***
На третий день комната с волчьими фресками все так же пуста. — Простите, Инквизитор, — сестра Соловей хмурится, скрывая раздражение; ее агенты, лучшие из лучших, раскиданы в ключевых местах по всему Тедасу, но теперь даже они не в силах найти одного-единственного отступника. — Ни следа, ни зацепки. Он вряд ли мог уйти далеко за пару дней, но… Эвелин устало трет лицо, потом поднимает ладонь. — Ладно, тогда прекращаем это дело, и не будем больше тратить время. В конце концов, у нас достаточно заданий, где нужен соловьиный глаз. Лелиана коротко кивает и наклоняется к своему столу, заваленному картами, письмами и шифрованными сообщениями на обрывках пергамента в несколько бессвязных слов, смысл которых разбирают лишь она сама да ее подручные. Эвелин разворачивается и уже начинает спускаться по лестнице, когда ее догоняет негромкий вопрос: — Вы думаете, он вернется? Эвелин на мгновение закрывает глаза. И честно отвечает: — Не знаю.***
В крепости холодно; уже который день ветер с юга, и не спасают даже большие каменные жаровни, установленные в главном холле. Снаружи постоянно жгут костры, люди жмутся друг к другу, пытаясь согреться. С Морозных гор сошли снега и перекрыли главный торговый тракт, на несколько дней отрезав Инквизицию от поставок. Запасов продовольствия еще хватало, но к затянувшимся холодам Скайхолд оказался не готов. Эвелин поднимается к себе в покои, кутаясь в подбитый мехом плащ. В ее походной котомке среди целительных зелий чуть позвякивают три новых фиала, в которых искрится жидкая лазурь. Последнее средство. Последняя доступная ей возможность. Эвелин нащупывает гладкий бок фиала и жмурится — устало. Страх неудачи, однажды усмиренный ею, кажется, вернулся вновь, приправленный острыми иголочками вины. Это чувство раздражает и вытягивает силы — она не знает, действительно ли она тогда сделала все, что могла. Или все-таки подвела? Подвела, когда Солас один-единственный раз просил ее о помощи. — Мне все равно кажется, что это излишний риск. Хмурый Каллен и еще один бывший храмовник ждут ее у двери в ее покои — им предстоит ночное бдение, и они имеют все основания быть недовольными. — Я справлюсь, — сухо бросает Эвелин. Заходит внутрь, чуть передернув плечами, скидывает сапоги у входа и, не раздеваясь, забирается на кровать. Аккуратно вынимает фиалы; лириум, ее пропускная грамота в Тень, мерцает лазурно-серебристыми звездами. Каллен, тяжело вздохнув, садится в кресло рядом, напряженный и сосредоточенный — о том, что она задумала, не знает больше никто, даже Кассандра, и командир, обещавший молчать, явно чувствует себя крайне неуютно. У второго храмовника, чьего имени Эвелин не помнит, на поясе помимо меча узкий кинжал — чтобы легко прошел меж ребер до самого сердца. А еще затверженная наизусть Святая Кара, блестящие от принятого лириума глаза и клятва убить ее, если она не справится. — Как на Истязаниях, — с кривой усмешкой сообщает Эвелин. И в три глотка выпивает горчащее зелье, живую силу. И почти сразу же — второй фиал, чтобы не передумать. Откидывается на подушки, стискивая руки в кулаки, закрывает глаза, слушая, как гулким буханьем нарастают в груди удары сердца — все громче и быстрее, пока весь мир не замыкается там. В колокольном набате, в серебряном перезвоне, в оглушительно-стремительно-прекрасной мелодии и чувстве подступающего изменения. У нее только одна ночь — дольше на лириуме сидеть опасно, да и и потом у Эвелин вовсе не настолько хорошие отношения с демонами, как у Соласа. Поэтому она упрямо кусает губы и заставляет себя не думать о том, как ничтожно малы ее шансы найти того, кто не желает быть найденным. Возможно, он вообще ее не услышит — ибо Тень безгранична и всеизменчива и вовсе не собирается исполнять желания. Возможно, не пожелает ответить. — Дуракам всегда везет, — негромко бурчит себе под нос Эвелин, открывает глаза и шагает в Тень. Когда на следующее утро ее находит едва живой после стремительной скачки гонец из Эмприз-дю-Лион, у Эвелин раскалывается голова, и ей самым искренним образом хочется послать все вокруг происходящее к демону на хвост. Но там открылась брешь, не дальше чем в полстрелы от поселка, говорит гонец, и она, стиснув зубы, кивает. Ждать нельзя, слишком близко. Большинство созданий Тени не отличаются терпением. — Без еще одного мага не справимся, — хмуро произносит Блэкволл, седлая коней. Коул, второй в ее боевой тройке, гладит свою кобылу по морде и молчит. Не справимся, мысленно соглашается Эвелин, и желание все послать возрастает троекратно. Умелые бойцы сейчас на вес золота, и Инквизиция не может позволить себе роскоши оставить кого-то в запасе сидеть без дела на случай «если». Особые отряды, сформированные лично Калленом — боевые тройки — разбираются с красными храмовниками, выслеживают Самсона и Корифея, помогают беженцам и погорельцам, и вообще, стараются успеть везде, где не может успеть сама Вестница Андрасте, которая пока что, увы, не научилась находиться в нескольких местах одновременно. А это значит, что ни Дориана, ни Вивьен — тех, с кем она успела сработаться — нет в Скайхолде, а Солас, маг из ее собственной боевой тройки, исчез неизвестно куда. Великолепная ситуация. — Придется рискнуть, — коротко говорит Эвелин; и, развернувшись на пятках, машет рукой одному из чародеев, прибывших из Редклиффа вместе с Фионой. И когда тот подходит, бескомпромиссно сообщает: — Вы поедете с нами, мессер; надо закрыть одну брешь, а у нас нет свободных людей. К счастью, слегка побледневший маг не собирается спорить.***
В Скайхолде хорошие целители. Ворчливый Адан, осмотрев правую руку Эвелин, на которую пришелся основной удар, сердито выговаривает Вестнице за неосторожность и поспешно подает разномастные зелья, которые почти мгновенно снимают всю боль. Теперь и вовсе кажется, что кожа от запястья до предплечья просто покраснела, как после ожога. Ожога, который оставляет рассекающий разрядами молний бич демона. Эвелин сбивчиво благодарит, кивает — рассеянно, уже не слушая; и сбегает обратно во внутренний двор крепости. Почти случайно оборачивается к воротам и рвано выдыхает. И торопливо идет навстречу, даже не пытаясь скрыть улыбку, и искренне говорит: — Я рада, что ты вернулся. Солас молча наклоняет голову. Лунный свет ровный и мягкий, он прокладывает осторожную дорожку от окна до самой постели, забирается на смятое одеяло. Эвелин сквозь полуприкрытые веки отслеживает границу, где свет пересекается с тенью, беззвучно шипит и непроизвольно сжимает правую руку в кулак — ей кажется, что кость там, изнутри, кто-то колет острыми иглами. Боль можно терпеть, вполне себе можно — после атаки на Убежище все было намного хуже — но все равно ее достаточно, чтобы сон сбегал прочь. Граница света и тени — выбор идти будить целителя Адана, или нет. Тень побеждает. Эвелин сворачивается клубком, прижимает ладони к груди, сердито жмурится — зуд уходит на мгновение, но тут же возвращается с новой силой. Более того, отсюда не видно лунной дорожки, и теперь ей не на что отвлечься. Разве что на тихий стук в дверь. — Не заперто, — хрипло говорит Эвелин. Тень неслышно проскальзывает внутрь, обретает облик. Свет отражается в глазах Соласа и неуверенно касается лица, отчего эльф выглядит бледнее обычного. Но голос не меняется, остается таким же спокойно-мягким, и когда Эвелин приподнимается на подушках, пытаясь изобразить хотя бы видимость приличий, Солас останавливает ее взмахом руки. — Не надо, ma falon. Я не буду долго утомлять тебя своим присутствием. Эвелин иронично фыркает и все равно садится, поджав под себя ноги, заворачивается в одеяло — снежный ветер, кажется, проникает даже через толстые стены. — Что случилось? Солас несколько мгновений смотрит куда-то сквозь, а потом вновь встречает ее взгляд. — Я хочу извиниться. — Извиниться? За что? — За свой уход, — он не двигается с места, лишь складывает руки за спиной. — Я не должен был. Минусы длительного одиночества, falon, — постепенно забываешь о том, как сильна взаимосвязь поступков, и как они резонируют с поступками других. Ir abelas… я тоже забыл, что нужен здесь. Скорбя об одном друге, я едва не потерял второго. Лунный свет заливает комнату серебром. — Я звала тебя в Тени, — негромко сообщает Эвелин. — Но ответа не было. Солас прикрывает глаза. — В Тени все проще и сложнее. Я не хотел слышать, и не слышал. Но это не оправдание. Они позволяют тишине наполнить воздух, и с тишиной приходит понимание; и следом за ним — принятие. Эвелин вдыхает глубже и молчит, вслушиваясь. А потом смущенно признается: — Рука болит. Можешь что-нибудь сделать? Солас хмурится, осторожно осматривая ожог — он не целитель, и на миг Эвелин кажется, что он велит ей подождать, уйдет и вернется с Аданом. Но потом все-таки коротко кивает и, она, следуя его жесту, с почти нескрываемым облегчением откидывается обратно на подушки и закрывает глаза. И кажется, что лунная дорожка меняет направление и мягкими лучами света скользит по ее плечу, впитываясь в обожженную кожу. — Одну ночь придется обойтись без снов, ma falon, — тихо произносит Солас. И боль наконец-то уходит.