Легенда о прекрасной Леди, преданном Рыцаре и ужасном Звере

Подходящая муха была поймана и аккуратно зажата в ладони. Дверь в гостевую комнату противного графа поддалась сразу же — стоило пустить в замочную скважину немного магии и потеребить изнутри. Киран отказался идти вместе с ней: «магия не терпит столь низменного применения», но девочке казалось, что он просто струсил или слишком уж правильный для подобных забав. Лавеллан юркнула в комнату, напоследок бросив осмотрительный взгляд вниз — в сад; лишь бы дуэнья ее не спохватилась. В комнате пахло графскими приторными духами, вдоль стены блесткой армией стояли туфли, а на столе над царством шляп и фигуристых чернильниц возвышались лосиные рога. Они, приспособленные под подсвечник, как будто потели: давно потекшие огарочки свечей едва не скатывались вниз крупными масляно-восковыми каплями. Очень душно; но Иквизитор удержалась и не ушла — засуетилась, не забывая о своей миссии, и пустилась проверять полки и тумбочки. Ну должен же быть в такой душной комнате хоть один подходящий бокал. В замочной скважине вдруг заковырялись. Сердце Лавеллан свалилось в пятки и потянуло всю ее за собой — она рухнула на пол и, прячась, полезла под кровать. За дверью в этот момент кто-то тихо ругался, а потом пнул ее ногой, верно не ожидая, что та уже взломана. Инквизитор зажмурилась: протяжный обреченный скрип прозвучал для нее вступительной нотой грядущих неприятностей. — О, чой-та? — задорно шепчущий звонкий голос вкрался в комнату даже раньше нового вторженца. — Да у графа что штаны, что комната нараспашку. Пхф! Дверь закрылась, кто-то бесстрашно затопал по полу. С замирающим сердцем девочка все же приоткрыла один глаз и увидела стертый, круглоносый, весь в заплатках и с кое-где отходящей подошвой ботинок. И продолжающая его нога в клетчатой и такой же заплаточной штанине была такой худой, что создавалось впечатление, будто ботинок сильно велик своему хозяину. Вернее, хозяйке. — Раз, два, три, четыре — граф расставит ноги шире. Три, четыре, восемь, пять — будем по ко-ко стрелять, — напевала она себе под нос, зачем-то тормоша одеяло и простыню. Наверное, слуга пришла сменить постельное белье, с облегчением подумала Инквизитор. Но потом кто-то снова закопался в замочной скважине, и слуга едва не выпрыгнула из своих стыдобищных ботинок. А потом, не раздумывая, полезла под кровать… Первую секунду они смотрели друг на друга молча и в ужасе. Слуги не должны прятаться под кроватями, Инквизиторы, в общем-то, тоже. Лавеллан уже хотела было что-то спросить, но не-слуга, призывая молчать, поднесла к своим розовым скривленным в нервной улыбке губам указательный палец. В комнату вошел граф и, обнаружив дверь открытой, только кокетливо разохался, попрекая свою забывчивость: — Видите, милая, как вы вскружили мне голову? И кто-то так же кокетливо хихикнул в ответ. Кровать, издав томный скрип, сильно просела. Под ней Инквизитору и не-слуге пришлось синхронно прижаться к полу, а услышав влажно причмокивающие звуки, обе они так же синхронно поморщились. — Ты даже не знаешь, как тебе повезло, маленькая пташка, — вздыхая, елейным голосом приговаривал противный граф. — Приготовься, милая… Я сделаю сейчас кое-что, чего ты от других даже не мечтала ждать. И тут та, кто пряталась вместе с Лавеллан под кроватью, вдруг высунула язык и издала такой неприличный звук, что все вздохи и причмокивания над ними вдруг разом затихли. Хлесткий хлопок по рукам. Рассерженный короткий скрип — кто-то вскочил с кровати и побежал к выходу. И граф побежал к выходу тоже: — Нет! Нет, это не то, что ты… Это, наверное, матрас! Кровать такая! Пташка, да что же ты?! Не убегай, глупая, ты не понимаешь, от чего отка… Дверь за ними затворилась, голоса стихли. А причина графских бед, хохоча, выкатилась из-под кровати: — Вот же писюн неудержимый! «Я сделаю то, чего ты и не мечтала ждать!» Ага, такого она точно не ожидала! Не, а что, может, это у него любовь из всех дыр полезла? Лавеллан поднялась и отряхнулась от пыли: они были спасены, и, казалось, пришла пора удирать, но Инквизитор не спешила. Тихонечко смотреть, как незнакомка хохочет, почему-то было интересно и очень приятно. Она сидела на полу, широко развалив колени. Волосы ее были и длинные и короткие — будто давным-давно рвано обкромсанные и потому отросшие теперь на разную длину. Между светлыми, словно выгоревшими на солнце, локонами-лоскутками торчали острые эльфийские уши. — Не-а. Даже не думай, — наблюдая за ее взглядом, сказала, отсмеявшись, незнакомка. — Даже не начинай, Инквизявка: мы с тобой — народ разный. Ты и я, как небо и земля, или как там в дурацких песнях поется? — А ты кто? — спросила Инквизитор. — А, да, ты ж у нас теперь ути-пути, вся в платьишках и ленточках — слишком чистенькая, чтобы за все эти годы хоть раз зайти в таверну и поздороваться, да? — Мне сказали, что в моем возрасте в таверне делать нечего. — Во-во. — Ты как будто обижена? — наклонила голову девочка и сделала осторожный шажок к ней навстречу, отчего странноватая эльфийка ерзнула в готовности отступать назад, не вставая и шкрябая по полу ботиночными каблуками. — Если хочешь, я буду заходить и здороваться. Только мне нужно знать твое имя. Вот меня зовут… — Леди Лапшеллан тебя зовут — знаем, кушали, — сказала она, дергая верхней губой. — И больно мне оно надо. Раз за твое воспитание Солас взялся, у тебя, поди, и голова теперь такая же антикварная. Ты как там, от эльфанутости еще не лысеешь? — Нет. — Из Корифуса омлет. А ты мне скажи… — она вдруг отвела глаза с неподдельной тревогой, о которую, упав, разбился даже ее звонкий голос. — Ты забыла все на свете, ладно, со мной тоже такое после пьянки бывает, но ты хоть помнишь, зачем ты? Ты знаешь, что ты вообще-то хренова Вестница? Ты должна была мир обратно вернуть, а не бегать тут в платьях. То есть, платья нормальные, но… Все это… Слушай. Скажи… Ты теперь… хоть когда-нибудь светишься? Инквизитор улыбнулась, снова шагнула к растерянной эльфийке, но теперь не остановилась, а шагала так до тех пор, пока та в отступлении не уперлась спиной в стену, сбив с пола пару графских натертых туфель. Тогда девочка присела перед ней и протянула левую руку. На ладони — от центра ее к пальцам — заструился матово-зеленый свет. Над их головами раскрылся маленький малахитовый глаз, взглядом своим обращенный в Тень. — Я свечусь, видишь? Я — Вестница Андрасте. А Андрасте — невеста Создателя. Если ты в это веришь, значит, для тебя все и будет так. — Но ты думаешь по-другому, — сказала та сдавленно, покосившись наверх; разрыв был слишком маленький, чтобы кто-нибудь мог оттуда выскочить, но эльфийка в ботинках все равно сторожась втягивала голову в плечи. — Я думаю, что мне очень надо победить Корифея. — Ладно, все. Я поняла. Закрывай эту хрень. Инквизитор легко стянула разрыв и сжала ладошку в кулачок, чтобы изумрудное свечение побыстрее угасло. Эльфийка напротив чуть успокоилась: — Хорошо: ты, вроде, говоришь как всегда. Я боялась, ты теперь, как дура, пойдешь сокрушать Коровея именем этой своей Митал-шмитал. — Я пойду сокрушать его именем Инквизиции. Именем Жозефины, Кассандры, Соласа, Каллена… И твоим именем тоже, так что мне все еще важно знать, как тебя зовут. — Сэра, — сказала Сэра. — Просто Сэра, ага? Про Дженни заново не буду объяснять, не дождешься. — Дженни? — моргнула Инквизитор. — Ой, отвалите, ваше лупоглазюльничество. Не пойму, чего от тебя все так тащатся. Я из окна постоянно вижу: носятся, проходу не дают, как ты только… — тут она осеклась. — Как ты вообще оказалась тут одна под кроватью? — Да это так, для смеха. Мне этот граф не нравится. Хотела приклеить муху ко дну его бокала. И на этот раз удивленно моргнула уже Сэра: — Ты… Я думала яиц ему под матрас подсунуть, чтобы тухли, но муха тоже ничего. — Ой фу-у. — Пфх-х-х! — глядя на личико Лавеллан, она захлебнулась новой волной накатившего хохота. — Слушай! Пф-ха-ха, слушай, леди Мухоклей де Жу-Жу, пошли в замок — если в кабинете посла никого нет, может, удастся приклеить ее любимое перо ко дну чернильницы. — А если она там? — Тогда… Хочешь, слазаем вместе на крышу — пожрем чего-нибудь? Инквизитор кивнула с веселой готовностью, и Сэре вдруг остро захотелось, чтобы посол Монтилье все-таки оказалась на месте. … Дуэнья оказалась засланницей. Желая подбросить горстку стриженых ногтей под наволочку на любимой старухиной подушке, Сэра обнаружила в ней тонкую стопку писем из Гильдии. У Воронов водилась такая практика: задачей дуэньи было втереться нанимателям в доверие и где-то после года преданной службы Инквизитору, начать скармливать ей специфический яд, в дальнейшем давая возможность «заинтересованному лицу» манипулировать Инквизицией, поставляя противоядие взамен на удовлетворение собственных интересов. Но после этого года преданной службы что-то пошло не так — большинство писем из Гильдии носило угрожающий характер. «Когда дело будет сделано?», «…клиент требует в срок…», «…ты знаешь, за нарушение контракта положено…». Бедная Лавеллан тут же подверглась всякого рода осмотрам, хоть старуха и уверяла, что не осмелилась подмешать ей в еду и крупицы яда и в тот же день сдала на руки разгневанному Железному Быку все составы и колбы, которыми снабдила ее Гильдия. Тот занялся допросами престарелой наемной убийцы и в тайне ото всех посыпал рога пеплом: нанимала-то ее Лелиана, но как же он сам все три года ничего не замечал?! Расслабился, дурак: за все это время в рядах Инквизиции не выискивалось ни одного предателя; люди были верны Инквизиции и Инквизитору как никогда, — тем острее воспринималась новость, тем презрительнее становился любой взгляд, брошенный на «дуэнью». Через несколько дней состоялся суд. Леди Инквизитор сидела на глазастом, лучистом троне, и ноги ее все еще чуть-чуть не доставали до пола. — Убей, — глухо сказала старуха, остро глядя из-под лысых бровей. Девочка втянула нижнюю губу и покусала ее во рту; она всегда так делала, если не знала что делать вовсе. Зачинщичество массовой драки, оскорбление, едва не приведшее к дуэли, кража из погреба двух мешков муки. Никогда и никого еще она не судила за предательство. — Убей, — повторила старуха. Инквизитор сложила руки на коленях и немного наклонилась вперед, опуская взгляд: — Мне не хочется тебя видеть. Я прогоняю тебя из Скайхолда. Иди куда хочешь. — Нет! Девочка… Лучше убей. — Я не стану тебя убивать. Ты же меня не стала. Иди. Обещаю, Инквизиция не будет тебя преследовать. Стражники доволокли ее до моста, вытолкнули и опустили за старушечьей сгорбленной спиной решетку ворот. Женщина обернулась, ударилась в нее всем телом, как безумная, выпущенная из клетки и испугавшаяся свободы, птица. Взвыв, вжалась лицом — толстые прутья оставили на морщинистой коже красные полосы. Что-то предупреждающе гаркнул дозорный на стене, женщина на это только рассмеялась. Побежала по мосту, прыгнула, скрутив себя руками. И без крика пропала в белой пропасти. … А в таверне, которая, оказывается, еще и называлась в ее честь, было хорошо. В комнатенке Сэры много мягких подушек, всякой забавной ерунды и главное — выход на низкий, теплый черепичный козырек. На третьем этаже часто бродил Коул, а на первом иногда отдыхал большой и рогатый, совсем уже ни для кого не тайный канцлер; его первые и главные люди, боевые быки, отмечали визит Инквизитора поднятыми кружками, а Крэм всегда здоровался с ней за руку. Тут можно было увидеть много интересного, а услышать — еще больше. Так Лавеллан узнала, что чуть ли не каждый третий в Скайхолде успел покататься на бычке. А она — Инквизитор, глава организации, босс! — так ни разу на Железном Быке и не каталась. Жуткая несправедливость. Почти оскорбление. — Я тоже хочу покататься на бычке, — заявила она ему прямо, когда обнаружила Железного Быка в компании своих ребят. И Крэм отчего-то закашлялся, а потом рассмеялся, отирая с губ пивную пену. — Хочу, — повторила Инквизитор. — Мала еще, — покосился на нее Бык своим глазом, да потом еще и на своих прикрикнул. — Эй, и нечего на меня так смотреть, не настолько же я извращенец. — Хочу-у. — Да ладно, — встал на сторону Инквизитора Крэм. — Жалко тебе что ли, шеф? Шея-то вон какая здоровая — не сломаешься. — А вот этот красавец еще больше, — Бык выставил напоказ свой кулак на бугристой руке. — Чью-нибудь голову может смять, как крэмовую булочку. — Хотя у самого булочки трясутся от невинной просьбы ребенка, — вздохнул Крэм и, скользнув по столу локтем, наклонился к Лавеллан. — Простите его, ваша милость, не привык он к телячьим нежностям. — Совсем нельзя? — Ну, вы можете ему приказать. — Приказываю! Катай меня, Бык! Из варовой комнаты в трапезную высыпали хихикающие кухарочки. Служанки останавливались, забывая, куда несли подносы. Кто-то, любопытствуя, свешивался с поручней второго этажа. Большая спина кунари собирала со всех сторон целые урожаи взглядов. Мариден Приветная с ухмылкой перебирала струны, выщелкивая звонкое «трам-пам» после каждого инквизиторского «хочу». Хмурик хмуро хмыкнул — кажется, представление нравилось даже ему. — Я пошел, — поднялся Железный Бык, взгляды потянулись за ним — добрые, смешливые взгляды, и это смущало всегда бесстыдного великана еще сильнее. — У меня… Вороны не кормленные! — А когда вернешься, покатаешь? — спросила девочка где-то далеко внизу. — Да, — не оборачиваясь, сказал Бык. «Бух», — сказала нервно захлопнутая дверь. «Трам-пам-пам!» — сказали веселые струны на мандолине. Он надеялся, что скоро ей все равно надоест чумная компания боевых быков с их нестройными, вырвиушными песнями, и когда он вернется, не обнаружит в таверне никаких приставучих Инквизиторов. Но… — Это правда?! Я думала, такого в жизни не может быть! Она сидела рядом с Долийкой как своя, вовсю игралась с ее по… потрясным луком и отправляла к Крэму золотистых наколдованных бабочек. — Я думала, быть девочкой — это навсегда. Может, мне тоже мальчиком стать? — Это еще зачем? — улыбнулся Крэм. — В голове и душе, может быть, будет порядок, но в личной жизни прибавится проблем. Знаете, из-за утяжек. И носка. Правда, ваша милость, зачем вам оно? — Не знаю… Дориан бы меня, наверное, больше любил и не грозился уехать каждый день. А еще… — Вас и так все любят. А скоро вы вырастете, станете самой красивой эльфийкой из всех, что я видел — без обид, девочки — и от мужиков совсем отбоя не будет, уж поверьте. — Откуда ты знаешь, что я буду такой красивой? Одна из наколдованных бабочек села к нему на ладонь, и он осторожно поднес ее к лицу, залюбовавшись: — Можно сказать, я видел. Ваша милость, вы неописуемая… Бык не любил говорить об этом, но лейтенант знал — однажды, давным-давно все их жизни оказались в руках Инквизитора, как сейчас в его руке вот эта вот бабочка. И она зачем-то их сберегла. Они с шефом оба их сберегли, хоть тот и признался — одно ее слово, и союз с кунари состоялся бы. Одно ее слово… — Крэм! — бабочка вспорхнула и испарилась: леди Лавеллан двумя руками вцепилась в его ладонь. — Крэм, не надо делать такое грустное лицо! Не бойся: если вдруг из-за глупых повязок и носка никто не захочет выходить за тебя замуж, это сделаю я! Ладно? Он смотрел на нее долгое мгновение, а потом вдруг сгорбился, и плечи его задрожали, словно он засмеялся — тихо, но до слез. Хмурик хмуро хмыкнул — но совсем, совсем без осуждения. Пьяные слезы — не редкость в их рядах. Правда, чаще всего ревел Глыба. Он, кажется, и сейчас ревел от умиления, спрятав нос в кружку. Железный Бык, все это время наблюдающий за событиями, наконец вышел вперед и громко кашлянул, чтобы обратить на себя внимание девочки, пока та еще толком не успела понять, что натворила. — Погнали, босс, — сказал он. — Покатаешься на бычке. — Правда можно?! — засияла Лавеллан, враз обо всем забывая. — Можно. Только не говори эльфу. И генералу, пожалуй, тоже — ни слова. Идет? … Он усадил ее на плечо и велел крепко держаться за рог. Он нес Инквизитора, широко шагая по дворам и стенам — катал со всей ответственностью и зачем-то рассказывал, как потерял свой глаз, как ходил в перьях и спасался от белок, и как это нелегко — когда у предводителя не остается времени на собственных ребят. — Они все равно тебя любят, — сказала тогда Лавеллан. Впрочем, он это и так знал, но ему все равно стало лучше. — Странно, что никто из них еще не катался на бычке. Я специально спросила. Каждого. И ему опять поплохело. — Эх. Все равно не честно, — вздохнула через какое-то время Инквизитор и прижалась к его рогу щекой. — Хотелось бы мне быть первой, кого ты вот так катал. — Ты первая, — сказал Бык. Она не поверила. А он не врал. … Он вел ее в сад — ладонь в ладони — и она вдруг заметила, что рукав его кафтана — коротковат. Киран стремительно рос, и белые, тонкопалые руки вытягивались быстрее, чем в Скайхолд успевали привозить новую юношескую одежду. — Я вырастил цветок, — говорил он, не сбавляя шага, и чуть-чуть задыхался — не от стремительной ходьбы. — Потребовалось много времени, но теперь он нужного цвета и свойств. Пушистые рыже-зеленые, как мшистый песок, кустарники расступались перед ними, а может быть, это Киран заставлял их расступаться. Лавеллан и не подозревала, что в маленьком саду есть нехоженый уголок — тайное местечко. Трава здесь была широкой и плавно колыхалась, как водоросли в воде. Все кругом будто светилось — глянцевые листочки отражали морозное солнце, а на теневой их стороне седо посверкивал иней. И в самом центре этого великолепия рос один единственный цветок. И цвел, цвел, как сумасшедший. Девочка замерла и даже моргать перестала, не в силах оторвать от него взгляд. — Видишь, он твоего любимого цвета, — легонько сжал ее ладонь Киран и осторожно потянул вниз, приглашая присесть. — Откуда ты узнал?! — Я не узнал, я так сделал. Земля была теплой, как ковер у камина. Они устроились перед цветком, как перед домашним огнем. — Это такое колдовство? — Колдовство, — кивнул Киран и продолжил, не хвастаясь, просто перечисляя. — А еще мои знания как травника и элементалиста. Земля тут знаешь, какая упрямая? Чужое — не хотела растить. Но я ее упросил. — Здорово… Эй, а для тебя он какого цвета? — Зеленый. Цвет твоего света. Когда мы впервые встретились, я этот твой свет увидел даже раньше, чем саму тебя. — А я помню. Я еще была в красивом белом платье. И с венком на голове. — Не было на тебе платья. И венка не было. Лавеллан нахмурилась, ей казалось, что он говорит глупости или просто по-мальчишески забыл, какое красивое платье на ней было в тот день. Киран склонился и тронул один из лепесточков кончиком пальца, словно приглашая цветок на танец. — Он выращен магией и поэтому не даст потомства. Но зато он никогда не завянет. Еще я наделил его положительной эмпатией — рядом с ним всем становится хорошо. Чувствуешь? Она чувствовала. Киран выпрямил спину и сказал, все еще глядя на свое невероятное создание: — Он как ты, понимаешь? Вот такой… Вот такой цветок я подарил бы Леди, если бы был Рыцарем. — «Если бы»? — Если бы.  — Но ведь ты очень даже рыцарь, Киран. Ты добрый, вон сколько всего умеешь и… — Нет, — прервал ее мальчик, нахмурился и чуть сузил золотистые, как две монетки, глаза. — Рыцари ходят на войну, а не выращивают цветы в садочке. — Тогда хорошо, что ты никакой не рыцарь, — безжалостно сказала Лавеллан. Она ждала и скучала по одному только Каллену так мучительно, что делить с войной еще и Кирана у нее бы просто не хватило сил. — Ну и ладно, — дернул плечами Киран как ни в чем не бывало. — Я все равно тебе его дарю. Пусть Рыцарь у тебя уже есть, а на Зверя я не тяну, хотя мог бы и выучиться… — Как можно выучиться на зверя? — моргнув, спросила девочка. И сын лесной ведьмы улыбнулся. … Годы шли, и Каллен уходил на войну все чаще. Разгоревшийся конфликт Серых Стражей пробрался сквозь щели крепостных стен Вейсхаупта и скверными отростками расползся во все стороны, впутывая в себя все больше людей — не зависимо от того, насколько те были Серыми. И случилось все это крайне не вовремя, учитывая чьи орды вел за собой дракон Корифея. Варрик переживал пуще остальных: ему пришло не письмо даже, а отчаянная просьба о помощи с короткой, но содержательной подписью — «Х.». Тут же Инквизицией был собран отряд: «Х.», как объяснили ее главе, важный союзник Инквизиции и далеко не чужой Варрику человек. Они не могут остаться в стороне. Они теперь вообще редко когда могут остаться в стороне. Едва что случалось, весь Тедас ждал от Инквизиции хода. И ход был сделан. Инквизиция сражалась на одной стороне с Героиней Ферелдена. Весь день Варрик был на взводе. Он неоднократно бросался собирать в поход вещи и несколько же раз бросал это занятие. Для сосредоточения он даже разобрал и заново собрал Бьянку, а для успокоения души, будто стараясь оправдаться перед кем-то невидимым и продемонстрировать, что его место здесь, с ней — попросил у Инквизитора пару свободных минут. И впервые — впервые! — прямо на ходу забыл слова сказки и не мог выдумать ничего путного на замену. Вот тогда она рассердилась. Вытянула руку и прижала указательный палец к его широкой гномьей переносице: — Варрик, я ведь тоже очень не хочу, чтобы ты уходил. Но если твой друг в опасности — нужно идти и спасать его. А пока гном пристыжено молчал, она опустила руку и с улыбкой сказала: — Ну разве не так все нормальные друзья-герои в хороших историях поступают? На следующий день Варрик вместе с отрядом покинул Скайхолд. … Чтобы чуть ли не сразу вернуться. Он колотил в закрытые ворота кулаками, и дозорные не применяли силу, лишь потому, что узнавали в нем друга Инквизитора. — Откройте ворота! Да чтоб вас, просто позовите ее! Можете вовсе не впускать меня внутрь — пусть генерал ее приведет. Я только взгляну, и уйду сразу же. Через несколько минут посыльный вернулся с разрешением открыть ворота и генералом лично. Но тот не обнаружил за ними ни гнома, ни вообще кого-либо. Стылый ветер гнал по мосту колючую поземку и хрустко тормошил скрученную бумагу, привязанную к решетке ворот. «Эй, Кудряшка, Рюшечка, Помните ту сумасшедшую, что в ворота с размаха билась, а потом с моста сиганула? А еще все то, о чем Соловушка предупреждала пару лет назад? Будь я проклят, но похоже, вся эта хрень — долбанная правда. Если в ближайшие дни снова вернусь — не пускайте. А буду орать и звать Инквизитора, как мамку, — огрейте по голове чем-нибудь и напомните, что у меня есть друг, которого нужно спасти». … Это был неудачный поход… Ветер носился над палатками, чуть прохладный мирный ветер, и в потоках его сливались тысячи запахов — и запах кожи, и запах кольчуги, и слегка специфический запах смоченных в канаварисе бинтов. Крови было много, но кровь ничем не пахла. Совсем как Коул. Он ходил вместе с девочкой от солдата к солдату, и они помогали — каждый по-своему. — Медленная, жгучая боль. Вздувается волдырями на коже. Этой рукой меч не удержать. Но есть вторая, пусть работает. Пусть… Долгий, изнурительный путь без происшествий. Через ущелье будет быстрее, выкрою время всем им для короткой стоянки. К приказу отнеслись настороженно, предпочитают видеть на моем месте Каллена, не могу их судить. Узко, но никто не обойдет. Треск без надежды, что показалось. Белая горячая вспышка. Кто? Еще одна — уже прямо в щит. Кто?! — Кого ты слышишь, Коул? — спросила Лавеллан; раненый солдат, к губам которого она заботливо поднесла миску с водой, настороженно огляделся, прежде чем хлебнуть. — Там, — плавно указал Коул куда-то наверх, где начиналась спусковая лестница в конюшенный двор. — Она уже перестала себя винить, но ей все равно больно. Меня она увидит и не позволит помочь, а тебе она многое готова позволить. Ты поможешь ей, правда? Не бойся, я останусь здесь. Не уйду, пока боль не затихнет. Инквизитор отерла влажный подбородок солдата чистым рукавом платья, встала на ноги, благодарно погладила Коулово плечо и поднялась по лестнице. Кассандра кромсала манекен из мешка и соломы с присущей ей яростью, только вот получалось это у нее на редкость слабо: она держала меч в левой руке, а правую сгибала в локте и поджимала к себе, как побитое животное лапу. — Тебя ранили? — Ерунда, — тут же отозвалась Кассандра; она слышала приближение и не удивилась ни голосу Инквизитора, ни вопросу. — Если больно, нужно идти в лазарет. — Ты видела, сколько их там, в лазарете? — сердито насупилась Кассандра, сдув каплю пота с кончика носа, и с новой силой замахала мечом. — А у меня все не так уж и плохо. — Покажи. — Я серьезно, Инквизитор! Ничего страшного. Заклинание меня лишь вскользь зацепило. Все равно, что чуть-чуть кипятком обжечься. — Правда? — Правда! — Кассандра вконец выдохлась, но и соломенная голова под деревянным ведром после ее последнего удара наконец полетела в траву. Лавеллан посмотрела на нее, кивнула и куда-то ушла донельзя сосредоточенная. А через какое-то время вернулась с покрасневшим лицом, влажными глазами и руками, спрятанными за спину. — Знаешь, Кассандра, лучше тебе все-таки сходить в лазарет. Потому что это, на самом деле, очень больно. Ошарашенная Искательница даже сказать ничего не успела: вслед за Инквизитором прибежала молодая кухарочка и рухнула перед ними на колени, пачкая свой белый передник: — Госпожа Искательница, Создателем клянусь! Я только отвернулась, а она возьми да и сунь руку в котел! В кипяток да по самый локоть! — А ну покажи! — голосом дернула девочку за руку Кассандра. — А ты тогда тоже покажи! — ответила ей в тон Инквизитор. … Через пару минут они сидели в лазарете с перебинтованными руками, и взгляд Соласа обжигал их обеих сильнее кипятка и сильнее любых заклинаний. … «Простите. Но если не уйду сейчас — не уйду уже никогда. И не смогу помочь Инквизиции ничем, кроме необдуманных приказов. Я восстановлю Орден Искателей. Инквизиции будет, чем ответить Корифею. Даю слово. Кассандра Пентагаст». И она ушла, оставив письмо и сняв бинты — чтобы боль отвлекала ее, злила и не позволяла вернуться. … То был день, когда ее взяли в настоящее путешествие. Не то, чтобы маленькая Леди никогда не покидала замка: она уже бывала и в Орлее, и в Денериме, украшала своим обществом официальные приемы и даже танцевала на балах, но отправиться к настоящему разрыву и увидеть наконец-то настоящих демонов ей предстояло впервые. И теперь ее сопровождали не просто Блэкволл, Коул и Солас… Теперь все они были — ее собственный отряд. Не человек, дух и эльф, а боевые единицы, призванные помочь в достижении цели, защитить, уберечь, умереть, если нужно. Солас обещал, что никто не умрет, но и с нее взял встречное обещание. Не лезть в драку. Держаться за его спиной и ничего не бояться — придет время, и он скажет, что нужно делать. Она сидела за его спиной, когда они ехали на старом сильном Лединге и совсем не испугалась, увидев, что разрыв, перестав, наконец, сливаться с зеленью раскидистых крон, обозначился вдалеке подвешенным к небу бутылочным осколком. Она держалась у него за спиной, прижимая к груди буйно, торжественно пламенеющую Метку и не испугалась, даже когда из разрыва вырвались демоны, а из кустов — жуткие, с горящими глазами люди. Она держалась у Соласа за спиной и… вдруг нарушила свое обещание. Испугалась почти что до боли: она впервые увидела, как он умеет убивать. Впрочем, все они сейчас убивали. Но Блэкволл убивал людей лицом к лицу — с кровью, но чисто и честно. Коул нападал сзади и из самой Тени, но был милосерден — его кинжалы находили такие места, что перед смертью безумцы с горящими глазами не успевали почувствовать даже слабенького укола. А Солас… Она стояла у него за спиной и все видела. Тело его напрягалось и высвобождало такую дикую энергию, что пространство вокруг дрожало, как стекло. Он выжигал плоть — изнутри. Он загонял под кожу, в мясо, лед и, обездвиживая, сковывал им суставы. От него нельзя было убежать, а кто пытался — падал на землю и, как пучеглазая рыба, бился, настигнутый молнией. С демонами он расправлялся так же, как и с людьми. Уничтожающе, с чувством заслуженного превосходства и отвагой, которую можно было бы назвать слепой, если бы она не являлась следствием редчайшего хладнокровия. Он рассеивал призраков. Он тушил демонов гнева движением двух пальцев, будто язычки свечей. Управляя разрывом, заставлял демонов сбиваться в тесную кучу, сжимая ощущаемый ими мир до размеров булавочной головки. Лавеллан смотрела в оцепенении и думала, неужели и она тоже сможет так убивать. А потом Солас вдруг схватил ее за руку: — Быстрее! Пока новые не прорвались! И направил ее руку к разрыву. Ощущение было такое, будто кто-то ущипнул кожу на ее ладони и с силой потянул вверх; на мгновение девочке даже показалось, что она оторвалась от земли. Но через миг ее бросило назад, и на ногах она устояла, только благодаря тому, что Солас по прежнему удерживал ее за запястье. Рука ее меленько дрожала, и он это чувствовал. Она знала, что вот сейчас, вот сейчас он на нее посмотрит, и старалась вспомнить, какой он на самом деле: его замечательную улыбку, его вспышки душевного величия, порой освещавшие тень, в которой он обычно держался, его неизменно ровное расположение духа, делавшее его общество приятнейшим в мире, его язвительную веселость, из-за которой Варрик порой называл его по-смешному «Смеюн»… Но, несмотря на все попытки, сейчас она видела в нем только одного Соласа — Соласа, умеющего убивать. Он посмотрел на нее, встретился с ней глазами… И увидел в них страх. Солас ничего не стал говорить. Только резко отпустил ее руку, словно запястье ее вдруг обросло шипами. Тогда Лавеллан испугалась еще сильнее и сама его обняла. Сделала над собой усилие, зажмурилась и обняла, будто добровольно бросаясь под убийственное его заклинание. И долго, очень долго он, успокаивая, гладил ее по голове. И помнил этот ее взгляд. Солас помнил его и когда они вернулись, и все быстро стало как прежде. Он помнил его и через год, когда Инквизитор сама совершила свое первое в новой жизни убийство — хладнокровно, будто бы в тысячный раз. И он будет помнить его. Может быть, однажды он даже забудет, кто она и кто он сам… Но взгляд этот — будет помнить всегда. … — В чем проблема, Каллен? Мне сказали, что она вернулась, но так почему-то и не зашла ко мне — я хочу убедиться, все ли с ней в порядке. — Одного моего слова тебе мало? Она спит. Вымоталась с дороги. Вы и завтра сможете поговорить. Они стояли друг против друга. За спиной Каллена — дверь в инквизиторские покои, за спиной Дориана — бессонные ночи и полдня дерганного ожидания, от которого даже ногти на его ухоженных руках стали короче. — Да могу я хотя бы увидеть ее? Мы же не виделись столько месяцев! — Они были в путешествии чуть дольше недели, Дориан. Они разговаривали негромко, но от голосов их, казалось, колыхались огни в чашах тронного зала и шевелились тяжелые занавески у стен. — Какая разница?! — горячо шепнул Дориан, будто недоумевал, как генерал, которого тут принято было считать весьма сообразительным человеком, может не понимать таких простых вещей. — Хорошо, я не буду ее будить. Просто взгляну тихонечко. Чего ты боишься, Каллен? Я не стану делать в ее спальне ничего противоестественного. Я люблю — мужчин. Не женщин, не детей — муж-чин. Не о чем так беспокоиться. Генерал не двинулся с места. — Смотри, какой упрямый. Может быть, ты сам у нас больше по маленьким девочкам, а? Каллен посмотрел на него долгим взглядом. После которого внутри Дориана будто бы лопнула заостренная спица, что удерживала его разум и тело в болезненном напряжении. — Извини, это было низко, — сказал он и с силой, но очень устало провел руками по лицу. — Похоже, мне и правда лучше уехать. Сам же давно хотел… И на корабле уже было место. Я ведь обещал ей приручить Тевинтер… — Может быть, так будет лучше для всех. И для Тевинтера тоже. В голосе генерала звучала неподдельная доброжелательность, в благодарность которой Павус мог сейчас лишь вымученно улыбнуться. — Тогда… я отправлюсь завтра. Или через день. Или лучше… Кафас! Нужно идти сейчас же. Решено. Можно я с ней попрощаюсь? — Сколько ты ее уже не видел? Неделю? Если верить Лелиане и Варрику, самое худшее уже позади, а увидишь ее снова хоть на секунду — все начнется сначала. И пусть, хотел сказать Дориан, но последним усилием воли заставил себя заткнуться. И молча кивнул. … Каллен и Солас все же ее разбудили, не очень понятно объяснили, почему Дориан ушел, так же, как и Кассандра, не сказав ей ни слова, запретили бежать за ним, но позволили немного постоять на стене и посмотреть ему вслед. Он уходил пешком. Фигурка на мосту была почти неразличима. Все, что Лавеллан могла разглядеть, — что человек был в черно-фиолетовом одеянии. И, наверняка, зябко прятал за воротом нос. — Они уходят, потому что любят меня и боятся потерять, если останутся? — в который раз переспросила Инквизитор, стоя между Калленом и Соласом и поворачивая голову то в одну, то в другую сторону. — Мы всегда любим только то, что боимся потерять, — ответил ей Солас. — Почему, как ты думаешь, мы так дорого ценим жизнь? Или свою свободу? — Но я, кажется, начала вас любить еще до того, как осознала, что вы можете умереть, — серьезно сказала девочка, обескураживая обоих. А потом еще и взяла их двоих за руки. Очень осторожно, почти умоляюще: — А если я пообещаю никогда не теряться, вы пообещаете мне в ответ, что никогда не уйдете вот так?