Очень Детективный Сериал

Ненавижу понедельники. Ненавижу утра. Ненавижу звонки. Ненавижу звонки по утрам, блядь, понедельника. Но кто меня спрашивает, конечно, кто меня спрашивает, когда из прихожей доносится отвратительный звук. Когда-нибудь я разъебу этот телефон ко всем чертям, а потом притворюсь мертвым. Черт знает как доползаю до трюмо, мимоходом заглядываю в зеркало — ну и рожа, надо завязывать бухать с Бродягой — и снимаю трубку. — Поттер слушает, — голос еще хлеще, чем рожа. Блестяще, Поттер, вчера ты был неотразим. Вспомнить бы еще, что вчера было. — Здорово, Джимстер, — доброе, блядь, утречко, Алиса, добрее просто некуда. — Ты с ума сошла, Долгопуппс? Ты время вообще видела? Пять утра. — Ну, — судя по голосу, Алиса в полном порядке, в отличие от меня. По сравнению со мной даже Нюнчик сейчас будет принцом на белом коне. — Сейчас не пять, а семь — это раз, а во-вторых, тебе нужно срочно в морг. Я приваливаюсь спиной к стене, потому что стоять просто невозможно. Ноги подкашиваются, а во рту вкус рвоты, перемешанной с не знаю чем, дерьмом, наверное. Куда я сейчас поеду? — Алиса, — ох иисус, как же мне хреново, нет, нужно завязывать с возлияниями, иначе и правда сдохну где-нибудь в подворотне, как мне все обещает Люпин, — а нельзя как-нибудь в другой раз? На том конце провода что-то щелкает, потом раздается шипение и Алисин окрик: «Уважаемый, мастурбировать на одногруппниц будете в туалете, он дальше по коридору, а здесь морг!». Голос у Алисы такой, что если уж один раз услышишь, то на всю жизнь запомнишь. До самого конца, который можно встретить на ее же, Алисы, столе. — Итак, как ты понимаешь, если я звоню тебе в семь утра, прекрасно зная, что у тебя выходной и что вчера ты был в невменяемом состоянии, то это очень важно. Убийственно, — она выделила голосом слово «убийственно», — важно. * * * Сраный Лондон. Сраные пробки в семь утра. Сраная жизнь. Почему я не пошел работать сталеваром? Или юристом? Или сектантом? Или хоть кем-нибудь, кому не нужно переться с утра — с утра! — в морг. Металлические внешние двери выглядят настолько недружелюбно, насколько это в принципе для дверей возможно. За ними — такой же металлический коридор, отдающий мертвечиной первейшей свежести. И с каждым шагом все холодает и холодает, так, словно я собрался на вояж в Австралию, а оказался в Антарктиде. Наконец, спустя двести пятьдесят шагов (ненавижу их считать, но приходится. Иначе желудок от страха рвется наружу) простой холод заканчивается, и начинается леденящее душу любого нормального человека Долгопуппсово королевство. — Здорово, Джимми, — ненавижу, когда меня так называют, и Алиса прекрасно это знает и все равно делает, сучка. — Рада тебя видеть... в стоячем состоянии. — Рад, что ты рада, а теперь, умоляю, по существу, — тут такой холод, что, кажется, у меня уже мозг к черепной коробке примерз. Матерь божья и все ангельские сонмы, неужели нельзя держать трупы отдельно, а живых людей отдельно? Алиса открывает металлический, как и все вокруг, в принципе, ящик, оттуда одним рывком выдвигает стол известно из чего, и манит меня пальцем. — Только ты это, Поттер, постарайся в обморок не падать, ладно? Я фыркаю. Мне что, впервые смотреть на мертвых? До этого уже с Грюмом поездил, насмотрелся. Алиса снимает маску, непонятно зачем берет меня за руку и отбрасывает нездорово белоснежное покрывало. Достаточно одного только взгляда, чтобы понять: земля стремительно уходит из под ног, а воздух самовольно покидает легкие. — Поттер, смотри на меня, на меня смотри! — Алисин голос доносится словно бы из-под толщи воды: глухо и невнятно. — Все нормально! Нормально, слышишь меня? Все норма... Я откатываюсь из ее рук на ледяной пол и прикладываюсь к железу щекой. Все нормально, как же. Нормальней не придумаешь. Переворачиваюсь на спину и уставляюсь в потолок: отдышусь и встану, что я, не мужик что ли. Рядом на пол плюхается Алиса, вытягивает ноги и, судя по запаху, открывает непочатый спирт. — Я же предупреждала. — Знаешь, — перехожу в положение "сидя" и принимаю бутылку — ты смотри, угадал — спирта, — могла бы сказать и по телефону. Что-то вроде: "Не переживай, Поттер, но у меня тут в сам-знаешь-каком-месте лежит твоя мать. Немножко, знаешь ли, изуродованная". Алиса только пожимает плечами, отхлебывает и гулко глотает. — Тогда ты бы примчался в истерике. — А сейчас я, значит, нет? — Сейчас нет. Сейчас ты в шоке. Охуенно. В больном белом свете чудится что-то непонятное, не то чьи-то лица, не то какие-то звезды и планеты, да и вращаются они слишком уж явно. — Набрался? — Не то спрашивает, не то утверждает Алиса и помогает мне подняться на ноги. Да, Поттер, слабак, как тебя выкосило с пяти глотков. Как шестнадцатилетнего щенка. Подо мной поплыл пол, и я все внимание концентрирую на том, чтобы он не отчалил окончательно, и именно поэтому не слышу, что там бормочет Алиса. — Что ты говоришь, маленькая умненькая дрянь? — Рядом с твоей матерью лежит все, что осталось от твоего отца. Кажется, я протрезвел просто со скоростью света. Только пол все так же угрожающе покачивается. — Н-не п-п-п-понял, — я не заикался уже четырнадцать лет. Вместо ответа Алиса просто совсем стянула с тела покрывало. Там, где должны были быть ноги моей матери, находятся пришитые проволокой мужские ноги. Отцовские. И вот тут меня вырвало. На безнадежно блестящий пол. * * * Судя по ощущениям, вчера я жрал не то вату, не то землю, не то еще какое-нибудь дерьмо, а в голове — истеричные колокола не иначе как второго пришествия его иисусьества. — Ну ты и нашла способ сказать плохую новость: споить. Он же встанет и не вспомнит ничего. Так, этот недовольный голос — явно Блэк, явился с дежурства. А говорит он скорее всего с Алисой. — А что ты бы делал? Хотела бы я посмотреть на то, как бы ты говорил своему другу о смерти его родителей. Да еще и такой неестественной, если ты заметил, кретин, смерти. Верно, Алиса. И. Да. Точно. Родители. Осознание накрывает с головой, и я уже жалею, что вообще проснулся. Отцовские ноги вместо материнских. Обнаженное тело на металлическом столе, ледяной пол, спирт, блевотина. Тошнота подкатывает с новой силой, но я только сглатываю: спокойно, Поттер, спокойно, дыши глубже, дыши глубже, сукин сын, все нормально. То есть конечно же нихуя не нормально. Ни-ху-я. — Я бы что-нибудь придумал, а вот ты повела себя, как сука. — Да рот закрой, уебина, — устало роняет Алиса и встает, я пытаюсь бесшумно повернуться, но тихо не получается. Кровать обламывает обиженным скрипом, и намечающаяся ссора загасает, все тут же переключают свое внимание на меня. Кроме Бродяги и Алисы в комнате в кресле расселся Лунатик с вечными синими кругами под глазами и, какой сюрприз, ненавижу сюрпризы, Эванс. — Эванс тут нахуя? Бродяга хмыкает, Лунатик неодобрительно качает головой, впрочем, он всегда что-то не одобряет, особенно, когда не высыпается, Алиса опрокидывает в себя остатки крепко пахнущего кофе. — А ты, как я посмотрю, очень галантен! — Только посмотрите, Эванс подала голос. Обрыдаться от умиления и не встать. — Галантен, — поднимаюсь на локтях, выгонять рыжих идиоток из положения лежа абсолютно неудобно, — а теперь выматывайся отсюда. Люпин снова качает головой и тихо: — Джеймс... Спасибо, Римус, за напоминание, я уже девятнадцать лет Джеймс, а теперь ко всем достижениям еще и сирота. — Давай, Эванс, поднимай свою жопу и проваливай. И Эванс послушалась, впервые, наверное, за все наше знакомство она соизволила не открывать свой рот и просто выполнить то, о чем еще попросили. Даже не верится. — Спасибо, Поттер, за гостеприимство, — шипит она на выходе. Как хорошо, что у меня в голове адские пляски, иначе я бы не сдержался и плюнул ей в рожу. Терпеть не могу рыжих и ебанутых, а Эванс — это просто комбо, два по цене одного. Спасибо. не голоден. — Не надо провожать, дорогу я найду сама. Ну ищи, детка, ищи. Довольно сложно заблудиться в однокомнатной квартире. Люпин провожает Эванс таким грустным взглядом, что хочется почесать его за ушком и дать печеньице, чтобы не плакал. Отлично. Блестяще. Прекрасно. — Зря ты так с ней, — ой, уймись, Лунатик, возьми со стола конфетку и прекрати пялиться на меня с таким осуждением, словно я трахнул твою мать. — Отъебись, Римус, просто отъебись. Алиса, мне нужно увидеть... Я сам не знаю, что мне нужно увидеть. Своих родителей, которых какой-то — хотя почему какой-то? Голову ставлю на то, что это наш маньяк по прозвищу Воландеморт — ублюдок изуродовал до неузнаваемости? Свои внутренности на полу? Что мне нужно? Алиса садится прямо на мои ноги, выуживает из моей висящей на стуле куртке пачку сигарет и спички, из пачки — саму сигарету, прикуривает, затягивается и выдыхает дым прямо в лицо. Мне. — Спасибо, Алиса, это очень своевременно, а теперь не могла бы ты, — я яростно кошу на дверь, совершенно непрозрачно намекая, по какому маршруту ей нужно проследовать. Алиса услужливо подсказала: — Съебать? — Именно. Она пожимает плечами, выдыхает еще одно облачко дыма и соскакивает на пол. Когда за ней захлопывается дверь, Бродяга вытаскивает из прикроватной тумбочки бутылку водки, три стакана и криво усмехается: — По-русски? Лунатик неодобрительно морщится, но подсаживается ближе и уточняет: — До дна.