Очень Детективный Сериал

Никогда не любил этот сраный замок с дырявыми крышами на башнях, постоянными сквозняками, вонючими сортирами и уродами-преподавателями. Как вообще можно любить голую каменную кладку и проржавевшие трубы? Лично мне непонятно. И все же, несмотря на все, в этой яме я прокуковал семь лет и теперь стою такой красивый в белом кителе с блестящими погонами на плацу и получаю диплом об образовании. Наконец-то. Дамблдор, старый пердун в очках-половинках долго распинается о том, как школа нами гордится, как учителя счастливы выпускать таких прекрасных людей как мы, и как все надеются, что мы выросли добропорядочными и честными. Ага, держи карман шире. — Каждый из нас, — Дамблдор разводит руками, как бы намекая, что готов обнять всех и каждого, — верит в ваше поколение. Рыжеволосая дура Эванс всхлипывает, а вместе с ней и все девчонки курса размазывают тушь по наштукатуренным физиономиям. Никогда не понимал, на хрена среди копов нужны женщины, и неоднократно задавал этот вопрос профессору МакГонагалл. Внятного ответа никто, ясен хер, не дал. Если не учитывать жалкое мычание: “Ну у нас же демократия”, конечно. — Итак, приступим, — говорит Дамблдор, раскрывая первый диплом. Сейчас пойдут отличники, зануды и жополизы, как пить дать. Эванс громогласно сморкается. Сдохнуть можно. — Ставлю на Эванс, — пихает меня под ребра Блэк, единственный адекватный человек в этой шараге. Он тоже белый красивый и с цветочками для МакГонагалл. — Не, Нюниус, — я вот принципиально ставлю на убогого соплежуя с грязными волосами и крючковатым носом. Нет, мне прекрасно известно, что первой пойдет Лили-о-боже-мой-посмотрите-какой-прекрасный-мир-Эванс, она у нас везде первая. Даже в жопу без мыла. Знаю и все же ставлю на Нюнчика. Так интересней. — Спорим на тридцатку? — А спорим. Мы пожимаем друг другу руки, а Ремус, еще один почти что нормальный человек, разбивает. — Лили Эванс! — объявляет Дамблдор и имитирует аплодисменты. Все подхватывают и изображают восторг. Эванс ревет белугой, прикладывая к опухшему лицу носовой платок. Красота. Просто театральный колледж, а не школа полицейских. Эванс причитает и обмахивается так старательно, словно ей “Оскар” или “Грэмми” вручают. Не хватает только слов: “Этот диплом я посвящаю родителям, без которых ничего бы не добилась”. Или нет, не так. “— Хотите что-нибудь сказать, Лили? — Пользуясь возможностью, спешу передать приветы моим родителям, сестре Петунии и любимой кошке Пандоре”. Эванс уходит со сцены, сверкая блестящим и потекшим таблом. Так, молодцов наградили, по конфетке каждому дали, теперь начнется веселье. — Сириус Блэк! — Ну, поехали. Сириус выходит из строя и вальяжной походкой сутенера поднимается по ступеням, слегка помахивая букетом для куратора. Вот он вручает веник МакГонагалл, пожимает руку Дамблдору и улыбается фотоаппаратам. Все девки томно вздыхают и текут. — Нарцисса Блэк! Зайка Цисси покачивает бедрами и цокает каблучками, напоминая заправскую шлюху. У них, в блэковской породе, все такие. — Ремус Люпин! Питер Петтигрю! Бла-бла-бла. Господи, ненавижу такие занудные мероприятия. Как чувствовал, что нужно было еще по приезде облить замок бензином и сжечь ко всем хуям. Как чувствовал, но не сжег, потому что Эванс кудахтала: “Ах, посмотрите, какая архитектура! Какие перекрытия! Какие окна! Какая красота!”. А как по мне, жопа как жопа, только в Шотландии. — Джеймс Поттер! Ну наконец-то. Я поднимаюсь на сцену, скалясь фотоаппаратам, чтобы им было что запечатлеть. — Поздравляю, — добродушно улыбается в бороду Дамблдор, но я по глазам вижу, как он жаждет меня сбагрить. Будь его воля, меня еще на первом курсе вышвырнули бы, но отказаться от денег оказалось не так просто, так что вот он я, Джеймс Поттер, получаю корочку, которую потом буду подкладывать под кружку кофе. — Надеюсь, за эти годы школа стала для тебя домом. — Конечно, профессор, — я с энтузиазмом мотыляю головой, всем своим видом выражая свое счастье по поводу школо-дома. Надо было ее сжечь нахуй. Даблдец отпускает мою руку, и я лечу на крыльях свободы и ментального пинка под зад. Чем раньше я отсюда свалю, тем скорее начнется новая жизнь. Блэк внизу обнимает меня за плечи и радостно орет на ухо: “Буха-а-а-ать”. Правильно мыслишь, дружище. — Да нажремся же мы в хлам! — это уже я. — Аминь, — добавляет Люпин и скромненько пожимает плечами. 1. — Простите, что? — Вы должны проходить практику, — симпатичная секретарша в учебном секторе меланхолично постукивает длинными ногтями по телефонной трубке, выражая этим незатейливым жестом все охватившее ее раздражение. Ну еще бы, пришел тут какой-то мудак в очках и отвлекает от важнейшего разговора с пергидрольной подружкой. — Это я понял, спасибо. Какого хе… черта лысого я должен? Барышня, я взглянул на бейджик — Септима Вектор — нахмурилась и постучала настойчивее. — Молодой человек, обратитесь в учебный сектор. А я где, тупая ты корова? — Септима, детка, — наклоняюсь поближе и как бы ненароком поправляю бейдж, — дай хоть телефончик. О боже, какой убогий съём, но да ладно. Это не я гуру секса, а Сириус, так что мне можно и топорным методом. — Мой? Септима очаровательно румянится, как курица на гриле, и смущенно улыбается. Молодец, Поттер, еще чуть-чуть и прям здесь, на столе, и потрахаетесь. — И твой, и учебного сектора. Я улыбаюсь и усиленно подмигиваю, больше напоминая эпилептика без пены из рта. — Ну записывай, — она игриво делает ногтями “кошечку”, и я прям еле сдерживаюсь, чтобы не уебать. Ненавижу кошечек, заинек, пупсиков и лапушек. Терпеть не могу. Септима диктует, томно ложится грудью на стол и всеми силами демонстрирует мне свои сиськи. Как будто я там чего-то не видел, ну серьезно. — …и триста восемнадцать в конце. Позвони, — складывает пальцы в “трубку” и дергает рукой. Я натянуто улыбаюсь и боком, по-крабьи сваливаю из приемной. 2. От мелкого дождя на улице — сплошная мерзость, серость и убогость. И лужи. Я стою под зонтом у здания прокуратуры, рассматриваю “о-боже-только-посмотрите-какую-архитектуру” и пытаюсь заставить себя войти. Ну же, Поттер, не будь рохлей, давай! Это же не свидание с мадам Трюк идти, вперед. Вперед. Ну да. Как же. Нащупываю в кармане куртки пачку сигарет, выуживаю одну, закуриваю и облегченно вздыхаю. Сейчас, перекурю и пойду. Сейчас-сейчас. — Поттер! Вот тебе, блядь, и перекурил. — Эванс, — натягиваю на лицо умеренно-доброжелательное выражение и оборачиваюсь. — Эванс, рад тебя видеть. Эванс подозрительно щурится и морщит нос. — Не лги мне. Ты что тут делаешь, Поттер? — Ну, — пожимаю плечами и затягиваюсь, — прохожу практику. И тут на лице Эванс отражается гамма эмоций, которой позавидовал бы любой голливудский актер: ужас, непонимание, обида, скорбь, желание убивать. У нее даже волосы возмущенно полыхают и шевелятся. Медуза Горгона ебаная. Я прям ощущаю, как внутренности каменеют. — А что здесь забыла ты? — я тут вроде как разряжаю обстановку, покуривая, поеживаясь и испытывая желание нажраться. Дождь усиливается и лупит по зонтам. — Я тоже на практике! — гордо заявляет Эванс и убегает наверх, раздосадованно взмахивая цветастым зонтом. Втаптываю окурок в асфальт и поднимаюсь за ней. 3. Мисс Бладплэй осматривает нас с Эванс с головы до ног, ощупывает и удовлетворенно кивает. Э, ну отлично, чувствую себя скаковой лошадью. Кто следующий в зубы заглянет? А в задницу? А отвалить не хотите? — Так, — говорит Бладплэй, записывая наши фамилии на какую-то картонку с пометкой “годны”. — Эванс, идешь прямо по коридору, потом направо, потом по ступеням вверх, потом по коридору налево, спустишься на второй этаж и найдешь кабинет четыреста восемьдесят один. Там сидит миссис Джинбраш, возьмешь у нее справку формы ДжейПи шестьдесят шесть. Все поняла? Эванс с готовностью кивает и, взмахнув хвостом, уносится в неизвестном направлении. А я остаюсь один на один со страшной женщиной с кроваво-красными губами и подозрительно расширенными зрачками. — А я куда? — Ты кто? — Поттер, Джеймс. Бладплэй вскидывает бровь и смеряет меня взглядом, расшифровывающимся как “да ты ж дерьмо”. — Не знаю. — В смысле? — я даже теряюсь. Она “не знает”, ну охуеть теперь. Я что, в царстве феминисток, разврата и старинного обычая использовать мужчин только по прямому назначению? Не знает она. — В прямом смысле. Я вообще не в курсе, кто ты такой и что здесь забыл. “Я Джеймс Поттер, а не какой-то хер с горы, вот кто я, а ты кто такая”, — хочу заявить я, но вовремя вспоминаю, что мы тут в службе внутренней безопасности, а у этой тетки наверняка какой-нибудь прокачанный навык джиу-джитсу или карате. Лучше помолчу и постою в сторонке. Бладплэй лениво точит пилкой ногти, я уныло переминаюсь с ноги на ногу и чувствую себя даже не идиотом — дегенератом. Может, мне не тот адрес дали? Или ошиблись заведением? Или еще чего. Мало ли что может случиться, когда распределением практикантов занимается коротышка Филиус Флитвик, запоминающий студентов по инструменту, на которых те играли в хоре. Я на втором курсе раздолбал саксофон, так что Флитвик меня яростно ненавидит. Вообще-то, строго говоря, там был не один я, а еще и Сириус, но спалили только меня. Как всегда, впрочем. Внезапно мисс Бладплэй отрывается от своего увлекательного занятия, отвлекается на телефонный звонок и вся ощутимо бледнеет. Она и до этого была не мулаткой, а теперь хоть в гроб клади. Или отправляй в Трансильванию с пометкой: “Вампир должен быть таким”. — Поттер, да, здесь. Хорошо, мистер Грюм, как скажете, уже направляю. Выкуси. Она манит меня наманикюренным пальцем и раздраженно выплевывает: — На третий. Улыбаюсь и одергиваю кожанку. Я Джеймс Поттер, а не хуй знает кто. Так-то. 4. — Свой пафос, псевдоюмор и выебоны засуньте себе в жопу и никогда оттуда не доставайте. Здесь главная сучка я, и командую парадом тоже я, поэтому вы слушаете все, что я говорю, запоминаете и цитируете по памяти, как Отче наш. Что кому непонятно, неясно, невнятно и непостижимо? — Грюм устрашающе вращает стеклянным глазом, меряет маленькую комнату шагами и втаптывает нас в грязь. “Нас” — это меня, Эванс и еще несколько смертников, попавших под невообразимую раздачу. — И что, ни один долбоеб не вздумает пошутить? Нет? И ответом ему тишина. — Ну и прекрасно. А теперь познакомимся, чтобы я знал неудачников в лицо. Ты, рыжая. Эванс испуганно дернулась и болезненно позеленела. — Й-й-я? — Ну да, ты, — Грюм закидывает ногу и ногу и складывает на животе руки, испепеляя взглядом впечатлительную Эванс. Эванс заикается на каждом слове, теребит рукава и без того растянутого свитера и пялится в пол. — М-меня з-зов-вут Л-ли-л-ли Эв-ванс, й-я и-и-з… — Спасибо, хватит, — прерывает Грюм одним взмахом руки и указывает на меня. — Давай ты, четырехглазый. Я разваливаюсь на стуле, закинув руки на спинку и изобразив на лице самоуверенность. Ха-ха, блядь. Уверенность. Смешно. — Джеймс Поттер. — Исчерпывающе. На надгробии так и напишем: “Дэ жэ точка Поттер”. Все, господа мудозвоны, с меня на сегодня хватит. Приступим с завтрашнего дня. Прелестно. Пиздец какой-то. 5. Все это выглядит, как декорация к какому-то очень убогому фильму ужасов: потрескавшиеся обои в мелкий горошек, запыленная мебель и труп, приколоченный к стене гвоздями. — Здорово, Иисус, — говорит Грюм, отбрасывая ногой использованный презерватив. — И так, господа мудозвоны, что мы тут видим? — Труп, — незамедлительно отвечает какой-то смертник, кажется, его зовут Как-то-там Боунс. Грюм хмыкает, и мы с Эванс старательно задвигаемся в ближайшие углы. Лучше собирать пыль, чем чужие органы. — Да что ты говоришь, тупица? И что же натолкнуло тебя на такую гениальную мысль? — Ну, — мямлит Боунс, ковыряя ногой дырявый ковер и рассматривая на нем увлекательнейшие узоры, — он приколочен к стене. Грюм аплодирует, и Эванс слегка всхлипывает. Нервы у нее хреновые. — Браво. В следующий раз приколотим к стенке вас, мистер. Посмотрим, будете ли вы трупом. Дальше, гении, ваши идеи? Рыжая, выдай перл. Эванс глотает ртом воздух и сползает по стенке в обморочном состоянии. Я же говорю, херовые нервы. Лечиться нужно. — Она что, лесбиянка? — спрашивает Грюм, кивая в сторону рыжей. — Да вроде нет, сэр. — Странно. Обычно при виде меня женщины кончают, а не падают в обморок. Поттер! — Да, сэр. — Унеси тушу. — Так точно, сэр, — киваю я и забрасываю бесчувственную Эванс на плечо. 6. Следующий труп мы находим на заброшенном заводе в Хейверинге. На этот раз это — очаровательная девчушка лет пятнадцати с вырезанными грудями и даже не прибитая к стене. Просто подвешенная за руки на металлических балках. — Итак, посмотрите направо, там вы можете увидеть кучу дерьма, которая символизирует ваши жизни. Налево — такое же дерьмо. Посмотрите наверх и скажите, что видите. Грюм приваливается спиной к железной колонне и скрещивает руки. И молчит, что нервирует гораздо больше раскачивающегося над головой тела. — Эм, — начинает Боунс, но Эванс наступает ему на ногу и заставляет заткнуться. Очередную нобелевскую мысль типа “да это ж труп, мужики” мы бы не перенесли. Здесь тебе не школа, толстяк, здесь Аушвиц, но только без доменных печей и евреев. Грюм молчит. Труп меланхолично покачивается, как бы намекая, что все тлен, бытие бренно, Ницше всегда был прав. — Может, самоубийство? О чудо, Эванс подала голос и даже не упала в обморок. Я достаю из кармана джинсов сигареты и закуриваю, ощущая расползающееся по телу тепло. Ненавижу эти блядские ноябри, когда никак не согреешься и окончательно не замерзнешь. Постоянно ощущаешь что-то между. Словно изнутри стынешь. Грюм молчит. Эванс говорит. Я курю. Холодно. Сыро. Над головой раскачивается труп.