ВТОРОГО ФЕВРАЛЯ В СНЕГУ

Шумно было вокруг. Вечерело, и приближался черный холод. Можно пройтись по площади – там полно народу. Они поймали какого-то дворянина и теперь требовали с него ответов. Ответов на что – они и сами, наверное, толком не понимали. Дальше – улица. Опять – полная народу. Кричат имена. Выдать? Убить? Изменить? Отсюда не слышно. Ничего членораздельного не слышно. Голоса смешались. Всеобщее помешательство. Дальше – территория А.Д.-а. Может быть, если там еще кто-то остался – кто-то из них знает, что происходит. Происходит нечто. Нечто. А что это такое – не понять. То ли люди кружат хороводы, то ли хороводы затаскивают людей в безумные пляски. И все эта – какое-то огромное поле для настольной игры. Основная задача – найти зачинщика. Может быть, нужный человек найдется сам. Может быть, человека возведут в сан «нужного» другие. Как это сделали с Цки. Бедная девочка. Надо бы найти ее. Но сначала – курить. Ничего больше не хочется на фоне этой кутерьмы – не существенной, но очень важной. Старик засунул левую руку в карман – газетная бумага и листики благородного чая. Ничего более в радиусе километров не было благороднее красного чая. Был бы еще чайничек… - Бесы! Бесы! – рабочий. Размахивает молотками, орошает землю маслом и сажает гвозди. Если бы не стальной мысок старых добрых черных сапог – один из этих молотков мог лишить Старика большого пальца ноги. Может, еще указательного. Хотя, забавно называть пальцы ног также как пальцы рук. - Ты когда-нибудь указывал на вещь пальцем с ноги? – Старик вдруг выронил газету и чай. Черные, красные, коричневые сухие листики посыпались в снег. - Врешь, как брешешь! Брешешь, как дышишь! – рабочий, выронив молоток, размахивая руками с гвоздями, поскальзывался на каждом шагу. - Не в себе… Старик поднял молоток, подбросил – невысоко – поймал за рукоять. Медленно пошел дальше. Вокруг продолжался неистовый танец, имя которому – Революция. Зачем она? К чему она? Чья она? Он перешагнул через кованые ворота. Офицерские гвизармы уткнулись наконечниками в стены. Герцога Тебя и добрую половину авер-вассальства – цвета нации, золота интеллигенции, если подразумевать под этим словом только сотую часть его – отправили первым же поездом в столицу. Подальше от безумия. Хотя, возможно, именно они и принесли в эти снежные земли холеру. И Сэнсея нигде нет. Сколько времени прошло? Много – мало. Первый этаж. Терраса. Стреляют. Отстреливался маленький лысый человек в форме профессора, за ним стояли студенты – девчонка с черными кудряшками, еще двое белобрысых и паренек, который так и норовил выскочить вперед профессора. Кудрявая тянула его за рукав обратно. А маленький лысый орал: - К поезду! К поезду! К поезду! Я сейчас! Это дворянские собаки! Это все они! Идите! А кудрявая тянула всех назад: - Цки! Цки! Маленькому лысому пришлось силой затаскивать их в следующий коридор. Еще один выход, должно быть. Их преследователи прекратили огонь. Это было ожидаемо – кесарю кесарево, ублюдку лишь бы пострелять по детям. Все-таки надо курить. Старик, забрав волосы за ухо, опять потянулся рукой в карман. И тут на него налетели второй раз. Сбил с ног, уселся на груди, размахивая ножом над головой: - Авер-вассальский жиголо! Зуб даю! Да я на этом собаку съел! Патлатый – значит жиголо! Старик, оскалившись, сбил налетчика с себя одним хлопком. Мышцы напряглись разом, на мгновение происходящее вокруг коснулось и его, мирного зрителя. Позиция поменялась – Старик давил непрошенного гостя к каменному полу. - Нож! Нож отдай! Тот кряхтел, распластавшись на полу, как лягушка двигая руками и ногами. Поднял пыль, выскользнул, споткнулся в метре от Старика, грохнулся, пополз дальше. Черные, красные, коричневые сухие листики посыпались в снег. Он оставил нож. Кхопеш. Древней формы, изогнутый, как серп. Взял второй рукой. Теперь обе руки были заняты, не покурить. Старик пошел дальше. Зимний ветер дул в лицо сильно, вечерний ветер – значит, пора идти домой. Но все вокруг как-то изменилось. Вроде те же люди. Вроде так же дерутся, также ругаются, также бегают. Но это только так издалека кажется. На молекулярном уровне – все заболели, заболели внезапно и серьезно. Старик шагнул вверх по лестнице. Ступень. Еще одна. Третья. - Старик! Он обернулся, у самой первой ступени – внизу – стоял его друг. Пошатываясь от усталости, как пьяный, тяжело дыша, Сэнсей выдавил из себя, усмехнулся: - Ха, ты что? Антиквара обокрал? Старик не улыбнулся. Он поднял высоко над головой руки, скрестил инструменты в воздухе. Вечерний красный свет проходил над его руками, идя с верха лестницы. - Символизирую, - ответил Старик. Тут Сэнсей чуть не расхохотался: - Дурак! Кхопеш – не серп, а молоток – не молот! – и повалился локтями на перила. - А я не являюсь, - стоял на своем. – Я символизирую. - Коммунизм? - Утопию, друг мой, всего лишь Утопию. - Спускайся. Старик опустил руки, когда солнце перестало бить в глаза, он выронил и серп и молот: - Ты почему так выглядишь? Где шарф? Откуда рюшечки да янтари?! Сэнсей выпрямился, улыбнулся – как всегда – обворожительно, выудил откуда-то из внутреннего кармана авер-вассальского парадного костюма угощение: - Шоколадку? Старик простил заранее, Старик отломал себе кусок шоколадки и, отправив ее в рот, крепко похлопал Сэнсея по плечу: - Ну-ка, пойдем к поезду! Они сейчас ходят каждые десять минут. - Специально для меня, друг… Специально для меня. - Расскажешь. - Да. Сэнсей молчал долго. Не один год. И только сейчас понял, как вымотался. Потратил все силы на одно это нечто. Радоваться бы. А нет. Он шел, устало перебирая ногами, лениво отпихивая локтями людей. Он часто оборачивался назад. Он никогда не думал, что будет так часто оборачиваться. Он искал кого-то глазами. Не нашел. И ушел. - Так что, не присягнув Двору на выпускной церемонии, я заставил их обратить на себя внимание... Ты так запросто об этом говоришь. -… Меня пригласили на работу во Дворе по особому контракту, который теперь заслуженно вошел в статус бессрочного, я быстро приобрел влияние... Это я умею... Ну, что теперь ты скажешь, узнав всю правду? - Сэнсей ударился головой об стол, так и не поднял голову, а только подложил под лоб руки, чтобы не гнуть очки. И ждал. Ему не надо было смотреть на Старика, чтобы понять, что тот не удивлен, и Сэнсей усмехнулся про себя - есть ли что-то, способное заставить его рыдать как ребенка и смеяться как сумасшедшего? Вряд ли. Сейчас, как обычно, его друг спокойно попивал чаек, обдумывая услышанное . Скоро он плавно и размеренно поведет умную речь в ответ. Однако, в противоречии самому себе, Старик ответил очень просто: - С первого взгляда кажется, что ты всего лишь кучка амбиций. И, что, на самом деле, тебе не нужна ни эта страна, ни эти революционеры чертовы, ни эта девушка. Так кажется, если не знать твои истинные мотивы. - Да. Потому что... - Потому, что, если ты захочешь, ты получишь все другим путем и очень просто. Стоит только приказать - ты имел недюжинное влияние и при старой империи. Только... - Только в этом нет смысла. Мне надо.. - Чтобы люди сами шли за тобой. Ты даже не кукловод. - Я использую их собственные желания. Это плохо? - Не знаю. Эта дрянь не похожа, на желания простых людей, которые хотят жить счастливо. Я должен увидеть результат, чтобы ответить наверняка... Твой чай уже почти холодный, пей, давай. Сэнсей поднял голову, подвинул к себе чашку с противным скрипом, и долго-долго смотрел на свое отражение в жидкости. - Куда ты теперь пойдешь? В резиденцию Двора? - Да. Надо убедиться, что они все правильно намудрили с подписями. Скорее всего, герцог Ты очень зол, и никто лучше меня с ним не поговорит, теперь это моя задача, раз Северо-Запад объединился с Осколь. - Тогда удачи тебе, авер-вассал по делам внутренней политики, мой друг. Какая же ты сволочь, мой друг... Я хотя бы говорю людям напрямую, что они не нужны мне, - Старик, чуть наклонив голову набок, прищурившись, смотрел на старого знакомого. - А ты используешь почти каждого встречного! - Я очень благодарен тебе... - А Цки? - Цки... - новый глава С-З района Объединенного государства задумался. - Цки - мой любимый враг. Она замечательная, и на троне ей самое место. Мы будем прекрасными конкурирующими странами! - Оно ей надо?...Эх...Играя сам над собой, втащил в игру в эту стольких... Может, мне стоит рассказать ей о том, какой ты подонок? - Старик тихо покачал головой в ответ на его горящие фиолетовые глаза. Она шла, проваливаясь почти на каждом шагу. Трон? Какой трон? Что такое трон? Соскочив с поезда где-то на северо-западе, просто пошла вперед. Оцепенение. Шок. Ни слез. Ни крика. Просто слаженная точная работа часового механизма. Даже когда провалилась под лед – не кричала. Чисто машинально хваталась за жизнь. За талый лед – некрепкий, предательски белый. Вспомнила про тюленей – тюлени же ползают на ластах, трутся животом об лед. И она так же грудью, животом выползала на льдину. Не отдельную. Вся река была еще скована ледяной коркой. Переползет ее – пойдет дальше, только бы ноги не отнялись от холода в воде. Не переползет – не пойдет дальше. Будет петь песни, и думать, почему же каждый раз, бросая камень в воду, попадает ровно в центр расходящихся кругов? ...Он возвращался домой, вот уж виднелись белые вершины - то ли снег, то ли мрамор - все сияет, жизнь сияет перед глазами, под пение ветра! Старик отвернулся, нет, не надо идти домой. Да и дом ли это теперь вообще? Важнее другое. Надо с ней поговорить. Он медленно перевел взгляд с блистающих вершин - себе под ноги - а под ногами чавкала слякоть и грязь. Он боялся, что рядом с ней тоже теперь студенистая холодная грязь прошлогодней земли, и земля заползает к надгробию. Но, слава богам, напрасно боялся. Она спала чуть выше, на холме, чем располагались остальные захоронения, и там - на холме - все еще был, хоть и не первой свежести, но еще довольно чистый - Снег. Этот Снег находился теперь ровно на границе двух новых государств. И Старик упал в этот снег, зарываясь в него лицом. И рыдал. И смеялся Рассветало. Был все еще февраль.»