Синдром птичьего крика

Мастерская - самая дальняя комната в квартире. Самая тихая и самая любимая, выстланная внутри звукоизоляционным материалом. Генри держал ее закрытой на ключ, который чаще всего висел у него на шее. Он не хотел, чтобы кто-то видел его кукол в процессе их создания. Для него это было слишком интимным процессом, чтобы делиться им с кем-то. Правда, была только одна женщина, которой позволялось заходить в эту комнату, но не более чем просто зайти и спросить, как идут дела с работой. Это была Мирра, жена Генри. Мирра была для Генри больше, чем просто женщина в его жизни. Она была его ангелом, его настоящей любовью. Мужчина до сих пор помнил ее большие пронзительные глаза и светлые волосы. Он помнил, как Мирра смотрела на него с любовью и трепетом, как она сжимала его руки в порыве чувств. Мирра… такая хорошая, любимая, но давно мертвая Мирра. На рабочем столе лежали эскизы платьев и других нарядов для кукол. Были блокноты, исписанные датами сдачи кукол в театры, номерами покупателей эксклюзивных работ. На подставке хранились ключи от ящичков с деталями: ресницами, глазами, лентами и просто материалами. В самом нижнем ящике лежали фотографии всех его кукол и две самые дорогие: первое фото их будущего, сейчас мертвого, ребенка и веселая нежная жена в летнем платье. Генри изредка заглядывал в этот тайный, закрытый ото всех, даже от него самого, ящик. Ему не было нужды тешить свою память, освежая былую боль, он и так прекрасно все помнил и даже сумел полюбить тянущее в груди ощущение, когда вос­по­мина­ния о тех временах осаждали разум. Мужчина зашел в мастерскую, окинув ее быстрым взглядом. Генри поместил Иму на другой стол, на котором и появлялись эти «сосуды человечности». Накинув на себя халат, как настоящий доктор, Генри приблизился к кукле, чтобы вылечить малышку. Он взял увеличительное стекло, через которое осмотрел поврежденную ладонь. Кожа на ней сильно изменилась: на покрасневшей ладони россыпью расположились пузыри и волдыри с прозрачным серозным веществом. Мужчина протер поврежденный участок кожи обеззараживающим раствором, затем нанес обезболивающую мазь. Генри не решился сразу забинтовать руку, а дал Име поспать, отдохнуть и немного регенерироваться самой. А пока он может приготовиться к Рождеству. Католическому Рождеству, 25 декабря. В его жизни Рождество было временем перемен. Он потерял свою Мирру, которая так любила этот праздник, а вместе с ней лишился трезвого рассудка на долгое время. И очень не любил возвращаться к этим моментам, пытаясь стереть из своей жизни навсегда. Но почему-то не очень это получалось. Генри достал тяжелую коробку с надписью «новогодние игрушки» и стал перебирать украшения, что целый год мирно ждали своего часа. Мужчина первым делом решил украсить свою мастерскую, расставить по ней небольшие фигурки елочек и снеговиков, маленькие домики, припорошенные снегом. На столе он разложил красный дождик, немного свесив на край и прикрепив к нему множество маленьких колокольчиков. С дуновением свежего воздуха они будут тихо празднично звенеть, лаская слух несвязной мелодией. Мужчина вернулся в зал, где уже пару дней стояла искусственная миниатюрная елочка. На ней висели стеклянные шарики и светящаяся гирлянда. Оставалось только прикрепить к верхушке яркую звезду. Мужчина приподнялся на носочки, протянул руку к елке и потратил несколько минут, прочно устанавливая игрушку. Генри решил украсить и декоративный камин, повесив на него большие цветные мешочки для подарков. Рядом с елкой стояли кресло-качалка и столик, на котором потихоньку горела ароматическая свеча. Мужчина поставил на этот столик фрукты, большую пиалу ананасового пунша и виски – вечерний праздничный ужин для двоих, Имы и Генри. Это их первое Рождество вместе, и он надеялся, что в этом году праздник обрадует его. В его больном сердце теплилась надежда быть хоть с кем-то по-настоящему счастливым, точнее стать снова таким. Генри не удержался и откупорил бутылку, он не был ярым любителем алкоголя, но сейчас он чувствовал, что ему необходимо выпить самому. Он плюхнулся на кресло, сжимая в руке стакан с неразбавленным виски. Чуть отхлебнув, Генри почувствовал, что какая-то приятно-смутная истома легла ему на веки, утянув их вниз, прикрыла глаза. В его голове заметались мысли о прошлом, они так и норовили просочиться в его голову целый день и, почуяв подходящий момент, решили им воспользоваться. Генри увидел молодую девушку, младше его на семь лет, в кремовом воздушном платье. Оно свободно сидело на ней, прикрыв чуть округлившийся живот, ниспадая волнами. Светлые волосы были высоко подобранны широкой резинкой, несколько прядей выбились из прически, придавая девушке невинный милый вид. Она что-то щебетала и, радостно замечтавшись, рассказывала ему об их будущем. Она все спрашивала, как они назовут их малыша, где лучше всего поставить кроватку и как долго они будут любить друг друга. Генри не знал ответов на первые два вопроса и не собирался отвечать на третий – именно на него ответ был очевиден. Генри подошел к Мирре, в его глазах туманился пьяный отблеск, хотя мужчина не пил. Он был пьян от нее, от ее голоса и запаха, от того что она была рядом и никуда не должна пропасть. Генри положил свою теплую ладонь на ее живот и почувствовал, как под его ладонью забилось что-то маленькое и живое, настолько чистое и любимое им, что в груди заклекотало сердце. Мирра счастливо улыбалась – ее радости не было границ. Она прильнула щекой к его груди, прижавшись всем телом. Мужчина коснулся рукой ее подбородка и приподнял его, всматриваясь в ее ясные глаза, он придвинулся ближе, ощутив ее теплые мягкие губы. - Не забудь о нашей традиции, милый, – зазвучал мягкий голос. Генри молча одобрительно кивнул. Вдруг сердце Генри стало быстро отбиваться о ребра, не давая ему нормально вздохнуть. Он оторвался от воспоминаний, голова немного закружилась. Их традиция! Он так и не прочитал ее письмо в том году под Рождество. Они с самого начала их знакомства решили писать друг другу письма в этот праздник, рассказывая об уходящем времени. Они делились своими переживаниями, собирая их и записывая на протяжении года, чтобы потом опять окунуться в них вместе. Письмо получалось довольно объемным и особо интимным, порой там выплывали их секреты и переживания, которые не всегда можно было рассказать сразу. Требовалось время переварить это, суметь оторвать от сердца, а потом уже кому-то рассказывать. Моменты, описанные в письмах, навсегда оставались на бумаге, и когда хотелось вспомнить что-то важное, нужно было всего лишь прочесть письмо, сложенное в специальной коробочке. Но в тот ужасный для Генри год он забыл прочесть ее письмо, точнее просто не смог. Он каждый вечер ждал ее, что она вот-вот вернется домой, распахнется тяжелая входная дверь, и его ангелок окажется рядом. Но этого не происходило, мужчина не мог поверить, что ее больше нет. Он сжимал в дрожащих потеющих от волнения руках ее письмо и не мог его открыть, не мог начать читать. Он только целовал конверт с парочкой небольших марок, представляя, что целует ее запястье, ее пальцы, что писали это письмо. Он боялся, что открыв конверт, из его глаз хлынут слезы, потому что он теперь один и скрывать боль где-то далеко в груди больше незачем, больше не перед кем быть сильным и несокрушимым. Генри боялся, что его горячие слезы испачкают бумагу и размажут чернила. Но прошло время, былые раны уже почти не кровоточат и даже не ноют по плохой погоде. Правда, письмо или любое другое напоминание лишний раз подрывали прочный почти сошедший струп, что Генри совсем не нравилось. Но сейчас мужчина не мог выкинуть это из своей слегка помутневшей головы. Он залпом выпил остатки виски, поднялся с кресла, оставив его одиноко качаться в зале. Генри словно не думал, он отдался на растерзание любопытству и легкомысленному порыву. Когда он оказался снова в мастерской, то сразу же кинулся к давно нетронутому тайному ящику. Он долго не мог вспомнить, где же лежит от него ключ, но начав поиски, быстро отыскал его – когда-то Генри постоянно в него заглядывал, ведомый странными порывами отчаянья. Мужчина резко выдвинул открытый ящичек, извлек ту самую коробочку с письмами, исчерченную разными полосами ткани. Генри не решился взглянуть на фотографии – это сейчас для него было бы лишним, даже немного пошлым. Мужчина преподнес конверт к лицу – бумага хранила слабый отголосок ее запаха. Генри сразу оторвался, боясь потревожить улегшуюся боль, как ему казалось. Как того он хотел. Мужчина немедля открыл письмо, неаккуратно разорвав конверт, на него это не совсем походило, точнее на того Генри, который был в прошлом. Он принялся читать письмо, ожидая найти в нем что-то важное. От нехорошего предчувствия сердце тяжело заохало в груди. Генри быстро пробежался по первой части письма, где Мирра еще раз напоминала ему, как его любит и как счастлива, что они смогли увековечить их любовь свадьбой, что теперь в году есть их собственный совместный день. Сейчас он попытался сдержать в себе странные порывы внутри, просто пропустив еще один похожий кусок. Он читал, перебегая от абзаца к абзацу, в надежде отыскать хоть что-то. Когда Генри перешел на последнюю страницу, он уже не думал, что в письме есть какая-то вещь, о которой она ему не говорила. Но последний абзац уничтожил эту иллюзию: «Генри, мой дорогой Генри, есть кое-что, что не дает мне покоя и о чем я очень боялась тебе сказать, но сейчас я полна решимости. Наш малыш не совсем наш. Мне так жаль, но меня… Ох, мне даже тяжело об этом писать. Меня изнасиловали. Это случилось тогда, когда возвращалась домой с работы. Я засиделась в театре и пришлось домой идти по темноте. Это случилось так быстро и неожиданно, что я даже не успела позвать на помощь, а тебе не смогла сказать. Прости меня, милый, я боялась, что ты перестанешь смотреть на меня как на свою женщину, узнав об этом. А еще я боялась, что тебе об этом расскажет белобрысый мальчик, который живет на два этаже ниже нас. Он видел все это и был очень напуган, мне было его так жаль…» «Ох, милая, Клаус рассказал мне об этом чуть позже» - пронеслось у него в голове. Опустошив стакан полностью, мужчина почувствовал, как его пленяет странное желание достать Клауса, снова с ним поиграть и развлечься. Отбросить эту идею мужчине было тяжело, но решив отвлечься, Генри подошел к своей куколке. На ее лице ничего не изменилось, а вот рука стала выглядеть куда лучше. Обработав ее поврежденную ладонь еще раз, он забинтовал ее, аккуратно касаясь. Остатки бинтов положил в карман халата, на всякий случай.