***
«Нужно, — думал мужчина, пошатываясь, — Нужно попить, тяжело.» Отходя дальше, звуки костра глохли и вскоре исчезли, будто их и не было. Исчез и свет. Внезапно он увидел очертания чего-то смутно знакомого. Животное лежало на земле, растерзанное, смертельно уставшее. Глаза были безнадежно закатаны, покрытые белесой пеленой, но из пасти все еще валил слабый пар. Поврежденный бок слабо вздымался, рана ярко зияла под окровавленной шкурой, и сейчас, в свете полной луны, кровь чернела, напоминая мазут. Кто же это сделал? — Жертва! — не унимался огонь в дали. — Долгожданная жертва! Иоганн приблизился к животному и приподнял его за рога с земли. Оно было не тяжелым и уже не сопротивлялось, спокойно отдавая свою жизнь в чужие руки. Его заплывшие глаза смотрели куда-то вверх, на далекие, незыблемые звезды. Шульц, запрокинув голову бедной жертве, взглянул чужие глаза. В них не было ни страха, ни ужаса, было лишь молчаливое отчаяние и покорность. Он увидел слёзы, медленно текущие из впалых глазниц. Многие животные перед тем, как умереть, плакали. Мужчина видел это много раз и привык, но сейчас… Эти слезы сделали ему больно. Сейчас он почувствовал, как что-то неприятное и необычное происходит в нём, изменяя его. Даже тяжело было вздохнуть, будто ударили в грудь, внутри что-то заболело и сильно сжалось. Стало жарко. Тело будто закаменело. Иоганн почувствовал, что не сможет убить животное, не сможет прекратить чужие страдания. От безысходности он горько завыл. Он все смотрел и смотрел в чужие глаза, не в силах что-либо сделать. Его каменные руки расслабились. Он видел, как жизнь, уже почти покинувшая тело жертвы, медленно возвращается обратно лунным светом, приподнимая грудь последним вздохом. Оживающие глаза неотрывно смотрели на него, будто изучая. В них не было никаких чувств, но они уже не были опустошёнными, отражая его же испуганный взгляд. Смерть забрала все. — Это сделал ты? — прохрипев, выдавил из себя Иоганн, невидящими глазами смотря под ноги подошедшего Алтына. — Зачем? Он же… Он же просто хотел уйти, просто уйти, понимаешь? Почему? Тот легко пожал плечами, не понимая, что происходит сейчас с мужчиной. Для него это было простое убийство, ничего не значащее. Он принесет в общину мясо и все будут рады, но Шульц ни сколько не рад. Он встал, пошатываясь с земли, и грубо дернул парня на себя. — Ответь мне, почему? Неужели это так важно для тебя? — севшим голосом прошептал он ему на острое ухо, выглядывающее из-под длинных волос. Услышав пары алкоголя, исходящего от мужчины, Алт нахмурился-этот запах вызывал плохие воспоминания, связанные с детством. Он попытался освободить руку, но мужчина сжимал очень крепко, явно не в себе, намереваясь оставить синяки. — Пусти. Ты не понимаешь… Вино — плохо. Что ты делаешь? — и резко вскрикнул от внезапной сильной боли, пронзившую шею. Зубы Шульца впились в кожу, терзая до крови в месте, где билась испуганная венка под темной грубой кожей. Юноша попытался расслабиться, усыпляя чужое внимание, а затем ускользнуть, но план потерпел поражение в самом начале. Иоганн, словно дикое животное, учуявшее запах и вкус крови, впился зубами лишь сильнее, причиняя теперь настоящую боль, игнорировать которую было просто нельзя. Алтын пытался уговорить его отпустить, даже ударил. Он боялся. Боялся, что, проявив большую агрессию, он случайно разбудит темного зверя внутри Иоганна который, не колеблясь, разорвет его. — О, камтисэн! — простонал он недовольно, ибо другого выхода не оставалось. Юноша прижился максимально близко к мужчине, овивая его руками: одну упирая в шумно вздымающуюся грудь, а другой настойчиво скользнув к паху. Мужчина протяжно простонал, слегка расслабляя хватку зубов, когда он, приподняв бедренную повязку, сжал его естество в кулаке, впиваясь ногтями в тонкую, нежную кожицу мошонки. — Вот оно что, — довольно хмыкнул парень, продолжая двигать рукой, — Вот оно значит как зверя можно укротить. А мужчина, издав еще один тихий полувздох-полустон, буквально на грани слышимости человеческого уха, отпустил шею, оставляя кровавые полукружия зубов на коже, которые тот час же заполнились алеющей кровью. Но Алтын не собирался прекращать, получив желанную свободу. Прижимая Иоганна спиной к шершавым бревнам, он властно развел его ноги в стороны, так, будто делал это всегда, сколько себя помнил, так, будто так и надо, будто это правильный ход вещей. Вжимаясь своим пахом в его он стал тереться, нетерпеливо кусая собственную губу, стараясь не издавать ни звука. Светлая кожа чужестранца на ощупь была не только мягче, но и нежнее, даже в паху. Особенно в паху. Мужчина все еще не приходил в себя, находясь где-то на грани мира духов, однако это не мешало ему тереться пахом в ответ. Охватив оба ствола рукой, он сжал члены, смочив их слюной и смазкой, и стал ритмично двигать, подчиняясь какому-то своему, единому ритму. Этот ритм подхватывал и юноша, его била чужая дрожь, его сердце стучало в унисон с другим, таким же как и у него — открытым и любящим. Дыхание сбилось, и, как он не хотел, но стоны все рвались на ружу, в надежде быть услышанными, в надежде быть пойманными чужими губами. И эти стоны ловили цепкие губы, они все терзали и не могли насытиться, не могли сказать нет и как-то ранить сейчас. И тела, охватываемые жаром ночи, медленно плавились. Каждое прикосновение лишало рассудка и части души, желая разделить все поровну. И не важно что-боль ли это от ногтей, царапающих грудь, или от поцелуев, пьянящих лучше самого крепкого вина.***
Утро снова было не добрым. Голова снова раскалывалась, и снова тошнота и общая слабость. «Наверное, — подумал Иоганн лениво, отваливаясь от источника воды, — Я выпил сейчас целую бочку, как бы подняться.» Он потер лицо — щетина не приятно колола руку. «Нужно что-то с этим делать». По дороге к Вильгельму он ловил на себе странные взгляды проходящих мимо людей, чьи причины понять не мог. На него даже дети пялились, слышен был осуждающий шепот. «Неужели, перепив вчера, я сотворил нечто ужасное? — подумал он, холодея. — Хотя, наверное, меня бы за это четвертовали. Что я сделал? Оскорбил кого-то, подрался? Скорее всего второе, так тело ноет». Дверь открыла жена Вильгельма, и тот час же густо покраснела, отведя взгляд в сторону. — Он, — голос то ли дрожал от смущения, то ли от злости, — Он сейчас подойдет. Приходи в зал. И она сразу же скрылись в недрах их хижины, больше не смотря на него. «Боже, неужели я и правда затеял драку вчера? Надеюсь, это был не Вильгельм». С такими мыслями он провел некоторое время в полном одиночестве, сидя за столом и рассматривая узоры на ладонях. А, когда дверь приоткрылась, он тот час вскочил и произнес: — Милый мой друг, говори, не молчи! Я дрался с кем-то вчера?! Боже мой! Мне так стыдно… — Дрался? — голос звучал удивленно-взволнованно. — И это ты называешь дракой? — Мне надрали зад? — О, неет. — протянул он довольно. — Ты видел себя в зеркало? — У меня его нет в хижине. А затем, после долгого самокопания и нежелания увидеть синяки на лице, он заглянул в поданое зеркало, и сразу же потерял дар речи. — Что? Как? Не понимаю. — в начале он увидел свое помятое лицо, затем грудь и шею… Они были исполосаны следами от ногтей, а, рядом с ключицей, багровел большой укус-засос. — Это еще хуже. И я в таком виде шел по земле и стоял перед твоей женой?! О боги! — и под смех мужчины зеркало забрали и вернули на свое место. — Нынче страстные ночи у молодежи пошли. Кто хоть это был? — Я… — обескураженно произнес Шульц, — Не помню. Отсмеявшись вволю и стерев накатившие слезы со щек, старик продолжил, как ни в чем не бывало: — Неужели ни один человек из села тебе не приглянулся? — Нет. Я был занят книгой и составлением атласа. Мне было совсем не до этого. — Ну, значит, кому-то понравился именно ты, а не кто-то другой, а ты этого не заметил. — философски изрек мужчина, вызвав еще большее негодование. — Ну значит, жди, друг мой. — Чего? — Через девять месяцев получишь подарок, принесенный в юбке, если не уедешь раньше. Или нет. — В каком это смысле? Я не понял. — Твоей ночной страстью мог оказаться совершенно кто угодно. Кто угодно. Подумай над этим.***
Ему казалось, что он плывет. Думать про тот день не очень хотелось, да и помнил он лишь губы и то, как было хорошо. Разумно посудил что, раз кто-то осмелился сделать с ним это будучи пьяным, то осмелится и будучи трезвым. Поэтому стал просто жить, выжидая. Однако бессознательное творило свое, когда в ночной бессоннице он брал и писал, и рисовал чьи-то портреты, чьи-то размытые изгибы тела, полноту губ и излом хрупкой шеи. А затем с утра удивлялся, действительно ли это он сделал это или кто-то другой, проникший в его хижину. «Я не влюбился, — твердил он сам себе за охотой на мелкую дичь, — Просто мне давно никто не делал хорошо, вот я и изголодался по чужой плоти…» Он очень сильно устал и запыхался после охоты, поэтому, придя в прохладную хижину тот час же завалился на постель, изнемогая от боли в икроножных мышцах. Проснулся Иоганн через несколько часов, заметно отдохнувший. Потянувшись и поев фруктов он решил перепроверить последние записи в книге, но не сумел ее найти. Пропали так же и его «ночные» зарисовки. Перерыв все, что только можно он в отчаянии запустил руку в отросшие волосы, оседая безжизненной массой на пол. — Дьявол! Кто это мог сделать? Я точно оставлял их на столе! Кому могли понадобится мои труды? Черт! Черт! С трудом заставив руки не дрожать он встал и побрел, куда глаза глядели, вдыхая полной грудью жаркий воздух, стараясь успокоиться. «Вильгельм, мне нужен Вильгельм, он должен помочь». Но, переча своим же словам, мужчина побрел дальше. Вскоре незаметно для себя он обнаружил, что стоит на утесе, внизу которого змеилась река, петляя в разные стороны. Была ли она той, где они ловили рыбу с людьми из хижин, или это новый приток? Он не знал. Поток был буйным в этот раз, не спокойно кричали в дали речные птицы, нагнетая тоску. Небо тоже покрывала туманная серость. Казалось, что скоро грянет дождь. Здесь завывали другие, северные ветры, навевая тоску по дому. — За что? За что вы наказываете меня, боги? — крик звонко летел в сторону темных скал и отдавался пронзительным гулким эхом. — Разве грешен я? Зачем мучаете образами, отнимая ценное? — Урсук-тым? — прозвучало удивленное с боку. От неожиданности он поскользнулся и чуть не упал в реку, в последний момент успев схватится за выступающую из земли старую корягу. Сердце колотилось где-то в желудке, а ладони резко вспотели. Посмотрев вниз и пустив камень в свободное падение, Шульц понял, что сейчас могло бы произойти с ним, будь он на месте камня. Он нервно засмеялся, руки снова предательски дрожали. — А я… А я… Боже! Боже мой, ты правда меня услышал. Алтын мигом преодолел растояние, разделяющее их так быстро, что даже очередной приступ смеха не успел сорваться с губ. Он так же, как в тот раз от солнечного удара, взял его лицо в свои руки и внимательно посмотрел в его глаза своими черными омутами. «Словно сущий дьявол! — подумал Иоганн приоткрыв рот очарованно, не в силах более что-либо говорить. — Будто душу наизнанку достает…» — Ты видеть меня таким… Байрым они. — Я… Что? — Твое тело и мое подходят… Очень хорошо. Твоя душа — байрым они. Мое. Наше. Наши боги. — Я, — с трудом преодолев оцепенение мужчина скинул чужие руки и глубоко вздохнул, — Вообще ни слова не понял. Я чуть не умер. Меня обокрали. Что я вообще здесь… — Эта книга? — достав из мешка за поясом увесистый переплет, юноша довольно улыбнулся, заставив мужчину стоящего рядом мужчину ощутить очень много эмоций: от шока до нескончаемой радости за целостность рукописи. Иоганн даже не думал, что способен на такой эмоциональный спектр. — Какого дьявола! — вновь закричал он, вырывая книгу из рук. — Алтын, ты хоть каплю думал, что это значит для меня? Ты хоть думал, сколько дорогих чернил и времени я потратил на это? — Раз чернила дорогие. То, что это? Что ты можешь сказать? — и достав из сумки еще пару скомканных бумаг он стремительно развернул их, являя Шульцу самое сокровенное, то чего он не хотел касаться. Жар разом бросился в лицо, пробегая по шее, кусая уши. Он накинулся на парня стараясь урвать постыдные воспоминания из его рук, но был повержен в короткой схватке, и придавленный к земле, сдался, раскинув руки в молитвенном жесте. — Давай! Ну же, давай. Решил посмеяться над моими чувствами?! Полное право, давай! Тебя никто не услышит, никто. Даже богу все равно. — Это я. Баршак-лери. Мое тело. Ты видеть. Меня. Мои губы. Помнить? Темнота, жар тела. — Да что ты несешь? Ты про охоту? Я не понимаю?! — Это я не понимать тебя, белокожий! — сорвавшись, Алтын поймал его руки, заведя вверх и сжав до хруста кистей. — Почему все делать сложно? Почему делать вид, меня нет! Но я есть, я здесь! — и горьковатые губы настойчиво впиваются в его рот, не давая шанса на сопротивление. Всего лишь помешательство, всего лишь пара секунд, но чего стоила для обоих каждая секунда. Широко распахнув глаза, Иоганн не мог поверить в происходящее, хотя бессознательное радостно ликовало, получив свое. Он тяжело дышал, надрывно глотая сгустившийся воздух опухшими от грубого поцелуя губами. А Алтын… Просто отпустил его руки и отошел в сторону, отвернулся. — Дождь пойти. Чернила течь. Уходи.***
— Не знаю, должен ли я говорить. Может уста мои будут гореть за такое. — Вильгельм сидел за столом, низко склонив голову и читая его копии рукописи. — Старейшине осталось не много. Шаманы лечат его, но… Ты сам понимашь, это не лечение. Тряски бубном и заговоры не помогут. Без лекарств он очень скоро умрет… — И что же? — Шульц встрепенулся, сгоняя вечернюю дрему и встряхивая волосы. — Ты предлагаешь мне все бросить и уйти за лекарствами? Дорога займет очень много времени, боюсь что. — Вечно ты не даешь договорить, когда я говорю. — старик отложил рукопись и устало потер переносицу. — Это не имеет смысла теперь. На его место нужен человек. Его дочери хотят видеть меня в виде лидера, но правила… Я так устал. Я так много сил потратил на племя что, боюсь, их больше не осталось. Только сейчас мужчина понял, что человек, сидевший подле него, был действительно стар. Раньше он не замечал мелких морщинок у добрых глаз, раньше его волосы не были так белы и прозрачны. Или были, просто он не хотел замечать этого, все внимание концентрируя на родной речи, забыв на мгновение про то, кем он является и что делает здесь. — Это значит… Алтын — новый вождь? — Да, но он не идет на контакт со мной, его крайне трудно найти… С тех пор… Он отказывается от своей судьбы. По их законом, если потенциальный наследник мужского пола дает отказ, то его необходимо устранить. Тогда новым старейшиной станет первенец старшей сестры в нашем случае или просто первенец. А он старше его и крайне опасен… — Его… его могут убить?! — волнение кольнуло где-то остро, под ребрами, делая каждый вдох волнительным. — Что за глупые законы! — К сожалению, но законы писали не мы, задолго, за долго до нас… — старик снова умолк, переводя взгляд на книгу. — Я верю, ты знаешь его. По тому, что ты писал, ты знаешь его лучше чем кто-либо. И я прошу, попробуй уговорить его. Сулем опасен. Дай ему власть — и он совершит нечто ужасное. — Хорошо. «Но я не знаю его. Я совершенно не знаю.»***
Он послал рукопись уже давно, и теперь не знал что делать. Он мог пуститься в обратный путь но, прожив вместе с этими людьми долгое время и окунувшись в их проблемы… Он не мог бросить их теперь, он не мог бросить его одного. Его попытки найти Алтына кончились неудачей. После случая на утесе он больше не видел его, и куда бы он не девался, его будто бы и не существовало. Нигде не было и следа его пребывания. «Прирожденный охотник, — думал с горечью Иоганн. — Заметал все следы, не найти, не пробраться.» — Ну и где мне искать его голову-птичье гнездо? Почему все так сложно. И совсем не ожидал увидеть его у себя в постели, войдя в хижину, всего в грязи и запекшейся крови, без сознания. «Вот это везение…»***
Отмыв закоренелые слои грязи с тонкого тела, мужчина приступил к ране на животе. Она была не глубокой, с рванными краями. — Что мне делать? — Я сам. Затем уже врачевал сам старик, а Иоганн лишь подавал ему материал для перевязки, хотя и сам мог бы это сделать. — Славу богу не задеты внутренние органы, — сказал Вильгельм устало, вытирая взмокший от усердия лоб тряпкой, — однако крови он потерял много. Меняй повязку несколько раз в день. Очищай сначала края раны, а уже затем ее саму, мазь не забудь. Если появиться запах или гной-немедленно зови меня через кого-либо. Придет в сознание, снова зови меня. Не отходи от него далеко.***
За неимением другого места для сна приходилось спать на одной узкой кровати. Сквозь сон Иоганну постоянно казалось, что Алтын не дышит и его губы синеют, или он придавил его весом своего тела, и он опять задыхается, поэтому заснуть удавалось лишь только к утру. Он старался делать все, что говорил старик, однако пока не видел пользы своих трудов. Свободная от черной вязи, чужая кожа стала казаться очень тонкой и нежной. Да и сам Алт выглядел вовсе не так, как он помнил или представлял. Его тело было высоким и гибким, с острыми углами коленок и бедер, еще не до конца скинувшее оковы детства, но уже с зачатками будущих мышц и сильными руками. Тонкие ровные пальцы, идеальные, чтобы натягивать тетиву лука… Да и не только лук ими можно натягивать. Не удержавшись, он прижался губами где-то в районе старого укуса, от которого осталась небольшая выемка, и тут же смущенно отпрянул. «О чем я только думаю, — проносились в голове бесчисленные мысли и гасли, как блики солнца на стенах, очень быстро. — Что я вообще хочу от этой жизни? Для себя, д-для него?..» Странная то была ночь. Тени безумно плясали по потолку, что-то хохоча и шушукаясь, а тьма из углов тянула к ним черные, обуглившиеся руки, стараясь утянуть в мир духов, окутывая туманом могил. Шульц обнимал казалось, холодеющее тело, вспоминая глаза умирающего оленя и его слезы, его страх, его борьбу. Или это были его слезы? Может все это время жертвой был не он, а Алтын? Может это он все время жил в страхе прошлого и скрывался от чего-то? Что он только не пережил за свою короткую жизнь. За что он борется? Мужчина о нем совершенно ничего не знал, совершенно. Он лишь чужак среди них, но… И, засыпая, смотря на растворяющуюся неохотно тень первыми утренним лучами, в голове билась только одна мысль: «Я его защищу».