А мы посмотрим.

Брагинский уютно сидел на веранде своей дачи на Алтае, вкусно хрустел крекерами и рассеянно улыбался. Перед ним стояла кружка с ароматным чаем, чуть левее – розетка со смородиновым вареньем. Сегодня он решил отдохнуть душой и телом вдали от сошедшего с ума мира. Когда он вернул себе Крым, вопли поднялись такие, что к концу дня у Ивана начинала болеть голова. Сначала боль оплетала затылок, потом обручем обхватывала голову, а потом концентрировалась в правом виске, дятлом выдалбливая одной ей понятный ритм. От воплей Украины и её из ниоткуда появившихся западных друзей звенело в ушах день-деньской, и Иван решил хотя бы на денёк скрыться с их наливающихся кровью от беспрестанного крика глаз. Благо, тихих уютных уголков на его территории хватало. - Отъе*итесь! – коротко сказал он напоследок. – Я просто забрал своё. Помнится, США тогда аж поперхнулся от его слов. М-да... Как с ума все посходили. А Иван устал. Он подозревал, что времена, когда во всех грехах обвиняли в первую очередь террористов, а не его любимого, долго не протянутся. Он показал свою слабость однажды. Теперь они не успокоятся до самого конца. До чьего конца, Брагинский обычно предпочитал не думать. Ладно, не будем о грустном. За последнее десятилетие Россия вроде бы отъелся, окреп. Всякое случалось, но в основном хорошее. И Иван почти поверил, что может жить счастливо, без гнусных поползновений в свою сторону. О, как он ошибся. В очередной раз, наивный валенок. Так. Не будем о грустном. Пахло хвоей и смолой, ветер шумел в кронах соснового бора. Иван, щурясь, смотрел на прячущееся за горным перевалом солнце. Оно готовилось ко сну. Ивану показалось, что этой ночью ничего хорошего солнцу не приснится – настолько тревожно-резкими были его последние лучи. Солнце скрылось, резко стемнело. Вдруг не по-здешнему закричала сова. Россия, вздрогнув, пришёл в себя от лениво перекатывающихся в черепе мыслей. Неспроста это всё. Действительно, раздался тихий шорох крыльев, и к Ивану спикировала бородатая неясыть. Иван подставил локоть и почувствовал, как большие изогнутые когти чуть царапают его кожу сквозь толстый вязаный свитер и фланелевую рубашку. - Да ладно? – удивился Иван. – Неужели твой хозяин решил обсудить дела, как нормальные цивилизованнее люди, а не вопить во всё горло? Сова угрюмо моргнула и выставила вперёд мохнатую лапу, к которой был привязан миниатюрный листок тонкой бумаги, свёрнутый в трубочку. Брагинский ловко отвязал его и предложил крылатому почтальону крекеров – путь из Великобритании на российский Алтай далёк. Птица деловито спрыгнула на деревянный стол и направилась к мисочке с крекерами. Иван тем временем развернул послание, пробежался по нему глазами и резко побледнел. Потом прочитал ещё раз, вглядываясь в каждую букву. Строчек было всего две:

Надо поговорить. Ты знаешь, где меня искать. С любовью, Единый Запад.

Первым порывом было в ярости прогнать птицу, но Иван животных любил, а сова не виновата, что они опять, в который раз объединившись против него, призвали это буржуазное чудовище, прогнившее до мозга костей и погрязшее во грехах. Его имя – Единый Запад. Гигант, вобравший в себя лучшее из объединившихся наций. Силён и амбициозен, как Америка. Красив и искушён, как Франция. Коварен и беспощаден, как итальянская мафия. Хитёр и умён, как Англия. Холоден, как скандинавское небо. Проницателен, как Канада. И ни разу Иван не выходил победителем после схватки с ним. Сколько бы Брагинский ни изворачивался, сколько бы ни работал над собой, как бы ни наступал на горло собственным принципам, Единый Запад в ходе долгой выматывающей борьбы всё равно одерживал верх. В последний раз у него это вышло без единой капли крови – Брагинский в конце концов просто задыхался от бешеных темпов борьбы идеологий и, обессиленный, валялся у него в ногах. - Скажи, что виноват и раскаиваешься в том, что натворил, - жарко шептал Запад, ероша сырые от пота волосы СССР, прижимаясь всем своим ладным холёным телом. Иван от смертельной усталости и удушья ни черта не соображал. Кто виноват? В чём? Судороги от чрезмерной нагрузки ломали его тело, выгибая под немыслимыми углами. Толчки пронзали ржавым штырём до самого затылка. Внутренности горели огнём. Боли не было видно конца. Что угодно, только оставьте в покое. - Виноват… - выдохнул Брагинский сквозь стиснутые зубы, и ему показалось, что от этой дикой боли его разорвало на части. Опомнился Иван уже немощным, всеми брошенным, безнадежно одиноким РСФСР. Иван очнулся от неприятных воспоминаний, когда сова тюкнула его в большой палец. «Нехрен спать!» - прочитал он в её жёлтых глазах. - Ты права. Дела не ждут, - сказал он сове. Та моргнула сначала одним глазом, потом другим. Брагинский закатил глаза и добавил, – Дом-то запереть дай. Да и переодеться не помешало бы. Он очутился на парковке яхт в Монако. Подавив желание сплюнуть и выругаться по старой привычке про протухших до мозга костей буржуев, он направился к небольшой, но изысканной янтарного цвета яхте. Будто почувствовав его приближение, возможно, так оно и было, на палубе появился мужчина в элегантной рубашке поло и белых хлопковых брюках. - М-м, кого я вижу! – мурлыкнул он, распахивая рельефные руки в импровизированных объятьях радушного хозяина, отчего из пузатого фужера чуть не выплеснулась янтарная жидкость. Коньяк? Виски? Скотч? Какая разница? – Господин Брагинский, очень рад! Прошу на корабль! Иван задумчиво пожевал губу, раздумывая, что же этому ряженому хлыщу понадобилось от него на этот раз, но ждать себя не заставил. "Быстрее начнём разговор, быстрее окончим," - подумал он. После чего изогнул губы в лёгкой, такой привычной, но всем уже набившей оскомину, улыбке. Тонкий, как хворостинка, юноша проводил его на верхнюю палубу, где в одном из двух плетёных кресел восседал господин Единый Запад. Это был статный, хорошо сложенный мужчина лет сорока. Лицо имел благородное, аристократичное: высокие скулы, прямой нос, волевой подбородок, красиво очерченный, средней величины рот, высокий лоб. Но больше всего выделялись глаза. Глубокого сине-зелёного цвета, которые выгодно оттеняла бирюзовая рубашка поло. Эти глаза вынимали душу. - Добрый вечер, Ульрих. - Брагинский кивнул в знак приветствия, продолжая мягко улыбаться. Мужчина буквально расцвел в улыбке, обнажая идеальный ряд жемчужно белых зубов, жестом приглашая присесть рядом. Иван, не спеша, пересёк палубу, ступая плавно и почти бесшумно, обогнул столик с фруктами и опустился в соседнее кресло, - О чём же ты хотел поговорить? - А ты всё тот же – с места в карьер, да сразу в лоб, - улыбка Запада не померкла, а даже наоборот, будто засияла мягким ностальгическим светом. – Эх, Ваня, нет, чтобы посидеть, расслабиться со старым другом… - Я зарекся расслабляться с тобой с некоторых пор, - мягко хмыкнул Иван. Да, он вёл себя грубовато. Но память была ещё свежа. - Что, даже не отведаешь прекрасного виски? – почти искренне расстроился Ульрих. Почти. Иван достаточно близко его знал, чтобы не вестись на подобный спектакль. - Кстати, это постарался милашка Кику*, к моему искреннему удивлению. Но этот виски настолько хорош, что мне почти не обидно. Поэтому ты просто обязан распробовать его со мной. В конце фразы появился лёгкий нажим, глаза сверкнули – Запад начал терять терпение, и Иван понял, что отказываться неразумно. - Разве что только распробовать, - широко улыбнулся он. Солнце клонилось к закату, янтарная яхта мерно покачивалась на волнах на некотором расстоянии от берега. Открывался прекрасный вид на Океанографический музей Монако, самые фешенебельные районы Европы, ботанический сад… «Оно, конечно, красиво… - лениво думал Иван, потягивая виски, - но не по-нашему». Шорох волн убаюкивал, виски мягко грел изнутри. Иван пожалел, что не отказался от угощения. Теперь его можно, как говорится, брать тёпленьким. Ульрих – явно не тот, кто не воспользуется ситуацией. Всё продумал, старый змей. - Вот скажи мне, Иван. Чего ты этим хотел добиться? – густой, как дикий мёд, голос обволакивал сознание. - Я просто вернул себе своё,- уже, наверное, в пятисотый раз ответил Иван. - Не по правилам играешь, друг мой любезный,- глаза Запада засветились опасным огоньком. - Отчего же? Очень даже по правилам. Референдум был? Был. Большинство голосов «за»? «За». В чём проблема? – Брагинский нахмурился, нутром чуя неладное. Вдруг Запад резко развернул кресло Ивана к себе, от чего тот охнул от неожиданности, прижал запястья России к подлокотникам, коленом опёрся на сиденье в опасной близости от паха, нависнув так, что тому пришлось задрать голову. Ульрих прижался лбом к чуть влажному от пота лбу Ивана. Хоть солнце скрывалось за линией горизонта, в воздухе парил непривычный для северянина зной. - Ты что, думаешь, я вот так просто позволю тебе захватывать чужие земли и постепенно возвращать себе былое могущество? – вкрадчиво заговорил он. Вибрации его густого голоса резонировали в груди Ивана, от чего тот почувствовал себя распятым, слишком раскрытым, уязвимым. - Не-ет, милый мой. Сейчас захватом дела не решаются, темнота ты моя дремучая. Но я благодарен тебе. Своими действиями ты дал мне повод возвратиться в этот мир, дал повод снова, сломив тебя, поставить на колени. Бирюзовый взгляд огладил застывшее лицо Брагинского от широко распахнутых, тёмно-фиолетовых из-за расширившихся зрачков, глаз, по трогательно гладкой щеке и остановился на мягко сомкнутых губах. - Ведь это так приятно, Ванечка… - его шепот был подобен гипнозу, его лицо приблизилось вплотную, Иван не чувствовал ни рук, ни ног, - …обладать тобой… Испытав мощный приступ дежавю, а потом и не менее мощную волну страха за свою свободу (в случае России, читай, жизнь), Брагинский стряхнул оцепенение, резким жестом высвободил кисти из захвата цепких рук буржуа всея планеты и оттолкнул его прочь от себя. Тот упал в кресло, пораженно глядя на вскочившего, гневно сверкавшего лиловыми очами мужчину. Напряжённая дуэль взглядов прервалась тихим голосом России: - Так просто не дамся. Не в этот раз. Ульрих весело хмыкнул, принимая более удобную и изысканную позу: - Ты один. - Нет. Теперь – нет. - Я изолирую тебя, - от хищного взгляда нечеловечески ярких глаз у Ивана тревожно засосало под ложечкой. - Как ты себе это представляешь? – насмешливо улыбнулся он в ответ. - О, поверь, я найду способы, – будто не угроза, а обещание сладкой жизни. Снова дуэль взглядов, лилового и бирюзового. Ульрих поднялся на ноги и, не прерывая зрительного контакта, не спеша двинулся к Ивану. Тот подавил в себе желание отступить. Сейчас не время. Надо быть непоколебимым. Но он снова почувствовал себя хрупким и уязвимым, как только Ульрих подошёл к нему на расстояние вытянутой руки, свысока осматривая его. Он был выше Ивана на целую голову. - Кажется, придумал, что с тобой делать, - мягко произнёс он. Брагинский напрягся. – Я наложу на тебя санкции. Ты будешь прекрасно смотреться в оковах. Брагинский насмешливо фыркнул. Но был напряжён, как натянутая струна. - Да мне пох*й, – пылко заявил он. – Ничего мне твои бумажки не сделают. - Иногда и бумага может порезать до крови, - алчно блеснув глазами, промолвил тот. Иван, вопреки расхожему мнению, дураком не был. И поддаваться панике не стал. Врагу нельзя показывать своего страха. - И палка раз в год стреляет, - усмехнулся он. – Я вещи и похуже видал. А в ответ на твои санкции введу эмбарго, делов-то. - Не посмеешь, - поражённо выдохнул Запад, глядя на Россию так, будто увидел впервые. Россия печально улыбнулся и просто кивнул. - Ещё как посмею. Тебе ли во мне сомневаться? - Не думал, что ты способен на такую подлость. - У меня был хороший учитель. – холодно улыбнулся Иван. Запад усмехнулся, ибо намёк понял. - Я не стану терпеть тычки и затрещины. По-моему, справедливо. Так что тебе решать, будешь стрелять себе в ногу или нет. Свет клином на тебе не сошёлся. У меня множество партнёров по всему миру. Неужели ты думаешь, что я загнусь без тебя? - А мы посмотрим. - Посмотрим.