Hе взлетим - так поплаваем

Лиза отчаянно рвется с места, подскальзывается, хрипит, но жуткие тросы, прочно обвившие ее предплечья, не дают покинуть несчастную точку. Она надрывается, жадно раскрывает рот, чувствуя, как проходит судорога по мышцам шеи, но все бестолку. Она ставит на кон все больше и больше, мечтает сгореть здесь уже дотла, лишь бы не закрепощать себя на данной позиции. Лиза дергается, Лиза падает, Лиза просто уже не знает, что делать. А может, стоит не делать упор на силу и не тратить последнее, что есть в тебе? Может, нужно просто избавиться от этих стягивающих канатов, душащих, медленно растирающих до костей? Может, нужно просто отквитаться от прошлого, что лишь сильнее врезается в тонкую плоть души, напоминая о неправильности сиюминутных действий? *** Приступ аллергического насморка настигает ее в пыльной маршрутке. И не то что бы это настолько неприятно, но все эти едкие отвороты присутствующих, раздраженно-напыщенные лица, прищурившись от того, что восседают рядом с бациллой, стимулируют отчаянную и не гибнувшую заразу все больше отрицательно воздействовать на организм и прерывать узбекские трели музыкального сопровождения с запахом чего-то машинного хлесткими чиханьями, отнюдь не заставляющими окружающих желать пребывать во здравии. Но капли всегда под рукой. Капли - это верный друг, как и бесконечные блоки с бумажными салфетками, нескончаемыми километрами сыплющиеся в мусорное ведро. Капли, они всегда надежны, только жаль не всегда заодно, как и бытовые обстоятельства, что своим маленьким упрямством заставляют выходить раздражение из берегов, когда и без того хватает факторов, чтобы послать все и себя к чертям. Маршрутка резко входит в поворот или тормозит - Лиза не понимает, потому что голова запрокинута, а противоядие, очевидно, попадает не в тот коридор и дико обжигает глотку, заставляя ускоренно сглатывать исчезнувшую вдруг отовсюду слюну и морщиться-морщиться-морщиться. Все та же густая и туманная преграда застилает носовые пути, и приходится хватать воздух ртом со всеми его примесями/пылью/жутко цветочными запахами духов. Очки больно скачут на переносице, съезжают с левого уха, забрызгиваются и снижают всякую видимость. Беспорядочные движения пальцами по стеклам лишь больше делают Лизу близорукой, заставляя вместе с бутылёчком каплей ютиться в кулаке и салфетку из микрофибры, чтобы обеспечить вновь приемлемый уровень зрения. И, наверное, Лизины очки больше самой Лизы получают ухода по отношению к себе. Потому что очки старые, любимые, сидят как влитые и роднее всего, кажется. Потому что очки сохраняют долю концентрации над всем, что окружает Лизу, а может, даже и над самой Лизой, создавая более четкий образ всей ее жизни как внутри, так и снаружи. Справа нагромождается женщина, с такими огромными сумками, и это почему-то бесит. А еще напротив стоит дама, с вполне самостоятельным ребенком, и сверлит ее глазами так, будто Лиза - единственно недостойная, кто занимает сидячее место. Или это все только кажется? Когда там уже нужная остановка? *** Лиза флегматично проворачивает ключ в замке, резко, но вроде как не специально отпускает ручку, шумно возвестившую о новом пребывателе. Рука уже тянется к выключателю, как всегда справа находящемуся от двери. Только скоро выбегает мама, прижав указательный пальчик к губам, и мягко убирает Лизину пятерню, обрывая наметившееся движение. Глазами/руками/головой указывая на закрытый проем в зал, мама как бы намекает, что папуля - черт бы его побрал - сегодня вновь вне кондиции. Недюжинными усилиями ликвидирован до прихода дочери, и лучше не будить тоску по загубленной молодости в главе семейства, которого просто-напросто недолюбили в детстве, как три с половиной года назад выяснилось, и тихо прошмыгнуть на кухню или в свою комнату, только сохранить хлипкое спокойствие этого вечерка. Мама уже давно не плачет, не устраивает истерик. Мама сухо пытается сохранить семью, уже давно разбитую у основания, пытается выудить из надломленного-переломленного мужа того паренька, что не боялся никаких своих задач и был вполне себе целеустремлен. Мама верит, мама старается, в маме еще есть силы, огарочек надежды. А Лиза, Лиза пытается понять, возможно ли сохранить собственную целостность в разбитой на клочки семье, с крошащимися изо дня в день людьми и всеобщей эпидемией распада, что касается всех радостей, целей и желаний. Или им всем уже давно положен карантин? Лиза хочет сорваться, вырваться, перевернуть всю жизнь к чертовой матери. Прогореть до конца и возродиться, как феникс, но только дымится все как-то долго. Оголяет скелет веры, но не позволяет почувствовать дна, того илистого и безысходного. Только все не так. Как в треклятом законе Архимеда.