ГОРИЗОНТ

Горизонт — линия, соединяющая небесный купол и земную твердь.              На берегу серого северного моря,       там, где о крутые утесы разбиваются жестокие волны,       там, где линия горизонта, разделяющая воду и небо, различается лишь оттенком сырости и серости,       там, где над каменистыми обрывами растут высокие гордые сосны с кривыми от ветров ветками, шепчущие день и ночь убаюкивающие колыбельные, кивая верхушками в такт…       В том неприветливом краю жил монашек. Он жил отшельником, в лесу, в старой хижине. Рядом была деревня, где румяные жители по праздникам разводили костры и чествовали собственных божеств — не таких могучих, как Бог монашка, но куда более милостивых к своим людям.       Эти божества помогали загонять рыбу в сети и следили, чтобы кабаны не вытаптывали огороды. Они отгоняли птиц от яблоневых садов и исправно поливали пашни дождиками. Они помогали пастухам искать заблудившийся скот и не пускали зимой волков в деревню. Монашек искренне считал этих божеств демонами. Его наставники научили так думать.       Монашек жил рядом с людьми из деревни, но отдельно от общины. Люди его не замечали. И еще хорошо, когда не замечали. Когда замечали, было хуже.       Он жил тут не по своей воле — его прислали наставники. Монашек должен был возвратиться в родные солнечные края, окутанный славой и увенчанный торжеством. Проповедник, обративший дремучий народец в правильную веру, поправший языческих идолов…       Ему такой подвиг оказался не по плечу.       Монашку оставалось мерзнуть на суровом ветру в худой лачуге и только мечтать о возвращении в родной монастырь, где хоть и царили строгие правила, где хоть и должен он был смирять свою гордыню перед наставниками, буде те пожелают взять его тело для испытаний плоти… Но там хоть кормили неплохо. И камнями не кидали в спину.       Там в садах росли сладкие фрукты…       Здесь кислые яблоки-то собрать удавалось не всегда.       Не любил его народ.       А он ведь мечтал стать целителем не столько заблудших душ — сколько тел, врачевать болезни, помогать страждущим, облегчать страдания. Он учился искусству травника, он знал по памяти множество свойств множества растений… Но никто не шел к нему за помощью, никто не хотел дать ему шанса. Румяные язычники серой страны болели редко. А если хворали — то лечились просто: прикладывали к ранам конский навоз. Если удавалось выжить, то говорили, будто им боги помогли. Если умирали — то предвкушая встречу с предками в чертогах божеств и нескончаемые пиры, без постоянной заботы о хлебе насущном…       Монашек покончил бы с собою. Но вера не позволяла.       Так и мучился. День от о дня чах, из юноши сразу превращаясь в старика, минуя расцвет зрелости.       …Не удивительно, что в его тоскливое жилище повадились бесы.       Сперва монашек испугался, не сошел ли он с ума от одиночества и безысходности. Но разум вроде бы его не подводил, он всё так же мог подолгу читать ветхие талмуды о тайнах целебных растений. Он твердил по памяти без запинки длинные молитвы. Он не болел ничем, кроме хандры…       Бесы не были плодом его воспаленного сознания.       Бесы докучали! Не пакостили всерьез, не гадили совсем уж непоправимо. Но неприятно жить по соседству с невидимками, которые в твоем доме вытворяют всё, что им взбредет в их невидимые головы, верно же?       Впрочем, в этом было хоть какое-то развлечение.       Монашек заканчивал каждый унылый день обходом своего жилища — истово крестил все углы во дворе, даже уборную будку. Окроплял святой водицей грядки огорода, колодец, чертил мелом крестики над дверью и на оконных ставнях лачуги. Кусочек ладана под порог подкладывал.       Утром он обнаруживал, что на чердаке сарая сено разбросано и пересыпано зерном из мешка, аккуратно распоротого по шву. В огороде из грядок тщательно выполоты все побеги, а сорняки не тронуты. И даже заботливо политы. У козы рога выкрашены краской, припасенной для обновления ставень. Длинная козья шерсть заплетена в косички и украшена бантиками, ленточки же получились из мелко разодранной воскресной рубашки. А три курицы и петух сидят на крыше дома, на печной трубе, и слезать не хотят ни в какую…       Монашек вздыхал, брался за уборку. И от всего сердца молился своему ангелу-хранителю — просил избавить от напасти.