***
Шёл снег. Редкий, мокрый. Быть может, последний снег этой зимы. «А может, и не последний...» — со вздохом генерал-лейтенант Быстров откинулся в кресле, заложил руки за голову, любуясь искристыми снежинками и весенним солнцем. Это была одна из тех редких минут, когда он позволял себе расслабиться, забыть обо всём. — Товарищ генерал-лейтенант, разрешите доложить! Быстров вздрогнул, и в следующее мгновение почувствовал, как пылают уши. Попался! Он ведь даже не слышал, как открывалась дверь кабинета. Вдохнул, выдохнул, стирая с лица неуставную мечтательность. Повернулся к окну спиной. Капитан — лейтенант ещё совсем недавно, высокий, стройный, — стоит у двери навытяжку, прижав серую папку-скоросшиватель согнутым локтем. Чуть отросшие волосы топорщатся чубчиком. На форме, у воротника и на плечах, блестят редкие снежинки. На лице — быстрый южный загар, привезённый из-за океана. В выражении глаз — отблески чужих, заокеанских белозубых улыбок. — Докладывайте, — уши генерала, несмотря на все волевые усилия, продолжали пылать как у второклассника. — Вернулся сегодня ночью! — бодро отрапортовал лейтенант. («Капитан!» — мысленно одёрнул себя Быстров). Досрочное звание для бывшего лейтенанта Быстров проводил совсем недавно, напрягая связи. Армейское кумовство генералу в целом было противно, но его неизбежность Быстров хорошо осознавал, и потому не считал зазорным пользоваться — в меру и строго по делу. Особенно по такому делу, к которому иначе было не подобраться. Вот, например, эта поездка в Штаты... Разве мог младший офицер при штабе получить такую командировку? Да чтобы не в составе делегации, да чтобы с достойным количеством денег на расходы? И думать нечего. А вот внеочередной отпуск с хорошей премией за внеочередное звание совсем не относился к разряду невозможного. Да плюс некоторые неподотчётные статьи расходов. Да слегка прижатый первый отдел (отдел обеспечения режима секретности, «особисты» — прим. автора), закрывший глаза на форму допуска... Всего-то и надо было сделать вид, что у генерал-лейтенанта Быстрова как и у других завёлся личный протеже. Быть может даже будущий зять... А что такого? Всё как у людей! Тем более, слишком чистеньких эти «люди» не любили. — Садитесь, — генерал-лейтенант неопределённо повёл рукой. — Рассказывайте. Как Штаты? Вегас? Задержка стоила того? Голос изменил генералу на йоту на последних словах. — Так точно. Стоила, — капитан улыбнулся слегка. Здесь, за столом, совсем рядом, было видно, как шёл ему южный загар. — Все документы, которые удалось собрать по теме, я уже передал группе экспертов. А вот здесь самое интересное... — серая папка из-под локтя переместилась на стол. Быстров потянул завязки, открыл. В папке оказались фотографии. При взгляде на которые сердце ёкнуло, забилось учащённо. — Это из Вегаса. Копии. Оригинал уже проверяют на подлинность. Генерал-лейтенант едва ли слышал последние слова — он держал в руках один из снимков. Держал бережно, как реликвию. На фотографии — не слишком качественной, чуть смазанной, явно снятой в спешке — пласталась в длинном полушаге-полупрыжке странная человекоподобная тень. Тень бежала куда-то прочь от наблюдателя. Бежала совсем как человек. Лучи рассветного солнца, охватив фигуру, вычернили силуэт, не позволяя рассмотреть детали. Но пропорции! Но абрис! Но ярчайшие блики в самых неожиданных местах! На каждом следующем кадре тень стремительно уменьшалась в размерах, удаляясь, становясь всё менее и менее различимой. — Джим заснял это во время дежурства, товарищ генерал-лейтенант, — капитан улыбнулся чуть смущённо, повёл плечами. — Представляете, у него был с собой фотоаппарат! На военном аэродроме! Говорил, что еле успел навестись на резкость, прежде чем эта штука скрылась в пустыне. — Джим? — Быстров почувствовал, как брови его ползут вверх. Капитан смутился окончательно. — Джеймс... Лейтенант Джеймс Пэ Хейз, для друзей Джим, но только не Джимми... Мне ведь пришлось с ним пить, товарищ генерал-лейтенант. Когда я нашёл его в баре, на окраине Вегаса, он совершенно не горел желанием общаться. Сидел в баре злой как чёрт, вливал в себя шот за шотом, почти не пьянея...Чуть в драку не полез! Думал, я буду смеяться над ним так же, как ньюсмейкеры, которым он хотел поначалу продать снимки. Быстров понимающе хмыкнул. Попытайся он сам кому продать содержимое серой папки, наверняка бы в пять минут, не глядя на погоны, спровадили в дурдом. Впрочем, ухмылка у Быстрова получилась кислая. От всей этой истории с неуловимыми нарушителями давно тянуло чем-то таким... «Неземным», — наконец, впервые честно признался сам себе генерал. И где-то под ложечкой противно засосало холодом. Но капитан, разглядев только ухмылку, в ответ отчаянно замотал головой: — Никак нет, тащ генерал-лейтенант, не потому! Наоборот. Понимаете, там такие места... Зона пятьдесят один, Розуэлл, Внеземной хайвей, почтовый ящик этот посреди пустыни... На каждом шагу по две летающие тарелки! Пришельцы в Неваде это бизнес. Всякий владелец придорожного кабака расскажет вам, как на самом деле выглядят пришельцы. И каждый попытается продать фотографии НЛО по тридцать центов за штуку. А Джим не местный. И когда он попытался продать историю про огромного робота в пустыне, которые бегает со скоростью двести миль в час... Капитан покачал головой. Что-то в последних словах резануло слух Быстрова... — Погодите... Робота?.. — Так точно! — твёрдый, уверенный кивок в ответ, — Со слов Джима. Это есть в докладе. Доклад в группе. Я думал, вы посмотрите потом... — Да. Верно... Тогда до двадцати ноль-ноль вы свободны, товарищ капитан. Папку я занесу в группу сам. Идите. Мягким, вкрадчивым хлопком дермантина по дермантину закрылась входная дверь. Картонная папка почти бесшумно легла в сейф поверх бумаг. Генерал-лейтенант поднял трубку с телефона. Тайны тайнами, но он всё ещё оставался командующим. И дел — обычных, ежедневных армейских дел — до двадцати ноль-ноль предстояло переделать более чем достаточно.***
День клонился к вечеру. Солнце стояло невысоко над дорогой — уже чуть красноватое, почти закатное. «Ох уж мне ента фазенда! В такую-то даль, да почитай кажный день», — баба Нюра ворчала скорее по привычке, тем более что слушать её было некому. Да и вечер был, по правде сказать, такой хороший! Ветерок бодрил, веселил, солнце грело потихоньку. Дорога — сухая, чистая, уж неделю как без дождя — стелилась под ноги ровнёшенько, не подсовывая ни колдобин, ни камней. Да и «такая даль» была не такой уж и далекой. Только до «фазенды» и обратно — километров пять в обе стороны. «Фазенда» — это была дача местного авторитета Толика. Трёхэтажный кирпичный домина за железным забором. Сам Анатоль-Егорыч на своей фазенде бывал редко, но зато там круглый год жила его охрана. «С виду-то бандюки-бандюками, а молочко, ишь, тоже любють! И сметанку свежую, и творожок... И самогонку уважають!» — так баба Нюра говорила о них обычно. Продукты на фазенду продавали всей деревней. «Чу... Неужто сам?» — умиротворённую вечернюю тишину нарушили шорох шин и урчание двигателя. «Ну как есть сам!» — баба Нюра посторонилась на обочину, уступая дорогу шикарному чёрному мерседесу. «Только куда ет он? Неуж в деревню? Ой, батюшки, только б беды не натворил! Ведь ежель опять набрался...» Мерседес сбавил скорость, остановился рядом. Баба Нюра замерла в нерешительности: обычно Толян, чтобы поговорить, вылезал из машины сам. Здоровый, мускулистый, с золотой цепью на шее и перстнем-печаткой на правой руке... Любил он покрасоваться. Но в этот раз двери автомобиля оставались закрытыми. Заднее стекло опустилось слегка. — Эй, бабка! — особой вежливостью Анатоль-Егорыч никогда не отличался, — Подь сюды! Где тут Христолюбовка?! — Так и ведь прямо вот тама вот... куды я иду... — А фазенда где тут? На каком повороте? Баба Нюра аж не нашлась, что сказать на это. Заглянула недоверчиво в тёмную щель над тонированным стеклом... — Слышь что ли, бабка? Где фазенда тут? — Так и-и... Тама она... Во-он тама! Ежель отсюдова ехать, так второй сворот с дороги. Широкий такой... Как поедете, так не пропустите! — баба Нюра говорила, а сама всё пыталась заглянуть в салон машины. Уж больно чудно вёл себя Анатоль-Егорыч. — Таки во-он туда воть... Второй сворот. Точно второй! Широкий такой, дорога там гладкая, асфальт новый... Тонированное стекло с лёгким шипением закрылось. Щёлкнул замок, приоткрылась передняя дверь, на дорогу выпала двадцатидолларовая бумажка. — Будь здорова бабка! — и мерин, хлопнув дверью, уехал. «Ох, чудно... Ну, чудно!» — баба Нюра стояла на обочине, разглядывая зелёную купюру. Небывалое дело! Анатоль-Егорыч никогда ведь просто так деньгами не швырялся — это все знали. Прямо сказать, был он порядочный жмот. Да и в мерседесе своём от роду не прятался ни от кого. Мало ли что с перепоя мог дорогу забыть... Но что-то ещё настораживало бабу Нюру. Что-то такое... «А ведь точно! Запаху не было! Истинный бог, не было запаху!» — баба Нюра глянула удивлённо вслед уже исчезнувшей за поворотом машине. Салон машины, обычно пахший прелой кожей, пивом, сигаретным дымом, — пахший так сильно, что это амбре волной выкатывалось из автомобиля вслед за его владельцем, — в этот раз не пах совершенно ничем. «Даже...» — старушка принюхалась. Да, действительно. В воздухе не пахло даже выхлопом. «Ну, чудно!» — баба Нюра посмотрела вслед чёрному мерседесу ещё раз, потом запрятала доллары подальше и затопала шустро дальше по дороге. Обратно в Христолюбовку — рассказать соседкам о чудесах.***
Это был обычный придорожный мотель. Обширная деревянная постройка в два этажа, раскинувшаяся вольготно в поле у дороги. Пристанище дальнобойщиков, байкеров, автостопщиков, редких влюблённых парочек, снедаемых нетерпением, и ещё более редких семейных кланов, свернувших зачем-то с федерального шоссе на ночь глядя. Впрочем, этой ночью и без семей большая часть номеров в мотеле была занята. Постояльцы начали наезжать в этот тихий уголок несколько дней тому назад. Или быть может неделю... трудно было сказать точно. Подтянутые, крепкие мужчины с объёмистыми сумками и чемоданами. Они приезжали по одному, по два... на автобусах, на авто, изредка на попутках. Платили вперёд за две-три недели и сразу же скрывались в номерах. Немногословные и необременительные — они держались вежливо, но безразлично, не вступали в беседы, не заводили знакомств, не приводили женщин и не звонили с номера мотеля никому кроме доставщиков пиццы. Спускались за едой. Изредка выпивали в баре. Не зажигали у себя лишний раз света. И по ночам, когда мотель гасил из экономии фонари, едва ли возможно было разглядеть во тьме раскрытых окон редкие оранжевые огоньки тлеющих сигарет. Впрочем, теплились огоньки временами и на крыльце. И над перилами второго этажа... Постояльцы часто не спали по ночам. Будто ждали чего-то. И сегодня они дождались. Когда время уже перевалило за два часа ночи, вдалеке на дороге показалось белое зарево. Потом шум федеральной трассы, доносившийся сюда через поля, начал тонуть в нарастающем постепенно мерном рокоте мотора. К мотелю подъезжал грузовик. Большой грузовик! Пятно света обратилось в две секции мощных фар. К рокоту мотора добавилось многоголосое шуршание резины. Потом слепящий свет вдруг погас — и на парковку мотеля вполз неторопливой, но шумной тенью огромный чёрный многоосный тягач военного образца. С объёмистой фурой позади. Вполз, остановился, фыркнул сжатым воздухом замысловато. И в тот же миг мотель ожил. Захлопали двери, защёлкали замки, затопали ноги по деревянному настилу. Загрохотали колёса чемоданов. Огоньки сигарет, вспорхнув, ленивым роем окружили тёмную громаду трейлера. Зазвучали голоса. Над парковкой полетели «Ирак», «Ливия», «Алжир», «Газа»... Здесь, на парковке, вчерашние нелюдимые молчуны оказались друг другу близкими знакомыми, почти друзьями, разговорчивыми и шумными. — Дурная мистика, думал я! — гы-гыкнул кто-то в толпе совсем уж громко, — Но кто мог подумать? Санчез, ты только представь, как это чёрное чудовище (ботинок звонко пнул по шине) смотрелось бы днём! Весь Арканзас лежал бы в отключке. Кто-то распахнул двери прицепа, запрыгнул внутрь, и сумки с чемоданами потянулись по цепочке из рук в руки, подозрительно поклацывая металлом. Ещё минута — и окурки полетели наземь один за другим. Мужчины грузились спокойно, деловито и очень быстро. Без спешки и толкотни, помогая друг другу и не теряя зря времени. Кое-кто из них уже даже успел сменить жилеты и толстовки на одинаковые куртки цвета хаки с нашивками на липучках — с орлами, штыками и буквами пи-эм-си (то же что «ЧВК», частная военная компания — прим. автора). Хлопнули двери трейлера. Грузовик рыкнул мотором. Фыркнул. Тронулся. Вырулил на дорогу. С того момента, когда его колёса коснулись бетона ныне опустевшей парковки, не прошло и четверти часа.***
— Кажется, я начинаю понимать, как с этим всем управляться... Вихрь смотрел на голубоватые клинки, выскакивающие из-под белоснежных ладоней. На движения узких крыльев. На подвижный металл лицевых панелей, сложившихся сейчас в выражение сосредоточенности. А видел — земную девочку Луизу. Невесть как оказавшуюся в этом большом, сильном и таком непривычном для неё теле. Это было удивительно. Невероятно! Но перед ним была именно Луиза. — Вот только бластеры я пока достать не могу. Да, я помню, у меня было оружие — там под куполом. Я стреляла в десептиконов. Но потом оружие исчезло, и я пока не знаю, как вернуть его обратно... Вихрь хорошо помнил ту панику, что охватила его совсем недавно, несколько часов тому назад, когда за раскрывшимися дверями он увидел их, втроём. Следопыта, Искру, и — между ними, на полшага позади, как будто бы под защитой (хотя, казалось бы, от кого) — её! Луизу. Он помнил всё, все свои сомнения. Но здесь, на мостике, рядом с ней, глядя на неё, слушая её, Вихрь просто не мог сомневаться. Он знал, кто перед ним. — Мне кажется, я должна вернуться туда. К этому месту. Под купол. Я должна... Это сложно объяснить. Но мне обязательно надо побывать там ещё раз. Когда Луиза, став вдруг очень серьёзной, произнесла это — убеждённо, твёрдо — Вихрь не стал спорить. И даже не стал спрашивать, зачем. Да, земной девочке Луизе нечего было делать в таких странных и опасных местах, как чертог из льдистой стали. Но эти пролетевшие за разговорами часы не прошли для Вихря даром. Он не мог не признать: Чертог изменил Луизу не только внешне; произошедшее придало девочке душевных сил, уверенности в себе и подарило какие-то странные знания (помимо памяти Веги), след которых то и дело сквозил в её словах. Пожалуй, отправляясь к Источнику, Луиза действительно знала, что она делает. — Одна? Конечно же нет! Ни за что! — Да. Меня проводит Искра. Можно? Они сговорились, понял тогда Вихрь. Они сговорились заранее, втроём, никого не спрашивая и ни с кем не советуясь. Посчитав даже его, Вихря, лишним. Да, с Искрой девочка была особенно близка. И да, Следопыт всегда ей нравился. Но... но Вихрь всё равно чувствовал тупую иглу обиды глубоко внутри. — Ты не волнуйся, Вихрь, мы ведь всегда сможем выйти на связь! Я уже умею, вот послушай! А если что, сигнал может подать Искра. Что Вихрь мог ответить на это? Спросить, найдут ли они дорогу? Напомнить, что связь пропадала в прошлом? Что бы он ни сказал, Луиза с Искрой отправлялись обратно под искристый купол, вдвоём, всё было уже решено. Вот разве что узнать, как у Луизы с авионикой и навигацией в небе? — Нет, я ведь даже не помню, во что превращалась Вега. Наверное, во что-то летающее... Но мы доберёмся пешком! Здесь нет людей. Нас никто не увидит. Вихрь проводил их взглядом до дверей, затем отвернулся к пультам. Кучи десептиконских модулей памяти посреди отсека не собирались уменьшаться сами по себе. Надо было работать. Но перед тем, как створки дверей снова сомкнулись, отсекая лишние звуки, Вихрь успел ещё услышать с той стороны, из коридора, удивлённый возглас Ливня: — Искра, Луиза! Куда вы? ... Подождите, я с вами! И запоздало улыбнулся сам себе. Действительно. Ему самому-то кто мешал напроситься в команду? Никто ведь. Просто... такой уж он был. Пока другие искали приключений, Вихрь предпочитал искать завершения начатых дел. И товарищи знали об этом лучше него самого.