Наши идолы лгут

Отмеченным оказался эльф тощий, с льном светлых волос в хвосте, припорошенными снегом губами и долийской татуировкой, искажающейся от его редких ухмылок. Закованный в кандалы, он покорно сидел, опустив голову: не кричал и не метался, как могла бы изловленная прыткая лисица. Он проиграл свою свободу, и, подчинившись неизбежному, покорно, спокойно и презрительно ждал конца. С кончиков пальцев срывались льдинки, и, когда Кассандра наклонилась, чтобы освободить его (какая чушь!), то отскочила, обожженная холодом. Как оказалось, в то время он не мог полностью контролировать силы. Это была самая жестокая издевка от Создателя. Впрочем, сама «издевка» думала то же самое. Он шел степенно, опираясь на посох. Искательнице приходилось чуть сбавлять шаг, чтобы он поспевал за ней, не переходя на более изнурительную скорость: эльф прихрамывал. Тогда женщина подумала, что ушастый мальчишка не протянет и до Бреши. Она не жалела его: своим обликом, холодными пальцами он вызывал у теплой человеческой плоти инстинктивное отторжение. Словно от прокаженного. Но он не умер. Не вскрикнул от боли, падая на вострый лед с разломанного моста. Обхватил его руками, вжался-прижался и обратил в оружие против врагов. Прозрачные зубцы проросли по замерзшему озеру, вспороли призраков изнутри, покрыли их жалкую материю тонким слоем инея. Меч разрубил вмиг оледеневшую тварь на куски. - Я не привык сражаться с кем-то рядом, - скажет он чуть позже, словно бы объясняясь. Но тогда он молчал, затравленно смотря на человеческую женщину перед ним и гадая, в какой момент она – или он – обнажат свои клыки. И сможет ли он оказаться быстрей. Поэтому он следил. Ловил каждое движение, поворот головы, читал намерения по ним. Так он открыл для себя, что даже воительницы могут быть по-своему красивы. Не так, как красива была грация изгиба спины, задержки дыхания перед выстрелом и покачивание головы на длинной шее, вдоль которой выгравирован валласлин. И не так, как тайны мироздания, магия в ночном воздухе; звезды, звезды, запутанные в свете рук, танцы духов над гладью воды и ощущение причастности к чему-то великому, бессмертному и первозданному. Но этим мыслям не суждено будет вылиться в выводы, они так и останутся мыслями, парой скомканных фраз и тяжелым дыханием после битвы, когда он осмелится собрать чужую кровь с ее ладоней. Лавеллан не питал неприязни к людям, не знал, как должно было обращаться с ними, как полагает долийцу. Он вообще оказался каким-то не таким, не соответствующим ожиданиям. Он не рвался в клан: провел белым пальцем по бумаге, спотыкаясь о раздражающий человеческий язык, а потом быстро переключился на принесенные травы. Когда Кассандра попросила - рассказал, смотря прямо в глаза. Но глаза у Вестника были льдистые, почти-красивые, если бы в них была хоть толика эмоций. Когда нога зажила, он предсказывал путь по небесам и ветру, не трогая карт. Слушал, склонив голову настороженным хищником, острые речи сестер Церкви. Он молчал, и Кассандра уже почти забывала звучание его голоса. Идущий перед нею эльф оседлал, казалось, саму грань миров, мира людей и еще одного, всемогущего и беспощадного, его глаза были открыты в оба эти мира сразу. Те, кого пугало и отталкивало все чужое, видели в нем только «потустороннюю» половину и боялись его, забывая, что вторая половина в нем – вовсе не такая, она человечная. - Ты чертовски напоминаешь мне кого-то, знаешь, - пожевав губу, обратился к нему как-то Варрик. – знал я одного мрачного эльфа… - Я не мрачный, - сипло отозвался Лавеллан тогда, не отвлекаясь от сбора эльфийского корня. Раз уж им по пути. - Он тоже так говорил, - по-доброму рассмеялся гном. Они поладили. С Соласом – не очень. Когда Лавеллан назвал ему свое имя, эльф быстро, на мгновение покраснел – словно ему отвесили пощечину – прежде чем еще сильней побелеть. Пожалуй, на его лице четко можно было увидеть только две эмоции – страх и презрение. Остальные смазывались валласлином. О семье или клане он не говорил. Даже о Хранительнице – которая должна приходиться Первому самой близкой – молчал. Ему не нравилась Вивьен, поэтому Лавеллан сглаживал острые углы в их отношениях, уходя от вопроса о магии в кланах. Змея не сможет победить клыкастого зверя в честном бою. И только раз, один раз, когда тонкая, едва закрывающая голубые венки, кожа расходилась округ метки, когда Солас применял свое заклинание в, наверное, сотый раз, эльф рядом забился в судорогах. Вскочил, вцепился отступнику в плечи и посмотрел совершенно безумным взглядом – то ли взвинтится голодным волком в шею, то ли разрыдается от отчаяния. У него была сестра. Когда ему было больно колдовать, она держала его за руку. Солас молчит, казалось, вечность, а потом надавливает на тощие плечи и укладывает обратно на кровать. - Ir abelas, dalen, - говорит он отработанным вежливым тоном, видя отражение растерзанного тельца в светлых глазах. Отмеченным оказался эльф странный, неясный даже самому себе. Он терялся в лесах и приводил неожиданных союзников. Он не молился своим Богам, но, когда настало время сжигать тела оскверненных волков, на миг всем показалось, что он заплакал.