думай о себе, помни о других чаще звони своим думай о других, помни о себе чаще звони семье (с) кравц – я думал
Названием для кафе служила простая, подсвеченная неоном табличка «Работаем с десяти утра до двух ночи без выходных». Ничего оригинального и сверхъестественного, но взгляд это привлекало. По сути, конечно, название у данного заведения было другое — кажется, какое-то замысловатое имя, «Изабелла» или «Жозефина», — но перед входом никаких опознавательных знаков не наблюдалось, а на маленькие буквы в меню, не обозначающие блюда и их стоимость, он никогда внимания не обращал. Главное, что здесь варили неплохой кофе, который за небольшую плату официантки могли принести прямо к «Башне», и подавали время от времени — какая смена выпадала повару и какое настроение преследовало его в этот день — съедобные бургеры. В целом, кафе удивляло. Несерьезная неоновая вывеска с часами работы на входе мгновенно забывалась, стоило двери тренькнуть колокольчиком и захлопнуться. Обстановка внутри расслабляла и располагала к длительной вдумчивой деятельности, а не автоматизированной работе. Дешевые плетеные стулья из магазина «Все для обустройства вашего сада», деревянные столы, покрытые лаком, скрипящие полы и чуть накренившаяся вбок барная стойка — все выглядело до глупости дешево и, несмотря на это, создавало ощущение уюта и домашнего очага, которых иногда так не хватало в «Башне». И, одновременно, обстановка была непривычной. О том, что на дворе стоит двадцать первый век, приветливо и призывно помахивая всем рукой, напоминали разве что мобильные телефоны на столиках да грязноватое окно, показывающее Манхэттен во всей своей красе. Старк не любил такие места. Даже больше — он их на дух не переносил, хоть и мог потреблять еду из подобных заведений в сумасшедшем количестве, если она попадалась под руку. Но, в конце концов, в моменты воодушевления и вдохновения новой идеей он мог жевать даже бумагу или мел, принимая первое за чипсы, а второе — за свежую морковку. Зато Пеппер такое нравилась: она говорила, что это настраивает ее на нужный лад. Да если бы Поттс все время обращалась к нему таким тоном, он согласился бы сжечь все чертежи костюма Железного Человека — да и сам костюм тоже, — сменить имя и переехать на северный полюс! К счастью, она редко пользовалась подобными «нечестными приемами» и обычно ограничивалась прозрачными намеками, улыбками и взглядами. Очень многообещающими взглядами. Но сюда он ее не приглашал. Сидел в одиночестве за столиком в углу, выпивал положенную чашку кофе, кидая взгляды то на посетителей, то на официанток, и уходил. С одной стороны, в Нью-Йорке было до безобразия мест подобного типа, и он с легкостью мог найти какое-нибудь более приличное кафе, чтобы провести время в приятной компании. С другой, это являлось слишком личным, фактически, ритуалом перед началом дня (хотя с утра он редко заходил, обычно выбирая время ближе к вечеру), привычкой, о которой стараются не рассказывать никому. Сдержаться, чтобы не приходить сюда, у Тони не получалось. Он впервые понимал, что люди имеют в виду, говоря: «Это выше моих сил». До этого Старку представлялись древние божества, вроде раздолбая Тора или Локи, на худой конец, Халка — а чем не божество? В древности ему бы любые аборигены приносили в жертву самых красивых девственниц, — ответственные за урожай и погоду, за удачу и внутренние резервы, которые не позволяли некоторым индивидуумам делать или не делать что-то. Так вот, не приходить сюда было выше его сил. Слишком уж много было любопытства и желания «просто посмотреть». Да, в такие моменты прославленный Железный Человек, ученый, дамский угодник и просто гений чувствовал себя самым трусливым человеком во всех Соединенных Штатах. В этот раз, вопреки всем возможным «но», компанию в распивании кофе ему составлял Роджерс, отловленный ошивающимся возле «Башни» с самым задумчивым видом — с ним такое случалось, когда он не занимался спасением мира или извечными пробежками. Тони он в этот момент напомнил — чем-то, но не понятно, чем именно — паренька, никак не способного собраться с мыслями и сделать своей девушке предложение. Благо, рядом — ну, почти, через дорогу, на скамейке — именно такой тип и сидел, сжимая в руках потрепанный букет роз и, видимо, ожидая свою пассию. И эти двое со Стивом действительно были похожи — Капитан даже улыбнулся на приглашение похоже, растеряно и чуть удивленно, как парнишка, когда его будущая невеста все-таки соизволила появиться, что-то весело щебеча на ходу. У этой парочки все закончилось благополучно: после торжественного водружения кольца на тонкий пальчик, девушка повисла на своем избраннике, позабыв про цветы, — а вот Старку еще предстояло вытерпеть полчаса в компании Роджерса, который явно на компанию не рассчитывал. С другой стороны, никто не стал ему мешать рассматривать... интерьер. — Ты, кажется, здесь впервые? Первым молчание прервал Стив, буквально прилипнув взглядом к меню, будто собирался писать по нему научную статью, и изредка переворачивая страницы. — С чего ты взял? Пристально разглядывать официанток я могу и в знакомом месте, ты уж поверь мне, — в своей обычно манере отшутился Тони. От Роджерса буквально исходила одна единственная мысль: «У тебя же есть Пеппер, придурок». В его голове, конечно, это звучало более романтично, и будничное «Пеппер» даже, быть может, превращалось в «мисс Поттс» или, того хуже, в «любовь всей твоей никчемной жизни». Да и такое слово как «придурок» вряд ли было бы употреблено, но смысл сводился именно к этому. Порой Старка прямо подмывало желание сводить безобидного, в общем-то, в реальной жизни Капитана Америку в стриптиз-клуб, чтобы на практике убедиться, что тот покраснеет при виде голой женщины. Что случится, если он ему закажет пресловутый «танец на коленях», воображать было даже страшно — Тони казалось, что после этого его самого свалит инфаркт из-за непрекращающегося смеха. И тогда гений точно станет сумасшедшим. Или, как сказали бы некоторые, окончательно сумасшедшим. С другой стороны, Старку хватало ума не заблуждаться насчет Стива и не впадать в крайности — столь неловким он казался скорее с непривычки, чем действительно таким был, а раскрепощенные девушки его вообще должны были перестать смущать еще в его времена гастролирования вместе с десятком танцовщиц и глупым номером. — Ты ее не разглядываешь. — Смею предположить, ты хочешь сказать «пялюсь». — Тони ухмыльнулся. — Знаешь, Роджерс, общаться с тобой — сплошное удовольствие. Я чувствую себя переводчиком в разговоре между обычным человеком и глухонемым. Официантка, единственная находящаяся в зале из персонала, сидела около стойки в пол-оборота и что-то увлеченно писала в толстой тетрадке, иногда останавливаясь, чтобы заглянуть в книжку на коленях — видимо, сверяясь с текстом — или прикусить кончик ручки. Загорелую, с темными волосами, забранными в неаккуратный пучок, веснушками и носом с горбинкой — ее не поворачивался язык назвать красивой. Может быть, симпатичной. Сам Старк на такую бы не положил глаз: она не могла похвастаться даже «аппетитной» фигурой. Зато эта официантка, несомненно, обладала каким-то ненормальным обаянием — к ней постоянно приставали самые разнообразные мужчины, предлагая то помочь, то весело провести вечер, а она каждый раз, как впервые, дико удивлялась, трактуя пристальное внимание как-то по-своему. Видимо, ей было не до этого. Тони же тихо скрежетал зубами. Правда заключалась в том, что он заходил сюда почти каждый день только ради того, чтобы поглазеть на свою дочь. Сначала это было простое любопытство: он, естественно, время от времени наводил справки о ней и ее матери ради «галочки», что он не совсем бесчувственная скотина, но до этого видел ее лишь на фотографии лет шесть назад. Тогда перед ним предстал несуразный подросток, чуть полноватый, с дурацкими косичками и улыбкой-брекетами. Потом, после нападения читаури на Нью-Йорк, появилось беспокойное чувство собственности, и бедная официантка, впахивающая в захудалом кафе, стала чем-то вроде любимой коллекционной игрушки, на которую достаточно смотреть и получать удовольствие. Ни в коем случае никого к ней не подпускать на расстояние пушечного выстрела. И, видимо, не приближаться достаточно близко самому. Энди Таккер, впрочем, сама не особенно желала кого-нибудь к себе подпускать. По крайней мере, в этом заведении. С клиентами она общалась вежливо, улыбалась, с постояльцами перекидывалась парой фраз и неизменно быстро приносила заказы. Еще на работу она ездила на велосипеде, если позволяла погода — и это все, что Тони действительно знал о собственной дочери. Знакомиться он не спешил: ему с головой хватало «гляделок». Да и выглядело бы это смешно. «Привет, Энди, я твой отец. Представляешь, двадцать лет с лишним назад я переспал с твоей матерью и уехал, кажется, в Лондон. Кстати, не напомнишь, как ее зовут?» — сказал бы он и получил бы по лицу. Семьи бы из них все равно не получилось, так зачем портить ей жизнь своим присутствием в ней? Вон, даже Роджерс считал, что у него отвратительный характер — и считал не без причины. — Ваш счет, пожалуйста. — Энди, только заметив, что посетители собираются уходить, сразу же подошла, дружелюбно улыбаясь. — Спасибо. — Тони улыбнулся в ответ. — Вы сегодня рано, мистер... — Старк. — А я Энди. — Она пожала плечами. — А то все постоянно путают из-за этих бейджиков. Некоторые до сих пор называют меня Бетани или Анжелиной. А вас как зовут? — Стив, — чуть сконфуженно отозвался Роджерс, явно удивленный вопросом и ответивший на него по инерции. После того, как полгорода лежало в руинах, только ленивый не знал каждого из «Мстителей» в лицо. Это была уже стандартная схема, почти что общая шутка. Таккер регулярно представлялась ему, раз в неделю, не меньше, он же подыгрывал, насколько мог. Глазами она точно смеялась. В конце концов, глаза у нее были точь-в-точь как его, и Старк не мог ошибиться. — Приятно познакомиться. Приходите еще. У нас уютно. Ну, так многие говорят. — Кажется, мой друг немного удивлен, — усмехнулся Тони. — Он довольно известен. Его часто показывают. Она как-то неопределенно передернула плечами, уже наблюдая за тем, как посетители идут к выходу. — У меня нет дома телевизора. Я бы и вас, мистер Старк, не знала, если бы кафе не располагалось напротив вашего... офиса, а вы не заходили так часто. И не представлялись бы почти каждый раз. Прозвенел колокольчик, захлопнулась дверь. Все разошлись по своим делам. И уже поздно ночью, вернувшись домой, Энди обнаружила новую плазменную панель под дверью, не вынутую даже из коробки и пенопласта.***
Если бы Энди Таккер кто-нибудь спросил, что она не умеет делать лучше всего, она бы ответила быстро и просто — зарабатывать деньги. При всех несомненных плюсах — вежливости, трудолюбии и аккуратности — Таккер умудрялась прямо перед зарплатой расшибить какую-нибудь дорогую бутылку вина, непонятно как оказавшуюся в среднестатистическом кафе, или сломать собственный велосипед — еще один способ хоть как-то экономить, который, впрочем, не особо работал. Хоть как-то держаться «на плаву» и платить за курсы — каждые месяца три-четыре разные — помогала врожденная уверенность в сказочность мира и Джош, просто Джош, из принципа не веривший ни во что хорошее. За общую съемную квартиру в основном платил он, на плечи же Энди ложилась еда и уборка — две комнаты, прихожая и пара прожорливых человек. Что-то она приносила с работы — все зависело от настроения повара, — что-то покупала в ближайшем гипермаркете. Драить полы по сравнению с готовкой было значительно проще — не существовало всех этих непонятных названий, «двух ложек неизвестной травы с Мадагаскара» и «подержите тридцать минут на атомном реакторе». Джош говорил, что очень удивлен, что никто из них до сих пор не отравился. И что ей очень повезло с парнем-врачом. Собственная жизнь Таккер нравилась. Не каждому ведь удавалось вырваться из провинциального городка на две, может быть, три тысячи человек и устроиться, даже более-менее неплохо, в Нью-Йорке. Но собственная когда-то жутко любимая фамилия начинала подбешивать. «Таккер, иди сюда», «Таккер, убери подносы», «Таккер, вымой посуду, мы тебе приплатим», «Таккер, опять?». Создавалось ощущение, что ее мама двадцать лет назад решила неоригинально пошутить и называть дочь Таккер Таккер. Хотя, вполне возможно, таким образом она хотела, чтобы вернулся ее отец и признал собственное чадо... В общем, все равно это все было просто влияние Нью-Йорка. Ее звали Энди, и никак иначе. — Таккер, посетитель. Иди, твой столик, — высунулся из окошка бармен, скрывшийся десять минут назад на кухне, чтобы поболтать с поваром. Естественно, в десять утра работать никто не хотел. Даже Энди, которая могла получить неплохие личные чаевые, с удовольствием забилась бы в какой-нибудь угол, чтобы дописать конспект на следующее занятие по «Введению в основы менеджмента». Учиться приходилось в единственный выходной, благо, все эти занятия считались курсами — так, для саморазвития, как говорили многие. Она же моталась с одного предмета на другой, пытаясь, как бы заезженно это ни звучало, отыскать себя. Но после каждой неудачной попытки — ни одной удачной еще не выдавалось — Энди все больше убеждалась, что ее призвание быть официанткой, принимать заказы и обслуживать посетителей. И изредка чинить ломающуюся кофемашину. — Это столик Никки. Где ее носит на этот раз? — Как придет, сама и спросишь. В любом случае, ты официантка или кто? — Меня бы устроило «или кто», но я, к сожалению, официантка. Бросай повара и иди сюда. Утром обычно кофе заказывают, так что и тебе работать придется. Таккер натянула на лицо дружелюбную улыбку. За столиком сидел один из постоянных клиентов со своим другом. Честно говоря, ей не верилось, что именно этот человек — владелец огромного небоскреба, который видно из окна и кафе, и ее собственной съемной квартиры. Может, все дело было в том, что над ней и так часто подшучивали, и от своих сослуживцев она ожидала любого, даже самого глупого, необоснованного и несвоевременного розыгрыша; может, просто не походил он на презентабельного бизнесмена. — Доброе утро. Вам как обычно? — Да. И капучино. Заказ подоспел быстро: бармен все-таки соизволил появиться в зале, вынырнув буквально на пять минут из закутка, считавшегося кухней, для того, чтобы снова скрыться там и доспать положенные пару часов, — и Энди, принеся поднос с кофе к столику, снова вернулась к стойке и конспектам. Менеджмент на проверку оказался еще более унылым, чем классическая литература восемнадцатого века. Несколько терминов, обозначающих одно и то же, никак не желали утрамбовываться в мозгу подобно длинным и перегруженным устаревшими словами предложениям в произведениях минувшего времени. Таккер настолько увлеклась прямолинейным переписыванием строчек из книги в тетрадь — похоже, это оставалось только заучить, — что не сразу заметила, когда единственные утренние клиенты уже засобирались уходить. — Ваш счет, пожалуйста. — Спасибо. — Один из мужчин ответил довольно искренне на ее вымученную улыбку, расплачиваясь. — Вы сегодня рано, мистер... Это был всего лишь будничный разговор, почти что шуточный обмен ничего не значащими фразами. Энди подобное разбавляло одинаковые будни да и вселяло с каждым разом все больше и больше уверенности, что в следующий раз нужно попробовать себя в актерском мастерстве. Хотя, конечно, для этих курсов придется очень и очень долго работать: каждый в Нью-Йорке мечтал прославиться, но получалось это в действительности лишь у единиц. — Старк. — А я Энди. — Она покосилась на мужчину, молчаливо сидящего напротив — даже не мужчину скорее, молодого человека. — А то все постоянно путают из-за этих бейджиков. Некоторые до сих пор называют меня Бетани или Анжелиной. А вас как зовут? Он лишь удивленно поднял голову. Молчание длилось несколько мгновений, тем не менее, все равно напоминая затянувшуюся паузу. — Стив. — Приятно познакомиться. Приходите еще. У нас уютно. Ну, так многие говорят. Таккер снова улыбнулась, склонив голову чуть набок. Неужели она умудрилась кого-то засмущать, а не наоборот? Или скорее удивить? — Кажется, мой друг немного удивлен, — вежливо вклинился в разговор Старк, заметив некоторое замешательство. — Он довольно известен. Его часто показывают. — У меня нет дома телевизора. Я бы и вас, мистер Старк, не знала, если бы кафе не располагалось напротив вашего... офиса, а вы не заходили так часто. И не представлялись бы почти каждый раз. Энди тихо кашлянула. Она и раньше дома нечасто включала ящик: обычно около него после работы обитала ее мать, если, конечно, не собиралась на очередную встречу «кому за тридцать», — а в городе каждая копейка уходила на нужды. Они с Джошем до сих пор спали на матрасе в полупустой гостиной, а ели, раскладывая самый дешевый столик, так что о телевизоре не заходило даже разговора. Таккер упоминать об этом не любила, чувствуя себя сразу в любом обществе белой вороной. — У меня его тоже нет, — улыбнулся Стив уже из-за двери. Энди его даже не расслышала, уловила разве что краем глаза движения губ и забыла. Нужно было заниматься своими делами, пока еще кто-нибудь не пришел перекусить. Скоро как раз наступит время ланча... День пролетел быстро. К двенадцати подошла помятая и заспанная Никки во вчерашней одежде и с засосом на шее, который она упорно пыталась спрятать под ужасного вида платком, завязанным, к тому же, таким образом, что он наоборот только подчеркивал то, что должен был бы скрыть. Иногда в кафе забредали люди — несколько парочек, озабоченных друг другом больше, чем окружающими, двое представительного вида мужчин с кейсами и в строгих, почти одинаковых костюмах, перекусившие в спешке и умчавшиеся по делам, и женщины. Женщин было много. Большинство приходили уже компанией, заказывали коктейли и громко смеялись. Некоторые забегали в одиночестве, чаще всего — чтобы посидеть и подождать звонка. Одна, правда, в растроганных чувствах, с размазанной помадой и тушью по щекам, влетела в кафе, словно вихрь, заказала коньяка, а потом долго, с расстановкой и чувством, рыдала, вызвав к собственной персоне столько жалости, что весь персонал час кряду успокаивал ее всеми известными способами, только разве что не сплясал канкан и не спел родной гимн. В общем, на время помятая тетрадь и учебник оказались забытыми, а когда Энди все же села вновь изучать основы менеджмента, стрелка на часах над входом почти нависла над цифрой «11». И она даже не успела осмыслить прочитанную строчку, как в кафе зашел Джош, запыхавшийся и уставший. Ее смена уже заканчивалась, но он редко ее встречал: до квартиры было не очень далеко, да и из больницы он обычно возвращался далеко за полночь. — Эй, ты чего? — удивленно поинтересовалась Таккер, получив дежурные объятья и поцелуй в щеку. Их отношения давно перешли из стадии подростковой влюбленности то ли во что-то большее, то ли в крепкую дружбу, которая обычно возникает между супругами на десятый год брака. Это Никки носилась, как заведенная, по ночным клубам, заводя интрижки на пару недель, а после оставляя очередного парня, купившегося на симпатичное личико и ладную фигурку, «с носом». «Да ладно тебе, молодая еще, не нагулялась ведь, а все в серьезное что-то тянет! Бросай своего санитара. Ты, конечно, на мышку больше похожа, чем на суперзвезду, но если накрасить нормально, платье надеть покороче, да на каблуки...» — мечтательно закатывала глаза она. Но Энди все устраивало. В конце концов, если она начинала задумываться о причинах, все сводилось к тому, что она до жути не хотела быть похожей на мать, которая до сих пор искала «любовь» по кабакам, как будто три брака и случай, в результате которого ее дочь появилась на свет, ее ничему не научили. — Тебе письмо пришло. Курьер принес. Зашел домой, а там никого нет. Соседи его ко мне направили. Вроде бы, что-то важное, — немного отдышавшись, ответил Джош. — Можно попросить воды? Таккер улыбнулась. — Конечно. Честно говоря, она не представляла, как ему можно не улыбаться. Это ведь был ее Джош — будущий врач, вкалывающий сутками на дежурствах, отличный друг с соседнего двора в детстве и ее первая любовь. А то, что в их отношениях не осталось почти «огонька» — совсем неважно. Это же Джош, и она будет к нему привязана всегда. Может быть, не как к любовнику или мужу, но хотя бы как к хорошему человеку. — Держи. — Энди подала стакан. — За счет заведения. — Вы очаровательны со своим юмором, мисс, — подыграл Джош. — Прочитай, и пойдем домой. Меня сегодня отпустили пораньше. — Да, конечно. Подожди минутку. Таккер присела рядом, стягивая через голову фартук с бейджем на имя «Николь» — обязательной униформы постоянно не хватало, хозяева же на что-то новое растрачиваться не спешили, и утром приходилось надевать то, что оставалось висеть на вешалке. Официантки приходили и уходили, а их имена хранила вечность. В последние пару недель, правда, работали только они с Никки, по выходным и в пятницу — в паре, в более спокойные дни — по одиночке. Увесистый конверт лежал перед ней, обклеенный марками и подписанный размашистым почерком ее матери. В том, что его подписывала Таккер-старшая (а также миссис Джонсон, миссис Прексот и миссис Уайтхарт), не было никаких сомнений. Удивлял только курьер, точнее, его существование, ведь ее дорогая мама редко могла похвастаться наличием денег на такое глупое и бесполезное существо, призванное передать ее дочери письмо. Да и позвонить было в разы проще. Энди вздохнула. Спящая на экзаменах, контрольных тестах и в жизни, интуиция вопила, что мамочка умудрилась сильно отличиться. Нет, конечно, она любила свою маму — даже обожала ее до безумия, — но не кормила себя надеждами, что та когда-нибудь «повзрослеет», скорее уж растают все айсберги на северном полюсе. Смысла тянуть не было: она открыла запечатанный конверт, опасаясь, что промедлив еще пару минут, выкинет его в ближайшую мусорку. Первым в руки попалось письмо — сложенные вдвое и неаккуратно выдранные из альбома листки, исписанные полностью огромными (в детстве она называла их «великанскими») буквами. — Если я после этого захочу купить мыло и веревку, запри меня в ванной. Без мыла и веревки. Джош промолчал, недоуменно посмотрев на Таккер, и снова отвернулся, видимо, принципиально не заглядывая в письмо. Больше тянуть она не стала, начав все-таки читать. «Милая, я снова выхожу замуж! Ты ведь за меня рада, да? Конечно, рада. Я до сих пор помню, как весело ты танцевала на моей свадьбе с этим ублюдком Прексотом... Ах, а какое у меня тогда было великолепное платье! Впрочем, не об этом я хотела тебе рассказать. Ты наверняка думаешь, что было бы проще позвонить и поговорить, и права. Но тогда разговор бы затянулся, и я не успела... Ну, ты понимаешь, уже не маленькая ведь. Его зовут Дерек. И, знаешь, он такой... такой... не такой, как все остальные. И мы уезжаем к нему. Для тебя, наверное, уже уехали, я представляю, как долго идут письма...» Энди без сожалению отложила в сторону три листа — большую часть всего письма, посвященную неведомому Дереку — и вытащила из конверта одну из фотографий. Лучше бы она этого не делала. Фотокарточка выглядела старой и немного потрепанной. В девчонке, вливающей себе в рот горящую стопку, она узнала собственную мать. А вот в парне, который обнимал ее за талию... в смысле, почти за талию, чуть ниже, угадывалось что-то знакомое. Сзади была подпись и смачный поцелуй явно неженских губ (похоже, даже тогда у кого-то просыпалось не совсем нормальное чувство юмора): «Малышке Джинни, самой горячей штучке из всех». «Я тебе обязательно позвоню, когда решатся все вопросы с переездом. Кстати, раз уж тебе стукнуло двадцать, я решила, что пора бы рассказать тебе о твоем отце. Конечно, твой возраст — это не причина моей откровенности. Но и не стоит делать из этого ту тайну, которую я унесу с собой в могилу, верно? Твой отец — это не самое лучшее, что было в моей жизни, потому что самое лучшее — это ты. И хотя бы за это — только за это — можно было бы быть ему благодарной. И время мы тогда провели неплохо. Несмотря на то, что я часто называла его безответственным человеком и свиньей во всех смыслах, он все же твой отец, хотя ты на него совсем не похожа. Не знаю, следует ли тебе его разыскивать, но просто знать, что он есть... В детстве ты часто о нем спрашивала, а я рассказывала тебе сказки то о космонавтах, то о пожарных, то о полярниках. Ты была маленькая, и тебе это даже нравилось. Когда тебе было двенадцать, мы поругались из-за этого, и я так и не рассказала. Наверное, боялась, что захочешь разыскать его. В общем, это должно было бы звучать более сложно и более официально, но я так и не придумала, как это сказать, чтобы все письмо не походило на сцену из "Звездных Войн" (я знаю, как ты их не любишь). Я уеду надолго, и, если будут трудности или проблемы, обратись к Энтони Старку. Да, к тому, которого показывают по телевизору. Нет, мне это не приснилось, и я не перебрала с текилой, как иногда делала до твоего рождения. Запомни, если будут одолевать сомнения: ты его дочь, а он не настолько козел (последняя часть фразы была не очень старательно зачеркнута). Люблю тебя, милая. Твоя несравненная мама». Таккер быстро просмотрела оставшиеся фотографии — на всех в основном светилась парочка в обнимку. И никаких сомнений не оставалось: на каждой карточке присутствовал, так или иначе — кое-где только спиной, — Старк. Мужчина, который почти каждый день приходил сюда в последнее время, чтобы попить кофе. Мужчина, который приходил даже сегодня и завел странный разговор про телевизор. Мужчина, который... Энди была в шоке. И в голове вертелось только две мысли: «Что делать?» и «Может быть, я приемная?» Через первую сочилось удивление, а через вторую — надежда. Как бы глупо это ни звучало, в данный момент Таккер не хотела иметь с этими людьми, по молодости зачавшими ее на какой-то тусовке, ничего общего. Абсолютно.