Наши идолы лгут

По тонкому стеклу, между сном и явью, рысит он по-дикому, птичье сердце ее храня. Скользят за ним ужасные тени, но это вовсе не время страха, так просто пожелали. Гасит льдом своих когтей последние свечи, закрывает рыбьи глаза того, кто никогда уже не заснет. Отражения в зеркале тают, быстро, резко, безвозвратно. Босые ноги мнут половицы, вот только когти мешаются – сладкая истома от того, что можно не сдерживаться, драгоценный звяк смертоносных лезвий. Они скребутся, когда он застывает недвижной фигурой в ночи, собирают тонкие кудри стружек с дерева и зверь внутри рокочет, хихикает и пускается в дикий пляс. Чудовище ловит его взгляд и показывает зубы то ли в усмешке, то ли в угрозе. Как же я устал от него, в очередной раз думает он. Но за его ехидным оскалом видно то, что уже давно замечал, только не хотел признаваться себе в этом. В его глазах тоска. И это подстегивает. Заставляет пригибаться к земле, неаккуратно царапать чужие веки. У глупой эльфийской девочки «никогда послушной не была» призраки грызут коленки, гнилая лачуга разваливается на куски, а бледный-бледный маг смотрит скорбно, пока златоглазая не отводит в сторону. Все обречены сражаться со своей природой в неравном бою. И, хоть обман считается его призваньем, зверь в этот час вновь и вновь одерживает вверх. Железный Бык рычит во сне, в отчаянном жесте отбрасывает наползающие тени. Кассандра пропитывается злостью, вжимается в матрас и почти перестает дышать, желая, чтобы ее больше не было. Нигде и никогда. Оседающий на кончиках пальцев, сжигающий нёбо и рассудок лириум терзает Каллена сильней кошмаров. Он захлебывается в булькающем крике, некому помочь, некому спасти. Под ребрами ломается, трещит. Боль притаилась там, где он ее не может увидеть, сразить мечом или хотя бы бросить последнее проклятье. Но вот проходит время – и зверь вновь мечется в клетке, пытаясь перегрызть прутья собственной благоразумности. Брызжет ядовитой слюной: ему хочется в горы, к маленьким своим подобиям, чтобы сотрясать юную луну и резвиться, подобно полугодовалому щенку. Зверю сложно принять, что клетка сильней него. Него! Припадая на лапы, стараясь стучать когтями как можно тише, перебирает он лапами к своему прибежищу. Вспоминает, каково звучать по-человечески, низко рычит на дотлевающие угли в камине. И оторопело застывает, словно перед ним раскрылась дышащая льдом пропасть. Ему становится страшно до тошноты, ужас поднимает на загривке шерсть. - Куда ты пропал, я тебя пришла… искать, - прячет зевок в ладошке, неловко освобождает место в кресле – Лавеллан маленькая ростом, теряется даже в нем. - Не спится, vhenan? – он не узнает своего голоса, свои руки ощущает липкими от мерзкого осознания себя, и не имеет права присесть рядом. Может, свернуться нашкодившим псом у ног? Волк укладывается теневым кольцом вокруг, повернув морду к стене с фресками. Он просто скрывает свою улыбку. - Сейчас – время волков, в такое время нельзя спать, чтобы он не…- спутанно начинает объясняться эльфийка, хоть ее клонит в сон прямо на глазах, - но ты-то? - Я-то? – лукаво переспрашивает Солас, пряча отголоски правды. Он не будет ей лгать, хоть это будет проще, лучше просто промолчит. Эльф все-таки садится рядом, а Эллана поджимает под себя ноги, чтобы теснее к нему прижаться. Медовый запах кожи успокаивает, разглаживает угольную шерсть. - Они и без тебя могут погулять хоть раз, Солас, - сонно бормочет она ему в грудь, а потом поднимает голову, разглядывая завесный огонь, что пляшет в зрачках. Зверь, испуганный скорым рассветом, забился в угол сознания. Солас посмотрел на нее в ответ и улыбнулся, прикоснувшись своим носом к ее, птичьему.