Искать, учиться, действовать

— Tarasyl'an Te'las, — старательно проговаривает Эвелин. Оборачивается к Соласу, фыркает. — Ладно, хорошо, я поняла, можешь не закатывать глаза. Который из звуков надо тянуть длиннее? Солас стоит рядом, у зубчатого парапета башни, чуть запрокинув голову и вдыхая морозный ветер — ей даже странно видеть его настолько безмятежным и расслабленным. Словно для него здесь и сейчас прошлое сливается с настоящим; и это более чем хорошее прошлое, более чем достойное того, чтобы его вспоминать. — Te'las, — негромко, с едва осязаемой усмешкой поправляет Солас. — Второй слог ударный, но более мелодичный. Как песня, ma falon. Как ветер и небо. Он любит говорить образами. Эвелин страдальчески вздыхает, но все же послушно закрывает глаза, пытаясь представить себе тот первый, еще молодой Скайхолд, возведенный древними эльфами средь горных пиков; крепость, что на самом деле могла удержать все небо целиком, даже если бы то внезапно рухнуло на его стены. Представляет высокие башни — особенно ту, северную, что сейчас разрушена; она должна была быть самой высокой, самой горделиво-стройной, и на ее шпиле бился крылатый стяг древней империи… Эвелин приоткрывает один глаз. — Цвета штандартов? — Изумруд и серебро, — едва слышно, словно с другого края земли, отзывается Солас. Стяг на башне обретает оттенки; почему-то Эвелин хочется, чтобы все полотнище целиком окрасилось в серебряный, и на нем растеклись тонкими линиями долийские узоры цвѐта листвы и жизни. Она не знает ни этих символов, ни их значений; их рисует воображение, и наверняка ошибается, но Эвелин остается довольна — ее иллюзорный ветер на мгновение расправляет знамя и тут же схлопывает его сверкающей лентой. Красиво. — Красиво, — забывшись, повторяет Эвелин. Чувствует тонкие пальцы на своем плече и, вздрогнув от неожиданности, оборачивается. — Хочешь увидеть? — тихо спрашивает Солас.

***

Про этот ход к водопаду, заброшенный, полуразрушенный, Эвелин вызнала сама, и не позволила каменщикам заделать проломы. Старый коридор ведет в обход тюремных камер, ниже, глубже, и ступени уже крошатся под ногами от времени. Там, впереди, она знает, есть небольшая площадка прямо у подножия водопада, и марево брызг стоит над ней сверкающей радугой, россыпью бриллиантовых искр. Эвелин спускается первой, больше ощущая, чем слыша за спиной размеренное дыхание Соласа. Факел горит спокойно и ровно, и она скользит свободной раскрытой ладонью вдоль стены, чувствуя щербатость камней. Внюхиваясь, вслушиваясь в само время. Это как едва различимый гул — можно было бы принять за шум воды, но Эвелин откуда-то знает: нет, это другое. Словно древность шепчет ей из мглы веков, из первых шагов тех, кто ступал по этому проходу, из слов на певуче-мелодичном языке, который никак не дается марчанке, из магии, пропитывавшей воздух. Один раз она все же не выдерживает, останавливается, приникает ухом к холодной стене, прижимается щекой, слушает. Потом смотрит на Соласа, и в ее глазах отражается свет факела. — Ты тоже слышишь, да? Он кивает. Тонкими пальцами чутко прослеживает разлом на камне — темную, ветвистую трещину, похожую на отпечаток молнии. И гул, голос Скайхолда на какой-то неуловимый миг словно бы становится громче. — Идем, ma falon, — мягко произносит Солас, и в его обычно-ровном голосе Эвелин чудится нота неявной грусти. Дальше до самого водопада они спускаются молча. Гранит площадки окрашен рыжиной — солнце понемногу садится, но его все еще видно сквозь каменное окно, и марево капель выглядит почти что ожившим пламенем. Вода сверкает и искрится — не надо никакой магии; кто бы ни были строителями этой крепости, они умели творить чудеса и без ее участия. Эвелин позволяет себе несколько минут безмолвного восхищения, пока Солас расстилает на камнях небрежно скрученные циновки. Уступка слабому человеческому телу. — Пора. Эвелин бросает сверху подбитый мехом плащ, устраивается поудобнее, подложив под голову котомку — один раз после подобного бдения у нее неслабо ныли ребра, и повторять подобный опыт и беззлобные поддевки Соласа ей совершенно не хочется. От предвкушения чего-то нового и азарта сердце колотится о клетку ребер, и Эвелин торопливо закрывает глаза, чувствуя уже знакомое мягкое прикосновение чужой ладони к векам. И мгновением спустя — зеленоватое мерцание. Кажется, еще несколько раз, и она точно сумеет различить момент перехода. Когда начинается Тень. — О, — сдавленно выдыхает Эвелин, оглядываясь. — Оу… Главный холл, где она оказалась, сложно было не узнать, но разве можно было вообразить, разве можно было поверить… В мириады живых огней вокруг, в танец темноты и тени, в плывущие в вышине искры-образы, овеществленные идеи. В них, смеющихся и возвышенно-серьезных, скользящих по узорным плитам пола, и те загорались мягким огнем, сопровождая их шаги. В высокий трон, пока пустующий, в перезвон вина и голосов, в магию, магию, магию… Эвелин шагнула-качнулась вперед. Огонь светильников у колонн, отчего-то белоснежно-светлый, взметнулся выше, словно приветствуя. Она запрокинула голову и не увидела сводов — лишь небо. Ошеломительно, безумно близкое. Нерешительно вытянула руки вперед, и звезды просыпались ей в ладони, обжигая пальцы силой и магией; глотнула холодный воздух и содрогнулась, когда звенящая мелодия родилась — или проснулась? — у нее в груди, будоражащим пьянящим потоком пробежалась по венам вместо крови. Сам воздух здесь пел о совершенстве. О безграничности. О бессмертии. О красоте. — Нравится, falon? — негромко спросил знакомый голос за ее спиной. Эвелин обернулась резко, рвано, волосы мазнули по щеке. Солас стоял рядом с ней, и эта звездная сила, эта струящаяся живая песня стекала по его рукам, по его плечам, ластилась к его ладоням — и преображала. Ничего не изменилось ни в его одежде, привычно-невзрачной, ни во внешности, но что-то случилось: незаметное, но почти осязаемое. Звезды в ладонях Эвелин горели и сгорали в его глазах. Словно он сам был одним из тех, первых элвен в свободных, летящих одеждах, кто сейчас танцующими тенями скользили по главному холлу. Словно он сам был таким — вечно молодым. Горделивым. Беспечным. Дерзким. Способным на все. Солас вдруг рассмеялся, непривычно легко, и иллюзия пропала, рассеялась дымкой, как утренний туман. Эвелин вздрогнула, беззвучно ахнув от неожиданности, и он поманил ее за собой, скользнув куда-то вперед в силуэты и образы, где лазурная взвесь смешивалась с изумрудно-лиловой. — Солас! — крикнула Эвелин, оглядываясь. Он возник рядом снова, легко тронул за плечо, уводя за собой. — Не бойся, они не видят нас, — его голос оставался таким же мягко-спокойным. — Это лишь воспоминания Тени, слепок прошлого, проекция, не способная вернуться к жизни. Тень сохранила ее и пронесла сквозь время. Эвелин выдохнула — они стояли в его комнате. В его комнате там, в известном ей Скайхолде. Здесь — волки, изображенные на фресках, вскинули головы и завыли на луну, чтобы через пару мгновений сорваться в бег, в неистовый гон за уходящим солнцем — и все, абсолютно все, что было на стенах, было живым, даже пламя, и тени. Словно зачарованная, Эвелин шагнула ближе, коснулась кончиками пальцев камня, там, где была волчья шкура. И, кажется, ощутила мягкость. — Ты… воссоздал у себя все, как было прежде? — Лишь тусклый оттиск, увы, — Солас качнул головой. — Магия ушла или спит, а без нее камень остается лишь камнем, а фреска — лишь рисованной картиной. Но идем, ma falon, нам надо наверх. Сейчас Эвелин его опередила — она помнила, что дверь напротив ведет к юго-восточной башне, где в ее настоящем поселился Каллен; оттуда можно было забраться к самым зубцам, где видно всю округу. Плиты крепостной стены пели и мерцали лазурью в такт ее шагам. И когда она захотела подняться выше, воздух затвердел и сложился в ступени, отзываясь на ее желания — дальше, выше — до самого стяга: до изумрудных узоров на серебряном полотне. Эвелин замерла на смотровой площадке башни, судорожно глотая ветер и задыхаясь от разрывающего ее восторга-восхищения. Магия, звездная магия пела и горела в ее крови, и само небо послушно падало ей в ладони, и это было прекрасно — ошеломительно, безнадежно, отчаянно прекрасно. Она развернулась к Соласу, смаргивая невольно выступившие слезы — и в его ответном взгляде вновь прочитала печаль. …и дернулась, просыпаясь. В груди было пусто, словно там выгрызли дыру, и пусто было вокруг — ни песни, ни силы; все ушло, осталось в древнем сне. — Нет, — беззвучно прошептала Эвелин. — Пожалуйста, ну как же так… Солас легко присел рядом на корточки, заглянул ей в глаза, внимательно и понимающе. Тихо произнес: — Прости. Ночь прошла, а в Тени не стоит задерживаться надолго. Эвелин обхватила себя руками за плечи. Ее голос был тусклым и сухим. — Я могла бы остаться там. — Я знаю, ma falon, — мягко сказал Солас. — Но ты нужна здесь. Брызги от водопада оседали алмазными искрами на ее волосах, оседали влагой на лице, и Эвелин вполне могла бы притвориться, что она действительно разучилась плакать. По крайней мере из-за такой ерунды, как навсегда утраченное прошлое — и о как же счастливы в своем неведении те, кто никогда не слышал той песни, никогда не дышал той магией… — Как ты находишь силы возвращаться сюда? — тихо спросила Эвелин. — После всего, что ты видел там, как ты… выдерживаешь? Солас подал ей руку, помогая подняться. — Я помню, — спокойно и просто ответил он. — Память — часто болезненный, но все же великий дар, falon. В его глазах на неуловимый миг блеснуло отражение древних звезд. — Скажи, — то ли попросил, то ли велел Солас. — Теперь, когда ты знаешь, скажи. — Tarasyl'an Te'las, — выдохнула Эвелин.