***
Все покидали ее. Просто разворачивались и уходили, не сказав ни слова. Почему, за что с ней так поступают? Она бежала им вслед, но ноги не слушались, будто были по пояс в воде. Слепило яркое солнце, и, уходя, они растворялись в свете, даже не обернувшись. Она кричала им вслед, но слова не срывались с ее губ. Не хватало воздуха. Что-то начало чесаться и болеть в груди. Оно всасывало ее цвет. Тело бледнело, становилось прозрачным, исчезало. В глазах потемнело, из-под ног ушла твердая поверхность, и она падала куда-то в темноту. Тишина. Крупицы сознания, собираясь в пучок и растворяясь, как соль в воде, сплели последнюю мысль: «Неужели это и есть смерть?» Орихиме открыла глаза. Пытаясь сфокусироваться на чем-нибудь, она пролежала так несколько минут. Вот ее трюмо. На полочках лежат ее игрушки и немногочисленная косметика, которой она не особо любила пользоваться. В углу стоит пуфик. Бледно-зеленые занавески, за которыми зарделся рассвет. Похоже, она проспала весь вечер и всю ночь. Девушка медленно села в кровати, свесив одну ногу и взявшись рукой за голову. «Что это было?..», — никогда еще ей не снились сны, в которых с ней происходило что-то плохое, обычно она успевала проснуться до злосчастного момента. Из-за слишком долгого отдыха голова была тяжелой, а сознание никак не хотело приходить в себя. Она встала с кровати и, пошатываясь, поплелась в ванную, чувствуя, что сегодня точно ошиблась галактикой. Из отражения в зеркале на нее смотрело разбитое существо с припухшими лицом и растрепанной шевелюрой, будто полночи она соревновалась с ихтиандрами, кто выпьет больше воды, а оставшееся время терлась головой об эбонитовую палку. «Ну, хоть жабры не выросли…», — сказала рыжая вслух, продолжая мусолить идею с ихтиандрами. Спустя полчаса поисков на лице глаз и поливания головы прохладной водой, Орихиме спустилась на кухню и принялась есть завтрак. Но овсянка с рыбой отдавалась вкусом бумаги. Поняв, что не хочет есть вообще, девушка нашла себя за мыслью, что что-то не так. Она осталась одна в своем мире. Сияющая фигура с табличкой «Куросаки-кун» оказалась сделана изо льда и на утро растаяла, оставив только след от лужи, въевшийся в почву белым налетом, чтобы она всегда помнила, кто здесь был, и кого теперь нет. Небо затянули серые тучи, и засвистел холодный ветер. Она пальцами рук могла ощутить, как из огромной черной дыры у нее в груди дует сквозняк. Ложка упала на тарелку с недоеденной кашей. Девушка встала и молча отправилась в свою комнату. Укутавшись в плед, она села у окна. Такой теплый и пушистый, теперь она будет любить этот плед. И это свет из окна. И просыпающийся за ним город, и это солнце… По щекам бежало что-то мокрое и горячее. Она не знала, почему плачет. Ее внутренний мир стало заполнять столько эмоций, компенсируя звонкую пустоту, что закружилась голова. Потеряв что-то очень важное, она привязывала себя любовью ко всему, что ее окружало. Это были слезы боли и счастья. И чистая светлая любовь, вырвавшаяся из нее мощным потоком, который столько сдерживали. Если бы она могла, то обняла бы все народы мира, растворилась бы светом, чтобы утолить чужие печали. Тишину дома сотрясали громкие рыдания. Она чувствовала себя такой свободной, что кажется, могла бы воспарить птицей и, покружив над хмурыми людьми, улететь в рассвет и стать его частью. Но у девушки было человеческое разбитое сердце, от которого она не могла освободиться, и оно ударами напоминало, что ее хозяйка не птица и не луч света. «Да что это со мной?», — подумала рыжеволосая и, улыбаясь сквозь слезы, представила как она рада за Ичиго. С ним все в порядке, он так же живет недалеко от нее и не против их общения, даже если она не смогла стать частью его жизни — она всегда будет рядом с ним, чтобы в нужный момент помочь, поддержать его. Вытерев слезы, Химе встала и решила пойти на улицу, смешаться с природой и людьми, стать частью города, частью чего-то большого. Порывшись в шкафу, девушка вытащила длинное летнее платье белого цвета в крупный цветок и широкополую шляпу. В этот день ей хотелось выглядеть радостно и легко, чтобы забыться от своих печалей.***
Ее волосами играл легкий ветерок, когда Орихиме шла по утренним улицам и улыбалась. Немногочисленные прохожие косились на нее исподлобья, они искренне не понимали чему можно радоваться в такую рань, когда тебе надо плестись на работу в выходной. Она этого не замечала. Она была частью мира. Такого же яркого, как отраженный в белых стенах домов солнечный свет. Она глубоко вдыхала свежесть воздуха. Она чувствовала себя живой. Все вокруг было живым. Вон зевает собака, вылезшая из своей будки, и ложится рядом на нагретую солнцем землю. В следующем дворе тюльпаны тянуться к солнцу, распускаясь ему навстречу. А вон там брызнула зеленью пушистая трава на газоне. Ей хотелось все это потрогать: ощутить теплую шерсть собаки, провести пальцами по краям цветочных бутонов, щекотать ладошки прохладной ароматной травой. Девушка не заметила, как ноги привели ее к каналу, на другом берегу которого начинался городской офисный центр, а чуть поодаль от нее утопал в утренней дымке мост. Вода сверкала серебром, и рыжеволосая опустила к ней руку. Поиграв кончиками пальцев с ее искристой поверхностью, она села на прибрежную траву, наслаждаясь теплыми лучами света на своих плечах. Тогда, чуть больше года назад, все произошло на этом месте. Сквозь упавшие на лоб золотисто-рыжие пряди, парень смотрел на текущий поток, почему он не мог унести из сердца все печали? Девушка сидела рядом, ковыряя носком сапога землю, и молча наблюдала за выражением его лица. Было прохладно. Ее руки мерзли, но говорить об этом она не решалась, так как для нее было важнее наполнить хандру своего спутника хоть каким-то теплом от своего присутствия, по крайней мере, она надеялась, что дает это тепло. Рыжеволосый был погружен в свои мысли. Она, немного заикаясь и краснея, решила прервать тишину и заговорила о скорых каникулах и летнем тепле, и еще о чем-то, попутно думая о том, как бы ни сморозить какую-нибудь глупость. Девушке казалось, что парень не слышит весь ее бред, но он слушал и думал, какая же все-таки она смешная, столько сил тратит на такого идиота, как он. Всегда веселая, лучезарная, ни смотря на сиротскую жизнь в одиноком доме. Он почувствовал, как его боль, смешивается с той, которую прячет ото всех она. Как он ей благодарен за неизменную поддержку и бодрые слова. Сквозь пелену раздумий уголки его губ подернулись вверх. Парень опустил свою руку на ее. Девушка замолчала, открыв рот и краснея еще больше. «Какие холодные руки», — подумал он, — «Ведь замерзла, а все равно сидит со мной, глупая…» — Иноуэ, — он поднял свои карие глаза и посмотрел в ее, они были цвета теплого летнего дождя, — Нет… Орихиме… — К… Куросаки-кун… — ей казалось, что душа сейчас выпрыгнет и убежит вдаль, держась за голову и крича на весь город, а тело испариться от стыда. «Такая румяная и забавная», — Ичиго коснулся рукой ее щеки и откинул с лица прядь более темных рыжих волос, чем у него, — «Эти вечно удивленные полуоткрытые губы…». Он приблизил свое лицо к ней. Девушка опешила и вздрогнула в попытке отстраниться, но он держал ее теперь уже горячие руки в своей, другой провел по шее под волосами, притягивая навстречу себе. Его губы сомкнулись на ее. Он почему-то никогда не думал о том, какими они могут быть мягкими и сладкими на вкус. Запертая в его руках, Орихиме не пыталась выбраться. Ичиго был такой теплый, она чувствовала себя под нерушимой защитой. Его запах, такой родной. Голова кружилась. Сколько раз она представляла себе, как робко касается его губ, сколько объятий с ним ей снилось, сколько жизней с ним было прожито в ее мечтах. Казалось, свод неба сейчас подернется трещинами и обрушится на них, в этой оглушительной тишине поцелуя. ЕГО поцелуя. Ичиго немного отстранился от ее лица. Смотря в эти, наполняющиеся слезами серые глаза, он произнес: — Спасибо тебе, Иноуэ… за все это, — он поднес ее руки к своим губам. Она плакала. Он, согревая, обнимал ее, и эти объятия обещали приют и заботу. Она не верила тому, что это происходит на самом деле, и мир казался серой размытой лентой старого немого кино. Он не понимал, почему она плачет, поэтому прижимал ее сильнее, бормоча что-то успокаивающее на ушко, как маленькому ребенку. Видя, что рыжеволосая никак не успокаивается — Ичиго просто взвалил ее к себе на плечо и понес. Девушка сначала сопротивлялась, но потом перестала, так же как и рыдать. Он опустил Орихиме на землю, посмотрел в лицо, улыбнувшись и получив в ответ смущенную улыбку, взял ее руку, и они направились в сторону ее дома. Так началась история их отношений.