогда вершина была недоступна, как другая галактика. Теперь всё иначе: он не нагуливал акклиматизацию, он вышел на точку штурма. Второе название лагеря на Южном седле — Штурмовой лагерь. Наконец Пурба подал миску с растворимой едой, заваренной в кипятке. Даже помня о том, что есть обязательно нужно, Быстров смог проглотить всего несколько ложек. В зоне смерти организм отключает систему пищеварения как ненужную функцию, но, пока мозг исправно снабжается кислородом, Быстров собирался запихивать в себя еду принудительно. Умереть от истощения и обезвоживания не входило в его планы. Рядом стонал Дунаевский, мучительно сглатывая и жалуясь на боль в горле. Он уговорил Быстрова посмотреть, не видно ли ангины, и успокоился только после тщательного осмотра. Когда метель сбавила обороты, пришёл Стрельников. Стащил маску и улыбнулся: — Обещают морозную ночь и безоблачный день. Ветер до пятнадцати метров в секунду. Во второй половине дня ожидается метель и снегопад, как вчера и сегодня. Если мы выйдем в полночь, то достигнем вершины к десяти-одиннадцати утра, а к четырём часам дня вернёмся в лагерь. Вы готовы к штурму? — Да, — не раздумывая ответил Быстров. — Ну, я не знаю… — засомневался Дунаевский. — Все гиды так решили? Другие экспедиции тоже пойдут? — Сегодня пойдут американцы, мы, корейцы и австралийцы — в таком порядке. С разрывом в полчаса. — А мы точно успеем вернуться до метели? А то я вчера нос отморозил. — Данила взялся за маску, собираясь её снять и показать нос, но передумал. Его рука тряслась от волнения. — Мы вернёмся до того, как погода испортится. Время отказа — полдень. Где бы вы ни находились в это время, вы должны развернуться и начать спуск. Это приказ. Вы должны прервать восхождение даже в одном шаге от вершины. Поставьте будильник на двенадцать часов. Не рискуйте. Будьте предельно осторожны. Помните, что многие погибли во время спуска. Вы всё поняли? Повторите. — Стрельников уже не улыбался, его щёки прорезали глубокие морщины. Он выглядел безмерно уставшим. — Я понял, Паша, — ответил Быстров. — Время отказа — полдень. По будильнику поворачиваем назад. — Я тоже понял. Я поверну ещё раньше, если мне станет плохо, — сказал Данила. — Отлично. Вы пойдёте первыми, сразу за американцами. С вами Пурба и Апа. Потом наши ребята. Я пойду последним, чтобы страховать отстающих. — Он замолчал, подумав, видимо, о Кате, которая была самая слабая в команде. — Ну что ж, у вас есть несколько часов для отдыха и сборов. Постарайтесь поспать. Стрельников уже пополз к выходу, но вспомнил о чём-то и качнулся к Быстрову: — Слушай, я разговаривал с лидерами других экспедиций. У американцев всё нормально, они стартуют раньше нас. Идут налегке, без шерпов, но у них сильная команда, все опытные высотники. Нет повода переживать. Этот твой парень, финн, он тоже в порядке. Я подумал, ты захочешь узнать… Быстров только моргнул, глазами благодаря гида, который не упустил случая подбодрить клиента хорошей новостью. Этот твой парень, финн… «Нет, Паша, это чужой человек».