Утопия для четверых

Когда-то в детстве мне пришлось играть в спектакле. Наверное, каждый чувствует эту приятную магию сцены и кулис, где нагромождены бутафорские декорации с обшарпанной краской, деревянными скелетами, о которые ничего не стоит посадить добрую дюжину заноз. Снующие люди в архаических облачениях, ветхий реквизит, тут же растрепанный режиссер, гримёры, костюмеры, статисты и прочие безликие волшебники. Та сказка, что они кропотливо создавали своими руками, со сцены кажется идеально отглаженным парадным костюмом, когда его штопаная изнаночная сторона находится в тени, скрыта за длинными полосами плотной ткани. Мне нравилось стоять на грани двух этих чудесных миров, света и тени, правды и лжи. В своём изящном наряде сам себе я напоминал дорогую куклу, такую, что днями и ночами делает талантливый мастер и продаёт за бешеные деньги. Мне нравилось быть куклой, хотя бы на время, забывая о себе самом,петь дискантом. Я легко и неслышно перешагивал грань тени, ступая на освящённую софитами сцену, и со звонким смехом вновь прыгал во тьму, где в тёмных углах возвышаются пластмассовые стволы деревьев, напоминающие грозных чудовищ из моих кошмаров. Да, в мои тридцать шесть я всё ещё страдаю детскими страхами, которых была лишена моя юность. Сквозь веки требовательно прорывался яркий свет. Немного приоткрыв их, я не увидел ничего, кроме смутных очертаний, будто на посыпанном мукой чёрном бархате. Сердце отбивало ритм неизвестной музыки. Это всё то, что надлежало чувствовать мне ещё ребёнком, вышедшем на сцену большого театра. Сейчас я просто не хотел открыть глаза и очутиться в незнакомом месте. В моей голове не было места страху. Время неподвижно замерло, я тоже. Пару раз я слышал, чьи-то шаги совсем близко, кажется, со мной в этом помещении долгое время находился ещё кто-то. Он определённо ждал моего пробуждения или хотя бы, каких-то признаков жизни, вероятно долго и пусть подождёт ещё. Дождавшись, пока хлопнет дверь я рывком сел и пугливо огляделся. Подо мной находилась широкая квадратная кровать, устланная мятым тёмно бардовым покрывалом. Осторожно проведя ладонью против ворса, я невольно зажмурился, ощутив приятную дрожь, охватившую тело. Сверху, почти от потолка начинался балдахин из тяжёлых тёмных тканей, на высоких окнах точно такие же шторы. Воздух пронизывал запах тлеющей в пепельнице сигареты, я нашёл в себе силы подняться. Теперь комната стала намного меньше. Её и без того строгие геометрические формы сужал громоздкий платяной шкаф, как попало поставленные кресла, на которых разорвалась обивка, обнажив внутреннюю сущность предметов мебели. Кровать грозно выделялась среди всей скудной мебели, наводя непроизвольный ужас, трепет. Мне сразу же бросились в глаза бурые пятна на ковре, вбитые в стену ржавые крюки, небрежно оставленные висеть на них наручники. Их блестящий металл украшали совсем свежие кровяные разводы. Наклонившись, я кончиком языка лизнул их, ничего не произошло. Я по-прежнему был один в странной комнате, ушедший человек так и не появился, поэтому я просто лёг на кровать и решил, немного подождать. Закинув голову, я пощупал слегка выступающий кадык и вздувшуюся на шее вену. Кожа как всегда была гладкой и сухой, волосы тонкие едва начавшие седеть, слегка вьющиеся, щетина жёсткая. Ежедневно разрывая свою душу по кусочкам, я видел в себе приведение, тонкое, прозрачное. Настолько уродливое, что даже самый гнилой труп был прекраснее. Чтобы раз и навсегда доказать это себе я раскопал несколько могил, после чего никогда не видел своего отражения в зеркале, а если и случалось, я быстро закрывал глаза. Я не видел своего лица четыре года, поэтому нередко резался во время бритья. Однако это несколько не повлияло на мой слух. За дверью ясно слышались шаги по направлению в комнату. Я принял спящий вид, сердце снова зашлось сумасшедшим ритмом. Что-то щёлкнуло, по дыму стало ясно, что зажигалка. Вошедший не то усмехнулся, не то сдавлено кашлянул. Несложно было догадаться и о его дальнейших действиях. Левая часть кровати ощутимо ушла вниз, моего лица коснулись пряди волос и снова табачный дым. Незнакомец зашептал путаные, глухие слова, нежно дотрагиваясь губами моей щеки. — Спишь? Не спи. Почему ты спишь? Открой глаза. Не смей закрывать их в моём присутствии. Я хочу видеть их, видеть стоящую в них мутную пелену, небесную голубизну, сумасшедший танец бликов, ужас, мольбу, собственное отражение. Хочу увидеть себя в твоих глазах, отразиться и остаться клеймом на сетчатке. Открой глаза, иначе я отрежу твои веки. Последнее прозвучало, как приказ я беспрекословно подчинился.