***
«Алиссинди, вернись...» Роман вновь брёл, не зная, в каком направлении искать, отдавшись бездумной власти интуиции. Какая из дорог приведёт к любимой, имела ли значение дорога, если не вела к ней? А сердце ноет... ноет, но не может подсказать. Где? Куда? «Неужели наша встреча ничего не значила для тебя? Почему так, Алиссинди?»***
«Где ты, Роман?» Алексис прикусил губу, почти до крови, плотно зажмурив веки, надеясь, что холод мокрого металла и обжигающая пляска ветра на щеках помогут опомниться, спасут, заставят уйти, пока не поздно, одуматься... В голове стучали тысячи барабанов, но выстукивали лишь одно имя: Роман... Роман... Роман...» «... Судьба жестоко посмеялась над моей самонадеянностью, наказав любовью – хуже проклятия. Я желал тебя унизить, Роман, а унизился сам, пал так низко. Так пусть же теперь злодейка смилостивится, подарит встречу. Разрешит прикоснуться, и твои губы не оттолкнут мои. Я хочу спросить о чём-то важном...» «Я ответил на вопрос. Потому что я ненавижу тебя, Сорра». Голос Романа – презрительный и отстраненный – звучал в ушах, ударял больно барабанной дробью равнодушия. "Потому что ненавижу тебя..." Несколько дней назад он бы рассмеялся и, не задумываясь, сломал Роману и вторую руку ради удовольствия увидеть, как скривится от боли надменное лицо. Любовь принимала страшные формы и пусть лучше она осталась без маски, а Сорра закрыл ладонями лицо, проклиная подобное знание, чем постичь, что идя на поводу слепой страсти, он превращается в безумца. Лучше так... Дыхание вырывалось изо рта облачками пара, и летящие с дождём снежинки придавали странную ясность сознанию. Воистину, любовь осмыслить и принять было легче, чем неизбежно возникающее последствия в виде стояка. Пошло, вульгарно, фи, а как иначе? Держать Артани за ручку, цитировать сонеты при луне и дарить цветочки? Алиссин – тонкая натура, это Артани в нём зверя будит. Он, может быть, и стихи бы не обломался написать, или спёр что-нибудь лирическое у Лиса Браво – что зря хламом секретер забивать? Только Артани – натура грубая, все цветочки и стишки засунет Алексису туда, куда нынче мечтал присунуть Алексис. В связи с последним возникал животрепещущий вопрос... Кто кому присунет? Исходя из нынешнего облика, Алиссину стало худо. Может домой пойти, вина выпить, пока некоторые надменные графы по улицам яйца отмораживают? Алиссину собственное хозяйство пригодится. Женское тело тоже, между прочим, мёрзнет. Трансформация идеальная, но наутро от простуды страдать будет именно принц, а не надменный Артани. «С чего я решил, что ты надменный, Роман? Ты похож на щенка. Такого идиотского, беззащитного щенка. Почему лишь мне ты показываешь зубы?»***
Роман прошёл знакомый цветочный магазин. Сегодня витрины были закрыты деревянными щитами, и не было у входа симпатичной улыбающейся цветочницы. Слишком холодно, слишком уныло. Моросящий дождь срывался холодными снежинками, и они таяли, не долетая до земли, снова превращаясь в мерзкий, холодный дождь. Башмаки промокли, и толстая подошва не спасала от влаги – слишком долго ею месили грязь. В подобную погоду хозяин на улицу собаку не выгонит – бессмысленно и надеяться, что девушка решит отправится на прогулку. «Алиссинди...» Он свернул на набережную, не переставая мысленно повторять её имя. "Светлячок мой среброглазый, если не суждено нам быть вместе, я пойму и смирюсь с судьбой, но разреши снова увидеть тебя. На мгновение. Дай мне знак, господь, что случившееся не привиделось... Всего на миг. Если это так, пусть сейчас... Тогда пусть сейчас..."***
«Я хочу снова увидеть тебя, Роман. Даже если всё было обманом. Пусть сейчас...» Алексис набрал в грудь побольше воздуха и медленно повернулся, отталкиваясь руками от ледяных перил. Долгое мгновение перед тем, как разомкнуть веки. Специально помедлить, не желая узнать: чудес не бывает, а сказки – ложь. Стремительный полёт души вниз, прыжком с обрыва. Открыть глаза, чтобы безжалостно разбиться о камни реальности. «Алиссинди... Сейчас». «Роман, пожалуйста... Пусть... сейчас». МОЁ ЖЕЛАНИЕ ИСПОЛНИТСЯ!!! Сорра медленно повернулся и... УВИДЕЛ РОМАНА, стоящего в нескольких шагах, бледного, трясущегося от напряжения, полубезумного... Секунда, другая... Они смотрели. А мир начинал звенеть серебром – петь сияющими небесами; зарождаться бурей на дне широко распахнутых не верящих глаз, боящихся, что увиденное окажется иллюзией, сотканной причудами дождя. Одно неверное движение – морок развеется туманом. Исчезнет светлый призрак, и останется лишь морось и унылые камни мостовой. Медные перила, что внезапно озарились проклюнувшимися из туч золотыми ростками лучей, сыгравших ноктюрн на лицах безучастных статуй, и статуи ожили: улыбнулись им велением солнца. Всё вокруг задышало, раскрасилось нежной акварелью, стало иным. Темнота развеялась, а они остались стоять, залитые светом не существующего в природе сияния. Но они видели его. Счастье светилом вышло из-за туч и разбросало благословение горстями. – Алиссинди! – как-то надломлено и отчаянно-трогательно шепнул Роман, делая первый неловкий шаг навстречу, и в этот миг колокола соборов, совершая свадебный обряд, заиграли торжественным, радостным перезвоном, вспугивая укрывшихся под крышей промокших голубей. – Алиссинди... Солнце Романа болело, опаляло Сорру измученными, отчаянными лучиками глаз: родными, светлыми, тёплыми; трогало обидой преданного хозяину щенка, но во взоре щенка светилось и лилось потоками всеобъемлющее ЧУВСТВО. Роман и сам не осознавал. Он не успел произнести ни единого слова признания, а душа, вырвавшись, распахнула крылья любви, всё рассказав за него, и ей не было тесно в человеческом теле. Роман дышал, вздыхал, смотрел увлажнившимися глазами, и Сорра – мужественный Сорра, ставший Алиссинди – заплакал, не скрываясь... заплакал от огромного облегчения и счастья. Роман не понял, кто из них первый сорвался с места - он или Алиссинди. Они стояли, сделали несколько шагов, взмахнули ладонями, пытаясь выразить, но не в силах выразить бесконечность. А через мгновение сжимали друг друга в объятиях, плакали и целовались, бессильные разжать руки, не в состоянии отпустить. - Родной мой, хороший мой... - повторял Алексис, безостановочно отпустив сердце на волю. - Алиссинди, девочка моя... - шептал Роман. Они знали. Они всё знали. Чувствовали. Не требовалось никаких подтверждений, заверений, клятв. Они поклялись молчанием любви, молитвенно слившись губами. Обменялись поцелуями-кольцами в сумасшедшем перезвоне колоколов. А золотистый божий луч, прорезав хмурые небеса, обвенчал влюблённых; соединил навеки в присутствии благосклонных свидетелей-статуй, объявляя мужем и женой. И пробегавшие мимо мальчишки, с хохотом крикнув «тили-тили тесто», обшвыряли головы новобрачных семечками, заставив обоих рассмеяться. Они проводили беглецов взглядами. Посмотрели «сердце в сердце», наполняясь дыханием любви, и снова начали смеяться, испытывая головокружительную лёгкость, радостный звон. А пальцы продолжали сплетаться крепче кружевом нежности, губы искать друг друга, томиться карамелью. – Алиссинди... – прошептал Роман, сам не разбираясь, что желает сказать, когда всё сказано, – Алисси, пожалуйста! – он почти простонал её имя. Алексис хотел ответить, но призыв Романа «Алисси!» – обращение к принцу по имени – взорвало в сердце ослепительную шаровую молнию. «Алисси!» – растворилось теплом, осело в глубине, намертво гравируя память ошеломительно трогательным «Алисси». – Как ты меня назвал? – глупо улыбаясь, спросил принц, – Повтори... – Алисси! – разбежалось по телу сладкими мурашками, греющим, шальным вином. – Скажи снова, хороший мой. Называй только так... – Алисси, моя Алисси! Любимая Алисси, – улыбаясь, вторил захмелевший любовью Роман, и навстречу ему хлынула ответная волна сумасшедший благодарности горячих губ. Роман не знал, что Алиссин ди Эрро взял имя от собственного имени, и естественно сократив до ласкового «Алисси», Роман позвал его: ди Эрро! А всё, на что хватило мужественного саркастичного Сорры – сентиментально шмыгать носом, растекаясь позорной лужицей счастья. Любовь делает из людей дураков. Счастливых дураков. – Алисси... – шептал Роман, пел её имя, – Алисси! – самое прекрасное на свете имя, имя, заполненное колокольчиковым серебром. – Ромэ! Ты мой Ромэ, – назвал принц, трепетно выцеловывая скулы и губы, трогая пальцами тёмные пряди. Дорвался до счастья и бултыхался в нём мальком. Настоящий Роман не позволит Алиссину к себе прикасаться. Кто из них настоящий? Уже неважно. Множество поцелуев губ – легкокрылых, невесомых бабочек. Выпить всего до донышка. Зацеловать, и непонятно кто ведёт в этом странном танце, когда все движения тела – кончиков пальцев, прикосновений – один непрерывный танец, а они – многорукое многоногое чудовище с двумя головами – стоят посреди летящей снегом мостовой и целуются, целуются, целуются... перемежая словами: – Я буду звать тебя, Ромэ. – Я не цветок, Алисси, – лыбясь ещё глупее Сорры, отозвался Роман, шалея от чужого запаха, нежности губ, и если бы они могли, они бы сейчас взлетели на крыльях и кружились где-то в небесах, но их души уже кружились – танцевали вальс. – Не-е-ет, ты – мой цветочек, – ласковой усмешкой шепнул ди Эрро и потёрся носом, – Мой прекрасный, драгоценный цветочек ромэ. Мой ромэ! Алиссин, держа за подбородок, с нежностью поцеловал губки-лепестки, и они с готовностью распахнулись навстречу, пленяя прекрасную проказницу, а проказница с ума сходила от желания поласкать Романа языком. Ромейнец, похоже, не догадывался, что существуют подобные поцелуи, но Алиссин научит. Принц с бережной заботой убрал за ухо своего мальчика выбившуюся тёмную прядь: научит ромэ всему. – Алисси, я тебя люблю, – просто сказал Роман. – И я люблю тебя, Ромэ, – мягко отозвался ди Эрро, мечтая обнять, свернуть ромэ уютным калачиком и исцеловать – от макушки до пяток, развернуть, и снова исцеловать. Он понимал и глубину, и серьёзность заявления. Граф Артани не обесценит драгоценность признания дешёвым грошом пустозвона. Алиссин собственные чувства понял гораздо раньше, и поэтому он здесь. Пришёл сюда к своему ненаглядному горю, чтобы сказать искренне: – Я люблю тебя, ромэ! – голосом Алиссинди, сердцем Алиссина ди Эрро, признанием Алексиса Сорры. – Правда? – Да. А я? – Да! – Правда-правда? – Да! – Да. Да! Да!!! – смеясь, завопил Роман, подтверждая. – Да!!! Да!!! Да!!! – упиваясь и утверждая, подхватила Алиссинди, хохоча в ответ. А может, они начали одновременно кричать вселенной своё согласие или бросать вызов и тыкаться губами, вопрошая: «Да?» Отдавая «да», забирая десятки «да». И им не надоедало. Они смолкли, сияя глазами, продолжая смотреть, улыбаться, рождать космический звон, и не знали, нужно добавить. Чувства нереально выразить. В горле застревал комок, а они, не отрывая глаз, лишь крепче сжимали счастье в ладонях, обнимаясь не руками – душами. Мир рухнет в бездну, а они останутся сросшимися любовью, погибшими или выжившими, но никакая на свете сила не сможет их разлучить, лишить всего этого огромного на двоих, а всё остальное стало неважным, посторонним – посторонние шли мимо. Безмолвное ожидание, безмолвное признание, безмолвные слова. Маленькая-огромная вселенная и беззвучный призыв к слиянию близости, более близкой, чем всё, что рождалось сейчас. Острая сладкая дрожь... и не выдержать, не выдержать. Ноги слабеют и подгибаются от этого зова. Они целовались и летели сумасшедшими птицами, сцепившись пальцами-крыльями. Останавливались, закруживаясь водоворотом поцелуев, снова бежали с хохотом. Снег повалил хлопьями, падал на голову, украшая плащ Романа, убирая волосы Алиссинди белоснежной фатой. Артани подхватил невесту на руки и побежал, ища для них порог. Он не знал, куда нести, но обалдевший и совершенно спятивший Алексис, не утративший направления движения, в отличие от рассудка, указал на ближайшую гостиницу. Успел наплести между ласками историю о том, что срочно вернулся дядя, им пришлось переехать, но сейчас дядя в отъезде. Однако Алиссинди не может привести Романа домой – их не поймут, но если они остановятся сейчас – она себе не простит, и сама себя не поймёт, потому что желает быть рядом с ним, быть его любимой. Всегда. Они сошли с ума. Всё происходило в каком-то полубезумном угаре, пьяном веселье. Молодые люди кое-как сумели отлепиться, договориться о лучшей комнате, и Сорра легкомысленно решил, что подкинет Роману ещё один кошелёк, потому что прекрасный ромейнец высыпал на прилавок почти всё золото. Надо было открыть дверь, преодолеть мгновения томительной неловкости. Роман открыл, поднял девушку на руки с необычайной торжественностью, словно и в самом деле женился. Перенёс через порог, а засранец Сорра не удержался от возможности легкомысленно поболтать ногами в воздухе и закрутить жениху на голове прелестные рожки. А дальше Роман поставил Алиссинди в центре комнаты и просто смотрел на неё лучистым взором, не предлагая продолжения, но оно пришло сакральным откровением двоих. Чистое, невинное, правильное, лишённое пошлости священнодействие, а они робели – два смущённых агнца – свершая первый сокровенный обряд. Алексису в самом деле было страшно. Первый раз во всех смыслах. Он спал с женщинами, но никогда с мужчинами, а сейчас ему предстояло переспать с мужчиной, изнывая в женском теле. Но и для Романа Алиссинди была первой. А о том, что с любимым случилось, Сорра и в страшном кошмаре представить не мог. Он ничего не знал о Романе, а сейчас они лишь начинали узнавать друг друга. Очень хотелось раздеть, снять ставшую ненужной одежду. Они начали раздеваться сами, стоя напротив, не сводя глаз с любовника. Медленно упал на пол, соскальзывая, плащ Алиссинди. Она сбросила сама, продолжая призывно, неотрывно смотреть на возлюбленного, гипнотизируя взглядом, направляя... Подчиняясь невидимому приказу, Роман расстегнул мундир: медленно, пуговица за пуговицей, высвобождая из петель, дразня предвкушением. Алиссин чуть с ума не сошёл, понимая что ни одна опытная соблазнительница не смогла бы произвести с ним подобный эффект, как неловкие пальцы графа, возящиеся с пуговицами, обещая, что подарят большее. Упал мундир. Они сделали шаг навстречу, по-прежнему не теряя контакт глазами. Алиссинди потянула шнуровку платья – Роман помог, не отрывая взора, мягко высвобождая тело из корсета, опустил лиф, открывая спелые, мрамором белеющие грудки. Не удержался, нарушил игру. Прижался ладонями, благоговейно лелея вишенки напряжённых сосков, сжал, сорвав с губ Сорры острый всхлипывающий стон, заставляя ноги подкоситься, а промежность увлажниться, истекая соком желания. Девушка не оставила без наказания: решительно дёрнула шнуровку штанов, приспуская бельё... Теперь раненым зверьком застонал граф. Пальцы Алиссинди взялись за края рубахи, вытягивая наверх. Роман поднял руки, торопливо снимая, но поймав недовольный взгляд Алисси, сдался, позволяя неспешно снять... и дальше ждать стало невыносимо. Они со стоном наслаждения, скулящим рыданием, набросились одновременно, сливаясь губами, соединяясь в сладкой борьбе за лидерство. Трясущимися руками снимали остатки одежды, торопливо разворачивая долгожданный подарок из обёртки. Раздевали и раздевались, поддаваясь и отступая перед чужим мягким напором, нападая вновь. Страсть расцвела в воздухе, лилась золотистым искристым вином, перекатывалась между телами, пока оба они не предстали перед ликом любви совершенно обнажёнными, и остались стоять и смотреть, любуясь содеянным благословением. Сблизились, соприкасаясь обнажённой кожей, животом к животу, не сдержав протяжного прерывистого стона. Оба тяжело дышали, и дыхание давно превратилось в рваный всхлип. Тихое умопомрачение, срывающиеся ноты человеческих флейт, а руки, обнявшись, дав распробовать мгновение чувственной близости, плавно потекли безбрежными реками искрящейся нежности на кончиках пальцев. Скульптор лепит собственное творение, а они лепили друг друга. Ладонями, губами – втирались кожей, изучали изгибы, впадинки, пробовали на вкус электрическими разрядами языков. Разум отключился – остались ощущения, чувства, эмоции, страсть. Перемешавшийся густой шлейф будоражащих, терпких ароматов: мукуса, ромэ, ириса, амбры... Сорра шалел от запаха Ромэ, зарывался лицом. Стёк по телу гибкой белоснежной змеёй, впитывая чужой аромат. Действовал бездумно, но отказаться от возможности испробовать источник Артани было выше его сил. Роман поражался смелости девушки, стонал, пытаясь придержать, а девушка задыхалась от восторга, воспринимая возлюбленного призмой страсти. Артани ди Валь – воплощение совершенства строения, идеально сложенное золотистое божество. Алексис видел Артани обнажённым, признавал, что Роман красив и желанен до боли, но любовь сотворила настоящие метаморфозы, превратив во что-то истинно прекрасное, хотелось любоваться вечно. Но и Роман смотрел на Алиссинди с благоговением, видя в ней истинный шедевр создателя. Пальцы Алексиса пели, растирая золотистую кожу, пальцы Романа плакали от томления, губы Алексиса шептали беззвучные молитвы, добравшись до чужой плоти, искусанные губы Романа жалобно умоляли. А Сорра пьянел от собственной власти, желал заставить Артани кричать, и дотягивался везде и всюду, царапал кожу ногтями, зализывал, покусывал... Роман тщетно пытался перехватить инициативу – Алиссинди просто не позволяла себя отстранить, и они, как играющие гибкие пантеры, тыкались друг в друга, барахтались, устроив сладкую борьбу за обладание, и сложно было поверить, что для обоих происходящее случается в первый раз. Не было неловкости, скомканной робости - застенчивость Артани прорывалась на поверхность, но Сорра срывал её тряпкой, просто не оставляя Роману иного выбора, давая понять, что они уже переступили черту запретного, осталось узнать запредельное. Холодный воздух плавился от стонов и вскриков, накалялся от жара пылающих тел. Они были бесстыдны в своей любви, не зная греха, исследуя новое с любопытством первооткрывателей, добравшихся до неведомых, но манящих земель. Сорра смутно помнил, что Роман перенёс его на кровать и опустился, накрывая телом. Они плыли по волнам головокружительной страсти, и Алиссин не мог думать ни о чём ином. Понимал, что сгорает в нём, сгорает мотыльком, но всё, что знает мотылёк в момент смерти – пламя упоительно прекрасно. Роман представлял, что девушки, особенно в первый раз, жутко боятся, стыдятся, и приходится бороться за каждый миллиметр кожи, уговаривать соглашаться на ласки, отвоёвывать одежду, но Алисси – совершенно иная, необыкновенная, другая. Страстная итанийка не ведала стеснения – для неё всё, связанное с Ромэ, по умолчанию становилось естественным, правильным. Она разрешала всё, дозволяла насладиться самой сокровенной красотой, но в ответ требовала полной открытости от Романа, не давая комплексам шанса. Магия любви заставила потерять голову, они не могли остановиться: не сейчас, не сегодня, только не в эту секунду. Артани мучил нежностью, а Сорра с ума сходил. Он хотел Романа, хотел до боли в животе, до судорог в мышцах, готов был что угодно перетерпеть, только скорее. Он истаивал, изнывал. Роман медлил, не имея опыта, и не понимал, что у Сорры рвёт планку. Немного промедления, и он превратится в обезумевшего от похоти зверя. Сорвёт к дьяволу амулет, приложит Артани лицом в подушку и будет любить бездумно, до изнеможения. Но... слишком нереальная мечта. Итаниец предпочитал брать и никогда не представлял себя в роли самки. Противоестественно, непривычно природе Сорры. Он был охотником, но добровольно сделался дичью, и всё о чём грезил – оказаться сверху. Завалить Артани, взять, утверждая собственное право обладания, пометить, оставляя запах, следы. Укус на шее. Мой. Он и пометил, наставив множество засосов в процессе – единственная оставшаяся привилегия. Отныне Сорре придётся наступить себе на горло, переломать собственную суть, играть роль. Он сам сделал подобный выбор. Алиссин с удивлением и страхом рассматривал женское тело, не зная, насколько правдоподобна трансформация, но Роман не заметил подвоха. Плюнув на щепетильность, Сорра взял в руки чужой не попадающий член и сам направил, куда нужно. Подвох в теле таился – Сорра не ожидал подобной безумной боли. Он до крови прикусил губу, мысленно прося прощения у всех девственниц, которых покрывал в своей жизни, потому что когда тебе в пи... (пардон, – сказал автор) девственные ворота рая запихивают огромную дубину размером с локоть, вытерпеть невозможно. С размером он перегнул, и хоть ди Валь для своего роста был весьма прилично оснащён, собственная дубина Сорры была, пожалуй, побольше. Но в данный момент именно дубину – судя по ощущениям – запихивали, не запихивали, а буквально вбивали в него, а он... «Сука, ну просто охуенные, бля, ощущения, ди Валь!» был счастлив! Сорра всегда подозревал, что он моральный мазохист, но не знал, что до такой степени. Помянув недобрым словом маму, папу, а заодно всех остальных родственников ди Валя, принц вытерпел, не позволяя себе оттолкнуть Романа, хотя подмывало не просто оттолкнуть, а (давайте простим Сорре и автору вульгарный слог) ёбнуть от души и с чувством пару раз. А потом выдать что-то проникновенное – вроде «поиграли и хватит, а теперь играем в новую игру под названием «сейчас кому-то занеможется». И поменяться местами. Сакральные ангелы могут отвернуться и съебать с горизонта Алексиса. Потому что если после всего, что ему приходится терпеть во имя любви, он не получит задницу ди Валя в качестве бонуса за страдания... мир, сука, устроен очень несправедливо. Он устроен очень несправедливо, потому что Алиссин ди Эрро влюблён в грубого скота Артани и не променяет бессердечное животное ни на какую иную живность. «Роман, да что б тебя... в мои опытные руки», – мысленно простонал Алексис, с обидой понимая, что несмотря на свои мысленные угрозы и обещания, он из кожи бы вывернулся, но первый раз Артани прошёл бы куда более приятно, чем его собственный. Встревоженный взгляд Романа, замутнённый наслаждением и страхом за возлюбленную, искупал грехи. Осознав, что Алиссинди страдает и стонет вовсе не от наслаждения, Роман чуть с ума не сошёл. Решил остановиться, и в этом месте чуть с ума не сошёл Сорра, понимая, что он точно свихнётся с этим чёртовым Артани. – Всё хорошо, ромэ, продолжай... Алексис успокаивающе (и кто кого должен успокаивать?) погладил золотистые плечи, притянул Романа ближе, обвивая шею руками, и впился в губы поцелуем, заглушая собственный стон. Обхватил ногами, чтобы придурок не вздумал отстраниться, и задвигался. Сначала через боль, но постепенно боль растворялась, уходила, уступая место вернувшемуся желанию и восхитительному чувству наполненности другим человеком. Алексис и не знал, что подобное бывает, но по мере того, как Роман продолжал фрикции, перед глазами звёзды замерцали вспышками хороводов. Слились в одну большую разрастающуюся планету, готовую взорваться и распуститься огненным цветком, пролиться щедрой влагой. Алисин, совершенно забыв о первых неприятных ощущениях, любил Артани. Готов был расцеловать его маму, папу, создателя... и бесстыдно кричал в голос, не сдерживаясь. Подмахивал бёдрами навстречу смуглому любовнику – восхитительно мокрому, горячему, тяжело дышащему. Глаза Романа закатывались. Он хрипло выстанывал, находясь на совершенном пределе, мучимый распирающей, кипящей лавой наслаждения. Жаждал выплеснуться, и не смог сдержаться – подарил себя Алиссинди, забившись в судороге, но почти в схожей судороге дрожала мечущаяся по подушкам итанийка, выкрикивая безостановочно... – Ромэ... ромэ... ромэээ... Они занимались любовью всю ночь, до самого рассвета. Роман пытался остановить Алиссинди, справедливо полагая, что в первый раз лучше перетерпеть, но был вынужден сдаться страстному, кружащему голову напору, с восторгом и восхищением осознав, как ненасытна, оказывается, сероглазая возлюбленная. Воздушный ангел на улице и стальная тигрица в постели. *** За окном серебрилось утро. Солнце просвечивало сквозь неплотно прикрытые ставни, вычерчивая на полу знаки теней, скользило лучами по деревянным стенам, танцевало на ложе, воспевая песни рассвета гомоном оживающего города и оглушительным воркованием голубей за окном, прилетевших искать поживы на подоконник. Роман счастливо улыбался, рассматривая мраморные плечи утомившейся и уснувшей возлюбленной. Сейчас по ним робко крался солнечный луч, стремясь поцеловать ресницы, а Роман прикрывал ладонью, не желая тревожить девушку, уютно прикорнувшую затылком на плече. Он с обожанием смотрел на раскинувшуюся Алиссинди, любовался её совершенным телом и, не справившись с восторгом, трепетно поцеловал бледное измученное ночными скачками личико. Алисси проснулась, слегка приоткрыв сонные глаза, нахмурилась неуловимо, на секунду пугая Романа льдистой бесконечностью туманых глаз – во взоре девушки мелькнуло недоумение, а затем разлилось безбрежное ласковое море. – Цветочек мой... иди сюда, – мурлыкнув, пробормотала итанийка и, властно притянув Романа за шею, запечатала уста поцелуем прежде, чем граф успел сказать «доброе утро». – Доброе утро, Алисси, – шепнул Роман радостно и смущённо одновременно. – Доброе, ромэ, – загадочно улыбаясь, отозвалась девушка и, обняв второй рукой, перекатилась сверху, вцеловывая слова в губы, – Оно очень доброе. – В нём есть ты! – пылко воскликнул Роман, и Сорра, спрятав иронию, легонько чмокнул напарника в нос, отдавая заслуженную награду. «Заслужил». Алиссин всегда подозревал, что ди Валь – умничка. Умничка гладил любимую за попку и буквально топил в бесконечной ласковой заботе, немедленно выразив беспокойство, как себя солнышко чувствует, не хочет ли солнышко кушать... Солнышко морально сияло, физически страдало, но покушать благосклонно согласилось. А Роман любил – так любил, отдавал всего себя. Между ними и не могло быть иначе. Они созданы друг для друга, созданы и предназначены небесами. Наверное, задолго до рождения высшие силы всё решили за них, и теперь подарили встречу. А как иначе можно объяснить нереальное ощущение животного узнавания? Единение ума, понимание чувств... Алиссинди словно знала о Романе абсолютно всё: его привычки, вкусы, манеры; а Роману казалось, что он знает и понимает Алисси с полуслова, и он угадывал её мысли, договаривал фразы, безошибочно знал, что Алиссинди не переносит мёд. Откуда он знал? Знал. Всё правильно, естественно, словно они прожили тысячу лет, а время, небрежным росчерком швырнув под ноги годы жизни, вернулось к точке старта, сохранив память и предложив начать сначала. Но они помнили, что любили друг друга тысячу лет. Правда при взгляде на окровавленные простыни, Артани желал провалиться сквозь землю от стыда и злости на самого себя. Что он за человек такой? Воспользовался чувствами девушки. Конечно, любимая не желала его ранить отказом, но он... О чём думал? Куда смотрел? Совсем мозги от похоти растерял. Роман готов был встать перед ней на колени, собственную руку отгрызть от раскаяния. Он знал цену боли и с ужасом представлял, через что заставил пройти нежную Алисси. Но она себя ничем не выдавала – отвечала с такой страстью, что Роман и не заметил, что натворил, был уверен, что девушке не менее приятно, чем ему, их страсть взаимна. На самом деле граф мог утешиться – не так сильно он и ошибался. Пережив первые муки, Алексис быстро вошёл во вкус, и Артани ди Валь зря укорял себя за несдержанность – Алиссин не позволил бы ему остановиться: он собирался выжать из Романа всё, и выжал, что мог, до последней капли. Хоть и сам был выжатым, как лимон. – Алисси, ты правда себя хорошо чувствуешь? Солнышко моё, может тебе ещё немножко поспать? Ты хочешь пить? Может тебе что-то принести, любимая? Если хочешь, я могу... «Роман, я от тебя балдею, ты такой приду-у-урок, – водя непривычно узкой ладошкой по мускулистой гладкой груди, с нежностью умилялся Алексис, – Ты спросил меня об этом уже раз двадцать. Ди Валь, котеночек мой сладкий, ты просто нарываешься, чтобы я тебя замучил просьбами. А список долгов у тебя большой...» Искушение поиздеваться над Артани представлялось невероятно великим – Сорра ни секунды не сожалел о собственном решении. Он не сожалел и старался не думать о последствиях. Кто бы знал, что ему отвалится подобный бонус? От счастья на ушах ходить хочется. – Всё хорошо, Ромэ, – проворковала Алиссинди нежной голубкой. Длинные шелковистые волосы снежным серебром разметались по подушкам, превращая Алиссинди в сказочную фею. Волшебницу. Роман прерывисто вздохнул: – Ты... так прекрасна, Алисси. Я счастливейший из смертных. – Нас обоих счастье красит, ромэ, – мудро отозвалась Алиссинди, окутывая бездонным туманом всезнающего взора с ноткой взрослой снисходительности. Виделось в ней что-то пугающее в подобные моменты. Она показалась невероятно взрослой и далёкой, намного старше Романа, хотя выглядела ровесницей, – Иди ко мне, мой цветочек. «Я действительно счастлив, Роман, если не считать, что у меня всё жутко болит», – мысленно прибавил Алексис и, приглашающе похлопав по постели, взял в рот ломтик сыра, предлагая Роману откусить и позавтракать вместе с ним. – Алисси, ты меня соблазняешь, – со вздохом пожаловался Роман, послушно утягивая сыр, – Ты точно хорошо себя чувствуешь? Я был так груб вчера, люби... Алиссинди залепила ему ложкой по лбу и заткнула рот булочкой: – Ромэ, я тебя поругаю. Не беспокойся за меня, милый, со мной всё в полном порядке. Алексис врал – наутро было больно, и возможно Артани чувствовал, но итаниец боялся активировать магию целителя. Роман мог заметить источник. Он и так заинтересовался побрякушкой на шее Алиссинди. Серебряная цепочка с меняющим цвет камнем пугала силой. Пришлось врать, сочиняя историю, что у него в роду были маги, а камень перешёл по наследству от предков. Алиссинди понятия не имеет, на что он способен, но это подарок покойной матери, и очень дорог девушке. Настолько дорог, что расстаться с ним невыносимо. Роман не стал настаивать, а Сорра мысленно выдохнул. Когда Артани изъявил желание рассмотреть амулет, итаниец вспотел, не уверенный, что сможет поддержать магию без помощи амулета. Собственный источник и рядом не стоял. Однако когда Роман отлучился относить завтрак, Алексис предпринял кое-какие действия по улучшению собственного самочувствия. Более того – когда ромейнец вернулся, таща откуда-то букет цветов, Алексис подумал, что он совсем не против продолжить с того места, на котором они вчера уснули. И подтверждая, что он в полном порядке, поманил своё сокровище пальчиком, соблазнительно откинув одеяло и сделав очень и очень призывный взгляд. «Роман, неужели ты думаешь, что я вечно останусь девицей для тебя? Нет, мой наивный ромэ. Когда я приучу тебя к некоторого рода мыслям, найду способ рассказать, от кого ты потерял голову. А потом... слишком сложно загадывать сейчас – посмотрим по обстоятельствам». В любом случае, пока Алиссин не ощущал, что он в проигрыше. Ради возможности обладать дивным телом Романа можно было потерпеть временные неудобства обличия. Занятия любовью нравились Алиссинди. Очень нравились. Правда, простыни пришлось заменить, а деньги у Артани стремительно заканчивались. Придётся и об этом подумать, но позже. А сейчас... Сорра оседлал Романа, жадно зацеловывая каждый миллиметр ароматной золотистой кожи, с удовольствием подставляясь ответным ласкам, поцарапал ноготками... – Алисси, я так люблю тебя! – в сотый раз за сутки повторил Роман и, перехватив ладошки, перецеловал пальчики, плавно притягивая девушку к себе, – Очень сильно, Алисси, никогда не испытывал ничего подобного, я дышать без тебя не смогу. – Смотри не выдохнись, ромэ, – ехидно промурлыкала Алиссинди и, отправив ручку вниз, решительно взяла в руки кое-что, определенно не собирающееся выдыхаться. Девушка выразила на это большую надежду. – Всё таки вы, итанийцы, несносные на язык, – пробормотал Роман, когда влюблённые ненадолго оторвались друг от друга, чтобы глотнуть воздуха. – Не такие и несносные... Например, мой язык готов сделать вот так... Алексис мстительно припал к его губам, углубляя поцелуй и лаская Романа с предельной откровенностью. Ответом послужил сдавленный стон. Артани задрожал от страсти. – А ещё я могу сделать вот так, – подмигнул Сорра, заставив Романа вцепиться в простыни, чтобы не закричать от наслаждения, когда проворный язычок Алиссинди принялся вытворять совершенно неописуемые вещи, претворяя фантазии в жизнь. В постели нежная итанийка не испытывала ни малейшего стыда, в отличие от него. «Роман, какой же ты наивный...» – самодовольно ухмылялся Алексис под маской очаровательной Алиссинди – ему ещё вчера стало понятно, что Артани неопытен. Многого стесняется, о многом не представляет, а в какой ужас пришёл, стоило Алиссину поласкать его ртом... Глаза у парня стали огромные, как у рыбы. Алексис встревожился: граф выглядел перепуганным. Но Роман быстро успокоился и попытался мягко отстранить. Алексис и не подумал уступить, заставив Романа смириться и расслабиться перед властью удовольствия. С чужим смущением Алиссин боролся самым решительным образом, и помогло: Артани перестал робеть, а дальше, если не считать некоторых моментов, всё прошло, как в дивной сказке, и Алексис собирался повторять сказку как можно чаще. Он вообще любил сказки, особенно с утра и перед сном. Роман тихо стонал, нежно перебирая волосы возлюбленной. Ничего, скоро Алиссин научит его всему, что требуется. Пока милый Артани отдавал время учёбе, Сорра активно шлялся по девкам, а эти девки умели вытворять та-а-акое-е-е. Роман судорожно забился, вскрикивая в голос. «Я заставлю тебя взять свои слова назад», – самодовольно подумал Алексис, и благополучно продолжил истязать языком.