Легенда о прекрасной Леди, преданном Рыцаре и ужасном Звере

— Так не может продолжаться. Уже и в Орлее от нас требуют опровержения слухов. А вы знаете, что смерть Инквизитора — самый безобидный из них, — Лелиана отложила в сторону очередное официальное письмо с угрожающе красной каплей раздавленного сургуча и зябко потерла пальцы: слишком много холода несли в себе его строки. — Союзные силы посылают представителей, и если те не увидят живую-здоровую и в своем уме Лавеллан — за ответами пойдут на замок штурмом. — Пусть попробуют. — Они напуганы, генерал, — голос Жозефины был как ладонь, успокаивающе скользнувшая по выгнутой спине большого обозленного кота. И, как большого обозленного кота, это только сильнее раздражало Каллена: — Наши люди тоже в неведении, но что мы можем им сказать? — Правду. — Правду?! Леди посол вздохнула: — Они поверили в долийского эльфа. Заставим их поверить и в ребенка. Пусть думают, что это чудо сотворенное Андрасте, и в новом облике Вестницы теперь отражена вся чистота ее помыслов. — Вы ведь осознаете, как это звучит? — Не важно, как это звучит, — быстро проговорила Лелиана, и от внезапного осознания морщинка между ее рыжих бровей так же быстро разгладилась. — Важно — как это будет выглядеть. … Она выглядела даже прелестнее обыкновенного. Каллен незаметно вздохнул; он до сих пор не был уверен в возможности успеха всей этой затеи, но должен был отдать должное: Жозефина и Лелиана хорошо потрудились над ее «образом первого впечатления». Маленькая Лавеллан сильно нервничала и все теребила длинные и белые, как крылья, рукава своего одеяния. Оно не заканчивалось на вороте, на манер платья, а продолжалось широким летящим каплевидным капюшоном. Из его прорезей забавно и трогательно торчали острые кончики ее ушей, на которых она держала нарядный венок из омелы, сплетающей вместе цветки черного и рассветного лотоса. Лавеллан нервничала, потому что сейчас запертые двери, за которые ей раньше не позволено было выходить, вот-вот откроются, и мир для нее расширится. Она сделает шаг в этот мир, и в ту же секунду в ее жизнь войдут люди — уже не маленькие, какими она их видела с высоты крепостных стен. Сумеют ли они все в ее жизни поместиться? — Не бойся, — сказал Каллен, держа ее ладонь и раз за разом проводя большим пальцем по жемчужному рядочку костяшек на ее ручке — словно бусы перебирал. — Нечего бояться. Они полюбят тебя. Его слова не принесли ей успокоения: Инквизитор поняла, что и он тоже волнуется. Но потом двери распахнулись, и Каллен вдруг стал величественным и непоколебимым, как гора, в которую каждый вечер падало солнце. Оправив ее легкий белый капюшон, он улыбнулся ей ободряюще и повел — как будто невесту. На каменном пятачке меж спуском и подъемом ломаной лестницы уже долго что-то вещали Кассандра и Лелиана. Но как-то торжественно и взволнованно замолкли, едва Каллен и Инквизитор оказались рядом. И пропустили их вперед — к краю. Там, внизу, было по-летнему светло и по-ночному тихо. Инквизитор замерла: они смотрели. Лелиана и Кассандра громко и призывно заговорили снова. Каллен крепко держал ее за руку. Давайте же, думал он. Вы обещали идти за ней. Это ваш лидер, ваша Вестница, ваш Инквизитор! Они не смотрели на него, но словно под тяжестью генеральского взгляда стали вдруг подгибаться. Склоняться все ниже. Падать на колени и вжиматься горячими лбами в смешанную со снегом почву. — Вы чего все на землю повалились? — вдруг крикнула Инквизитор и вся подалась вперед, рискуя ухнуться с края. — Вставайте: там же холодно! … И теперь они окончательно ее узнали. Уверились — и только сильнее припали к земле. … Тем же вечером она уже носилась по дворам и садам, пробиралась в каждый неизведанный угол и больше не заботилась о белоснежном своем одеянии. Все, кто встречался ей на пути «взятия крепости», любезно не замечали ее почерневшего измусоленного подола, зато каждый второй принимал за свою святую обязанность поправить съехавший на одно ухо венок или предложить ее милости сопровождение, пряник, миндальное молоко… Странного она заметила сразу. Он не был в той толпе перед каменным пятачком и сейчас тоже держался на расстоянии, пусть и часто попадался ей на глаза. Ничего не предлагал, ничего не говорил. Только смотрел с любопытством. Странный точно был старше нее — но все равно какой-то слишком маленький для человека, а еще слишком хилый для гнома и круглоухий для эльфа. Может ли быть… «Детей тут у нас особо не бегает», — сказал однажды Блэкволл. И вспомнив эти слова, заинтригованная, она сама подбежала к странному и спросила: — Ты ведьмин сын? Или мальчишка с конюшни? Мальчик нахмурился. Лавеллан с удивлением обнаружила, что это движение бровей делает его удивительно похожим на ту красивую черноволосую женщину, у которой глаза, как янтарь на солнце. — Я не мальчишка с конюшни, — сказал ведьмин сын. — Я с ним не вожусь и тебе не советую. Он глупый, плакса, и от него плохо пахнет. Инквизитор сначала ничего на это не ответила — запустила руку под капюшон и вытянула из-за уха тонкий локон. Длины хватило, чтобы поднести его к носу — она старательно втянула воздух, терпя внезапную щекотку: кончики волос полезли в ноздри. Лавеллан не сдалась; выпустила локон из рук и обнюхала свои ладони, подходя к этому занятию со всей ответственностью: ведь мальчик, похоже, был из тех краев, где друзей находят по запаху. — А со мной дружить будешь? — наконец спросила она и протянула раскрытую руку — но не для рукопожатия, а выше, целясь ему в лицо. — Вот. Я хорошо пахну, можешь проверить. Киран замялся, но потом все-таки наклонился к ее растопыренной ладони. Не из вежливости даже — от любопытства. — Да, — через миг выпрямившись, кивнул он утвердительно. — Ты пахнешь хорошо. — Теперь ты. — Что я? — Ну… вдруг ты сам плохо пахнешь, и я не захочу дружить с тобой, как ты не захотел с конюшенным мальчишкой? Она сложила вместе и требовательно вытянула теперь обе руки, словно ожидая, что в них насыплют земляники. Киран пожал плечами и опустил на детские ладошки, как на весы, свою белую тонкопалую ладонь. Девочка ткнулась в нее лицом, будто в пригоршню прохладной, только что зачерпнутой из лесного ручья воды. Кирану стало неловко; но леди Лавеллан вдохнула глубоко-глубоко и даже не думала отстраняться. От него пахло диким вереском, такой же дикой магией и чуть-чуть — ветром в драконьих крыльях. Инквизитор задумалась, откуда ей знакомы все эти запахи, если она никогда не гуляла по вересковым полям, пока не владела никакой магией и драконов видела разве что на картинках библиотечных книг. Впрочем, сейчас это не было важно: Киран пах странно, но тоже хорошо. И они стали друзьями. … После того, как ее узнали, жизнь маленькой леди Лавеллан резко переменилась. Теперь ей очень редко доводилось бывать одной: приглашенные наставники высшей категории (среди них был даже потомственный звездовед в пятом колене) перебрасывались ею, как мячиком. Не то чтобы ей не хотелось учиться — первые успехи в письме и чтении здорово радовали ее, а магией (когда та, наконец, возродилась в ней, как природа по весне) она, благодаря Соласу, овладевала даже быстрее, чем приноровлялась правильно шнуровать свои сапожки. Но все равно, выдохшаяся, валилась в конце дня на кровать и не в силах была даже проследить — кто же ночью кутает ей ноги одеялом, чтобы теплее и легче ходилось по Тени, и зашнуровывает ее сапоги — неумело, но намертво. Желая, видимо, чтобы Лавеллан вновь не мучилась с ними наутро, и совершенно забывая: крепко зашнурованными их, увы, на ноги не надеть. А дабы Инквизитор даже при всем своем желании не бегала по замку босяком, к ней приставили дуэнью — пожилую женщину из Антивы, блестяще воспитавшую какого-то там принца; взбалмошного мальчугана, из которого ее стараниями вышел на удивление доблестный человек. Ей решили не сообщать, что, как и любой слишком доблестный человек, он пал жертвой Воронов незадолго до ее прибытия в Скайхолд. Несмотря на свой возраст, дуэнья была шустра. Иногда даже шустрее самой Лавеллан. От нее тяжело было убежать, а убежать от ее проницательного взгляда — еще тяжелее. Часто она смотрела на свою воспитанницу из-под лысых бровей, и маленькие глаза ее сурово поблескивали: — Стольких я за свою жизнь вынянчила, стольких прочила в короли и герои, но все они — тьфу. А в тебе есть сила. Ты орудие Создателя, девочка, а может быть, ты орудие его врагов. Услышав это однажды, Солас только усмехнулся со стороны. Кажется, дуэнья ему нравилась, хоть он изначально и был против «надзирательниц» и даже выбор наставников для Инквизитора оспаривал с ее советниками ретиво — чуть ли не ревностно. Но едва у тех созревал вопрос «а почему, собственно, его это так беспокоит?», эльфу приходилось отступать в тень, говоря только: — В вашем праве нанимать, кого сочтете нужным, но эльфийской истории и искусству магии учить ее буду я . Он и учил. А она слушала об Элвен, о великих магах Арлатана, о гиблых их решениях и вражде. О гордом мятежнике против гордости же восставшем. И о преданной защитнице. Она слушала. И шепот в ее голове вдруг обретал новый смысл. … … Время шло, и жизнь все менялась. Замок покинула Вивьен — без громких слов, но как будто бы оскорбленная. Великое Согласие выбрало Лелиану на роль новой Верховной Жрицы.  — Я останусь тут еще ненадолго, — сказала она, схватывая вороньи пирамидки со стола войны и потом в некоторой растерянности ставя их на то же самое место. — Нужно отдать указания новому тайному канцлеру. Он… несколько эксцентричен, но сведущ в шпионаже и к своему делу, я уверена, подойдет со всей ответственностью. Я уже отправила человека, который сообщит ему о назначении. Человеку долго идти не пришлось. И через пару минут он, как и было поручено, сообщил новому тайному канцлеру о назначении. Тот чуть пивную кружку мимо рта не пронес. И сказал: — Да Рыжик, наверное, шутит. … В этой комнате обитали на удивление неутомимые пауки. И к тому же крайне живучие — их брались выводить чуть ли не каждый первый день новой недели, но к концу они как по волшебству возвращались и с новой силой плели свои паутинчатые одеяльца, будто бы боялись, что книги тут мерзнут по ночам. Здесь тесно и нет окон. Но наставники выбирали для занятий именно этот уединенный закуток с фолиантами и паутиной: они были уверены, что стены тут расположены таким образом, что любое сказанное ими слово не теряется в пространстве, а непременно долетает до ушей леди ученицы, даже если та отвлеклась и слушает без должного усердия. — Я повторю вопрос, ваша милость, — с неизменной терпеливостью в голосе сказал ей наставник; у него было клеймо на лбу, а за плечами — должность архивариуса в одном из разрушенных Кругов. В своей голове, формой похожей на округленный ромб, он хранил все запечатленные в летописях исторические события. Ему даже книги на руках были не нужны — такой феноменальной он обладал памятью. — Я повторю свой вопрос. Неромениан и Тевинтер. При каких обстоятельства произошло объединение этих королевств? Вспоминайте. Древняя Эра далека, но мы только вчера анализировали эти события. Тысяча двести седьмой год. Вспоминайте, ваша милость. Я бы вспомнила, подумала Инквизитор. Я непременно бы вспомнила, если б от голоса твоего меня не клонило в сон. Но в дверь вдруг постучали — она была спасена. Из дверного проема внутрь просунулась седая лысобровая голова дуэньи. — Я ее ненадолго, — сказала голова. — Приказ господина Каллена. Лавеллан не сразу вскочила с места: все сидела, еще больше притихшая, и вглядывалась в старухино лицо. Она знала, что занятия прерывали только в крайних случаях. Первый такой случай произошел, когда к ней вернулась магия, и хлынула через нее из Тени, как вода через прорвавшуюся дамбу. Только вода эта была еще огнянее той, что тут называли «секретным напитком тайного канцлера», и едва не выжгла маленькую учебную комнатку со всеми ее фолиантами и пауками. (Звездовед в пятом колене до сих пор требует от нанимателей новую парчовую мантию и пару бутылок бренди для успокоения нервишек). Занятие прервали. А значит, что-то случилось. С замирающим сердцем она вышла за дуэньей во двор. Люди тут суетились. Суетились, но не скорбели, не кромсали друг друга и не болели чумой — Инквизитор чуть успокоилась. А потом увидела Каллена, а рядом с ним Соласа и успокоилась уже окончательно. Оба они живые и здоровые: Солас проверял, хорошо ли легла новая руна на походный генеральский щит, Каллен приветливо кивнул, едва заметив их с дуэньей приближение. И, сделав пару шагов навстречу, присел перед Лавеллан, согнув колени, чтобы не смотреть на нее сверху вниз. — Извини, что отвлекаю тебя от занятий. Она мотнула головой и решила не рассказывать, как он спас ее от Древней Эры и от Неромениана с Тевинтером. — Мне захотелось тебя увидеть. Проводишь меня? — А ты уезжаешь? — Я все-таки генерал, — улыбнулся он просто. — Иногда я должен ходить на войну. У нее опустились плечи. Война… Война — это зубы кинжалов на спине стола в ставке командования, это размятый в зеленую жижу эльфийский корень в лазарете, это шрам на щеке Кассандры, это хмурое молчание Блэкволла. Даже сопливый нос мальчика с конюшни и его глупое зареванное лицо — это тоже война. — Эй, все хорошо, — Каллен и сам испугался; он хотел объяснить ей все как можно проще и совсем не готов был к ее вмиг побелевшему лицу. — Ничего страшного не происходит. Наоборот. Люди Быка сообщили, что видели в Диких Землях дракона, на которого мы давно охотимся. И теперь у нас есть возможность отпугнуть подальше и его, и тех, кого он ведет. — А кого он ведет? Каллен не ответил, встал и отвел ее в сторону, чтобы не мешать; четыре солдата, чьи головы пока были укрыты только капюшонами и из-за цвета ткани напоминали оливки, тащили в руках здоровенный, стянутый веревками рулон, похожий на ковер, в который зачем-то завернули мечи, тесаки и секиры. И чем громче внутри лязгало и громыхало оружие, тем меньше верилось, что ничего страшного не происходит. Но не будет же Каллен ей врать? — Я скоро вернусь. Не беспокойся обо мне, ладно? У меня есть монетка, которая приносит удачу. Правда. Я вернусь. Девочка молчала. Солас решил, что их разговор окончен — подошел, передал Каллену проверенный щит и вместе с ним пару слов о его новых свойствах, которые Лавеллан не смогла разобрать. — Не пора ли? — прикрикнула дуэнья; даже в обращении к генералу она позволяла себе напористость и сварливость: «воспитанием я тут занимаюсь или реверансами?» Леди Инквизитор болезненно вздрогнула: торопливый оклик был, как укус слепня. Неприятно обжег, но и помог ей прийти в себя и собраться. — Каллен, — она вдруг улыбнулась и задрала голову — подставила бледное свое лицо под его добрый взгляд, как под солнце. — Ты возвращайся. Я буду молиться, чтобы Создатель тебя сохранил. Всю следующую минуту генерал и эльф смотрели, как она убегает, поспевая за дуэньей. И Каллену думалось, что после ее слов о Создателе, Солас провожает Лавеллан взглядом острым и холодным, как скала, обшитая льдом. Но потом он обернулся к нему и увидел, что в глазах Соласа льда не больше, чем в подоспевшем чае. И от этого Каллен еще больше оторопел: — Ты же учишь ее… всему эльфийскому. Разве ты не рассказал ей о Митал и о… кто там еще у вас? Солас усмехнулся этому «у вас», но беседу поддержал: — Я рассказал ей о Митал. Последнее время я ей только о ней и рассказываю. Но среди ее наставников есть и те, кто говорит с ней о Песне и о Создателе. — И ты не отрицаешь его существование? — Я никогда не отрицал новые идеи. Стало шумно. Громкие, взвинченные солдаты повели фырчащих, взвинченных лошадей. И в стуке копыт, ржании и подгоняющих покриках, Каллен не услышал, как отступник добавил, не понижая голоса: — Мне не важно, в кого она верит — пока она верит мне . … И он все еще был в походе, когда в Скайхолд из Орлея пришло письмо. Официальное обещание поддержки от Ее Святейшества Виктории. Даже два письма; второе было мастерски спрятано в двойной тыльной стенке конверта. «Каллен! Не знаю, почему обращаюсь именно к тебе, если все равно прошу показать это послание Жозефине. Да и Железный Бык, наверняка, его уже читал, если хорошо справляется с обязанностями (нет, я ни капли в тебе не сомневалась — можешь открыть сундучок под крышей ротонды, ключ на лапке одноногой вороны, которую мы не использовали, потому что она еще и слепа, как крот; там бутылка Агрижио, думала откупорить после победы над Корифеем, но раз уж все так обернулось…) Каллен. Да будет Создатель милостив к вам и не заставит вас испытать того, что я за это время испытала. Дело не в Коронации, не в брыкающемся чиновничестве, даже не в мадам де Фер, с которой мне теперь приходится иметь дело близко, как с зеркалом или даже корсетом. Дело в Инквизиторе. Я умею справляться с тоской. Даже со скорбью умею справляться, но такое со мной было впервые. Я кусала себе пальцы, Каллен. Синяки до сих пор не сошли — приходится прятать в перчатках. Во сне я видела ленточки ее платьев, ее милое лицо под венком из омелы и лотосов. Я слышала ее смех в светлых песнях сестер. Я сходила с ума, понимая, что не найду ее ни в одной из комнат Великого Собора, не встречу ни на одной из улиц Вал Руайо. Теперь стало легче — и я могу поразмыслить над этим здраво. Сколько времени прошло с тех пор, как Лавеллан обрела эту «силу Леди»? Десять месяцев? Из них я пробыла в Скайхолде — шесть. И виделась с ней не чаще пары раз на дню. И встречи наши были коротки, как сумерки. Этого достаточно, понимаешь, Каллен?! Этого достаточно, чтобы привязаться к ней намертво и в разлуке кусать себе пальцы. Что если легенда правдива не только частично, но целиком? Что будет с Инквизитором, если бессмертие — не единственное ее проклятие? И что будет с самой Инквизицией? Вы останетесь рядом с ней, потому что это ваша работа, ваше желание и ваш долг. Но пройдут годы, много лет — даже если все закончится великой победой, даже если Корифей будет повержен, вы уже не сможете посвятить себя чему-то еще. Не сможете уйти. От нее. Вам необходимо будет жить, зная, что она ходит где-то недалеко. Вы в силах на это согласиться? И, во имя Андрасте, я не знаю, какого ответа жду. Не могу же я посоветовать вам растить ее осторожно и по очереди, как кристаллик красного лириума. Да и предложить здесь можно немногое: не подпускайте к ней лишних людей, гостей в замке не держите дольше трех дней, чаще меняйте наставников и слуг. Сообщите Соласу. И всем, кто вместе с ней путешествовал; пусть уходят сейчас, если не готовы принять последствия. Пусть уходят, пока не поздно. А тем, кто останется, возможно, имеет смысл время от времени покидать Скайхолд ненадолго. Сбрасывать с себя чары нашей Леди, как это получилось у меня. Тебе тоже, Каллен. И Жози. Вы сумеете. Главное удержать себя на расстоянии хотя бы несколько месяцев. И выдержать хватку зверской тоски — тоже важно. Создатель. Все это неправильно. С ней не должно было этого случиться. Она достойна искренней любви, а не помешательства. Пожалуйста, берегите ее. Обнимите ее за меня. Сестра Соловей». Каллен все еще был на войне, но и там его отыскал посыльный Инквизиции. Отдал пересланное письмо: послу Монтилье оно показалось крайне важным. Каллен был на войне, но нашел время, чтобы расстелить на щите более или менее приличный листок и написать в ответ: «Лелиана, Ну что за вздор? Я в походе уже больше месяца, и все мои пальцы целы. Не хочу показаться грубым, Ваше Святейшество, но, похоже, тебе не следовало становиться Белой Жрицей, а стоило выйти замуж и обзавестись собственными детьми. Каллен». А еще через несколько дней, он снял свернутый клочок бумажки с почтового кольца на ноге севшей ему на плечо птицы. «Тише, генерал. Я охотно поверю, что сила Леди на вас не действует. Но тогда и вам придется признать, что вы — Рыцарь и успели полюбить ее без всяких чар. Впрочем, ладно, все равно вы этим никого не удивите». Каллен разозлился и перевернул клочок. «Р-ры-ы-ыцарь!» — было написано на обратной стороне тем же почерком. Каллен встряхнулся, будто желая сбросить себя неуместное на войне сердитое смущение. Сбросил. Но и птицу этим тоже спугнул. Ворона была белая, как чайка. Перья ее блестели и, взмахивая крыльями, она оставляла после себя шлейф какого-то цветочного аромата. Настоящая пернатая орлесианка. … За год у Лавеллан появилось много друзей: Киран, который здорово пах и колдовал, Лелиана, по которой она скучала, большой и рогатый Железный Бык, которому она во весь рост едва до коленки доставала, и который, несмотря на это, называл ее уважительно «босс». Жозефина со своим пером, Варрик со своими байками, Блэкволл со своей бородой. Красивая и воинственная Кассандра. Каллен, которого она ждала, и Солас, которому безоговорочно верила. Были еще двое. Но одного она все никак не могла поймать, а другого — разговорить. Приходилось подолгу сидеть в библиотеке с какой-нибудь простенькой книжкой в руках и вместо чтения поглядывать на неразговорчивого поверх книжного корешочка. Какой он красивый; какого теплого, летнего цвета у него кожа… Какие у него волосы. Не волосы, а маленькие черные волны. Она очень хотела подружиться, но ничего не складывалось. Может быть, во всем виновата была их первая встреча. Тогда она пришла в библиотеку не ради книг, и даже не ради Дориана, а просто чтобы поглядеть сверху на Соласа, покричать ему и помахать рукой. Легла животом и резво перекинулась через перила — кричала и махала так радостно и самозабвенно, что даже не заметила, как голова стала перевешивать и тянуть ее всю вниз. Хорошо, что Дориан успел вскочить со своего облюбованного кресла и ухватить Лавеллан поперек туловища. И опуская ее на пол, он был даже полон решимости разразиться тирадой о вреде падений с высоты на примере летающих коров Минратоса, но встретился с ней глазами и… испугался. Она смотрела на него. Не как на незнакомца, мага или даже мужчину. Она посмотрела на него как на спасителя. Дориан отвернулся — плавно, будто под ошеломляющим заклинанием, и, не произнеся и слова, вернулся в уютно-роскошный омут кораллового кресла. И не вставал с него еще долго: он пытался отгородиться книгой, но взгляд маленькой леди даже сквозь переплет пригвоздил его к спинке булавкой, как какое-нибудь усатое насекомое. В конце концов, ему пришлось отложить малостраничный свой щит и сказать ей со вздохом: — Спорить не стану, ты прелестна и неподражаема даже в этом жутком воплощении. Но с такими как ты — я просто не умею, хорошо? Давай закончим на этом. И они закончили. То есть, это Дориан так думал. Сказывался недостаток опыта. Он не знал, что дети — существа, которые не сдаются так запросто. А уж если этот ребенок еще и Инквизитор… Однажды, чтобы добиться реакции, она пришла и заняла его кресло. Его. Кресло. Он поднял широкие брови и — словно не замечая брошенного вызова, но одновременно и принимая его — встал напротив. Погрузился в чтение, опершись спиной на стену из разноцветных книжных кирпичей, вальяжно скрестив ноги и всем своим видом показывая, как ему и без кресла удобно. Ну какой он красивый; и лицо у него интереснее любой книжной страницы. В очерченных глазах — все содержание, усы как два чернильных незаконченных знака вопроса. Ей стало обидно, что он на нее не смотрит, и она ушла. А теперь придумала новую тактику. Лавеллан смешно и сосредоточенно пыхтела. Стояла на носочках и тянула руку вверх. Лавеллан была маленькой, а книга была высоко-высоко. Иногда она прерывалась, незаметно (как ей казалось) косилась на Дориана и снова тянулась, и снова пыхтела. — Ладно, я внял и спешу помочь, — вдруг, сдавшись, сказал он, поднимаясь с кресла медленно и лениво. — Какую тебе нужно? Эту? — Может быть. — Ты даже не знаешь, что ищешь? — Ищу книгу про духов. Про то, как их можно поймать. — Духов? — Солас мне не будет о таком рассказывать, это я точно знаю. Павус растянул улыбку: — Потрясающе. Она растет и становится властной. Что с миром станет? — он иронично прижал ладонь к груди и покачал головой, а потом, щелкнув пальцами, пошел куда-то задумчиво. — А тут, кажется, осталась после Фионы какая-то книжечка… … Книга о магии и духах была такой толстой, что ее не то что в руках — даже на коленях держать было тяжело. Но она не сдавалась — переворачивала страницы с видом привередливого знатока. — Признайся, Инквизитор. Ты ведь ни одного слова и ни одной нарисованной там схемы не понимаешь, — насмешливо сказал со своего кресла Дориан. — И придумала ты все это, только чтобы посидеть тут со мной. Девочка насупилась. — Не буду притворяться, будто удивлен твоему интересу: я, в конце концов, очень колоритный персонаж, но тебе, наверное, уже говорили быть со мной поосторожнее? Что-то вроде «помни, у него на родине младенцев приносят в жертву»? — Я не младенец, — сказала Инквизитор. — И ничего такого мне никто не говорил. — Что-о? Даже на ухо никто не шепнул, как дурно я буду на тебя влиять? Не заслуживаю доверия и вообще та еще темная натура? — Если ты темная натура, то почему тебя везде солнечные зайчики преследуют? — спросила Инквизитор, и он решил: дитя над ним потешается. Но она не шутила. Из-за сверкающих щиточков на одежде, блики света следовали за ним повсюду, как подданные за королем. — Да-да. Ты хочешь дружить. Я понял. Но что прикажешь мне делать? С тобой же теперь ни бренди выпить нельзя, ни о мужчинах поговорить! — Павус говорил, и усы его заворачивались трагическими запятыми. — Ты тут сидишь — хрупкая и маленькая… А я человек широких взглядов, больших теорий, глобальности. С маленькими деталями у меня с детства не ладится: я даже колесики своих игрушек ломал в первый же день. Терял и теряю пуговицы. И ненавижу самостоятельно чистить виноград. Выскальзывает из пальцев. Он вздохнул, осознавая, как это, должно быть, жалко звучит. — Понимаешь ли, Инквизитор, маленькую деталь легче всего выронить из рук. — А вот меня ты не выронил. Дориан моргнул. — Я маленькая, но ты же меня удержал, — Лавеллан посмотрела в сторону перил, на которых, ученая, уже не осмеливалась виснуть. Дориан усмехнулся, откинулся на спинку кресла — солнечные зайчики ринулись в стороны и устроились на коралловой обивке по-новому. — Ладно, сдаюсь, — сказал он, закинув ногу на ногу и подперев кулаком щеку. — Только одна просьба, дорогая леди. Ты бы сначала подросла, а потом уже вновь принялась убеждать меня, будто я сильнее и лучше, чем есть. … Тем же вечером она сумела уговорить его с ней поиграть. «В большое чаепитие!» — сказала Инквизитор, и Дориан заметил, что для большого чаепития их двоих — маловато. «Тогда я приглашу еще кого-нибудь!» — сказала Инквизитор, и Дориан пожал плечами. А теперь сидел за маленьким резным столиком здесь же, в библиотеке, и едва сдерживал смех: Герион Алексиус был не самым гармоничным дополнением к миниатюрному чайному сервизу. — Мне сказали, что он мой пленник, и я могу делать с ним, что захочу. Я захотела пригласить его к нам на чаепитие. — Премного тронут, — с каменным лицом сказал Алексиус. Лавеллан добродушно не замечала ни его неудовольствия, ни ужимок его бывшего ученика. Она лила из чайничка несуществующий чай так вовлечено и старательно, что, казалось, вот-вот можно было услышать журчащий звук. И даже чайный аромат почувствовать. — Вот, Дориан. Ты — мой жених, и поэтому я налила тебе чай первым. — Жених? — хмыкнул Дориан. — Ну и несчастная же ты женщина, Инквизитор. — Но ты все равно должен предложить свою чашку господину Гериону, — строго сказала она, пропуская его слова мимо своих прелестных острых ушек. — Ну вот еще. Ты так заботливо ее наполнила. — Но ты должен! Потому что господин Герион наш гость и твой отец! Он приехал издалека, чтобы благословить наш союз, будь вежливым! А то не благословит. Жених повел бровью: — Вот какие у нас, значит, правила? Что ж, видно, с отцом мне, что в жизни, что в игре не везет. Может, я лучше буду сиротой-бастардом из какого-нибудь далекого королевства в неизведанных землях? И, кстати, вместо чая я бы предпочел сейчас Плотское, 8:69 Благословенного века. — Дорогой, вот твой чай Благословенного века, — терпеливо и заботливо пододвинула к нему игрушечную чашечку Инквизитор, а ту, что ранее стояла перед ним — сама протянула Алексиусу. — Знаете, он не всегда такой. Наверное, просто устал. Дорогой много работает. — О? И чем же ваш дорогой занимается? — Алексиус не подыгрывал. Дориан знал, что Алексиус никогда не подыгрывает: он изучает, принимает исходные положения и складывает их в выгодные, лепит из теорий форму, переносит на практику, копается; даже вспарывает и оперирует, когда интерес превосходит брезгливость. — Он ловит духов! — играя, на ходу выдумывала леди Инквизитор. — Круг призыва, я полагаю? — Ну что вы, папа, какой примитив! — не веря ушам, закатил глаза Дориан. — Я и поинтереснее приемы знаю: у меня были хорошие учителя. На лбу Алексиуса обозначились удивленные складки, а потом уголок его губ пополз вверх. Ученик его — Некромант по специализации — продолжил: — Обычно хватаюсь магией за умирающего, пока тот дух не испустил, и привязываю его к самовыдуманной цели — пусть себе бегает. — Нет-нет! — вмешалась вдруг Инквизитор. — Ты ловишь живого духа! То есть, духов… Они ходят по миру, ни к чему не привязанные. — Хм-м… — В таком случае, телекинетическая клетка, я полагаю? — спросил Алексиус у Дориана, с выражением, которым наполнены были их далекие, давно утонувшие во времени, давно заваленные тоннами красного лириума, беседы. И даже сам Павус, с удивлением для себя почувствовал, что ностальгирует: — Может быть… Наверное, даже — да. Грубовато, конечно, и больно, наверняка. — Нет-нет! — снова вмешалась Инквизитор. — Ты ловишь так, чтобы не навредить! — Хорошо. Предположим, я нежен, как лютик… — Боюсь, ты обречен на провал, Дориан. Никогда ты не был сторонником ветки поля отталкивания. — Поле отталкивания? Ах… Мистическое отрицание! Ну конечно! — Дориан ударил ладонью о ладонь. — И духов поймает, и особенно им не навредит, и магические атаки с их стороны пресечет, если вдруг обидятся. — А есть какой-нибудь упрощенный вариант этого заклинания? — милейше улыбнулась Лавеллан будто бы невзначай и подула в свою пустую чашку. И началась жаркая дискуссия. Совместная работа двух, возможно, величайших умов Тевинтера над упрощением случайного заклинания по прихоти играющего ребенка. Они передавали друг другу листы бумаги, спорили, трясли головами, хватались за чашки, потому что хотелось пить. Лавеллан смотрела, как по стенам, по столу, по их рукам и их лицам скачут солнечные зайчики. А потом получила свою упрощенную формулу и ушла так тихонечко, что эти двое даже и не заметили. Наставник и ученик — почти что отец и сын — наконец-то разговаривали. И впервые взахлеб обсуждали магические теории не за бренди, а за маленькими чашечками несуществующего чая. … Его стянуло, и он ничего не понимал. Магия была хваткая, но осторожная, почти что нежная, а он был легкий и все равно не мог никуда уйти. Он лихорадочно нащупал свой амулет, чтобы чувствовать его не только сознанием, но и рукой. Его никто не привяжет. Солас ему обещал. — Вот это у тебя шляпа! — из-за отрезавшей его от мира ловушки он не заметил ее приближения, но услышав ее голос — ушами, а не как обычно — все равно успокоился. Она не сделает плохо. Не заставит его делать плохо. Девочка радовалась своему успеху. Девочка смотрела на пойманного духа, но видела его пока не целиком, но в общем: обступившие его стенки заклинания искажали пространство — он казался ей отражением на текущей воде.  — Какая большущая! Не шляпа, а крыша целая! Это чтобы под ней прятаться, да? Всем нужна крыша, под которой можно прятаться, даже духам. — Ты видишь, — тихо проговорил он. — Теперь вижу. А вот показался бы мне сам — и ловушек ставить бы не пришлось. Она погладила ладонью воздух, словно отерла запотевшее стекло, и заклинание спало. — Я решил ждать, когда ты вспомнишь. — Что вспомню? — Все. Себя. Ты теперь другая. Даже ярче, чем была. Нет, тебя как будто две. Но ты не там и там, как Солас, а одна, и ты не знаешь. Наверное, это тяжело. Я старался помочь. Девочка наклонила голову на бок. И вдруг порадовалась своему маленькому росту: он так умело прятался под своей крышей, что сверху, наверняка, не было видно и половины его лица. А ей отсюда все видно. И глаза его видно тоже. … У него были глаза, в которые нельзя просто смотреть. В них смотреть, — все равно, что лежать на спине в поле. Где рожь высокая, некошеная и путанная. И за ней почти не видно неба. Только проблески, только кусочки. А рожь сухая. А небо после дождя. Вот такие у него были глаза. Он отвел взгляд. Переступил с ноги на ногу. Чуть согнул руки и зажал в кулаке свой указательный палец: — Солас сказал не пугать. Я не пугаю? — Духи не страшные. Ты ведь дух? — Да. Коул. Девочка улыбнулась: ей понравилось, как звучит его имя. Будто крупная росинка упала с ивового листа в тихую озерную воду. Коул опять посмотрел на нее. Очень внимательно — словно ждал, что в ней вот-вот произойдет какая-то перемена. Но потом сказал коротко и глухо: — Ты не помнишь. — Не правда, — нахмурившись, возразила девочка. — Все я помню. Ты мне сапоги шнуровал. И закутывал ноги. И оставлял сладости. И обливал балконные двери водой, чтобы они замерзли и поросли морозными узорами, потому что те приводили девочку в восторг: они были похожи на пушистые еловые лапы, на целые леса, по которым она как будто бы когда-то гуляла. — Я хочу тебя поблагодарить. Сказала она и тут же замолкла, размышляя, как это сделать так, чтобы он понял. Ей очень хотелось его обнять. Очень. Но она знала: духи не умеют так понимать. Она не поблагодарит, а только собьет его с толку. А что же тогда делать? А как же тогда объяснить, если ей шесть лет — она маленькая, простая и пока не умеет изливать свои чувства как-то еще. Смешок Коула был неожиданным и коротким, как цветение феландариса. И таким же мягким, как его лепестки: — У тебя в голове мысли скачут, как зайцы на том столе. Ты видела? Они скачут, если на них не смотреть. Девочка поджала губы. Теперь обнять Коула захотелось еще сильнее и уже не в благодарность, а просто так. И вместе с этим желанием к ней вдруг пришла простая и невероятная идея. Может быть, обниматься Коул и не умеет, зато уж точно умеет помогать. — Я знаю, как помочь тебе понять! Она побежала к столу с зайцами и залезла на него с ногами. — Иди сюда, Коул! Он послушно, но чуть-чуть сторожась, подошел. Теперь они были одного роста. — Ну, начали. Раз, два, три! Девочка вдруг расслабила ноги. И накренилась вперед. И полетела лицом вниз. И шлепнулась, едва не расшибив себе подбородок, но точно расквасив обе коленки. — У-у-у… Коул опустился рядом с ней на корточки и уложил на колени руки: — Теперь тебе больно. Как это помогло? — Я думала, ты меня поймаешь! Ай. — Извини. Если ты от этого станешь радостнее, я могу попробовать еще раз. — Нет уж! Она села. Задрала будничное платье и оценила последствия своего эксперимента. Она не плакала. На последних занятиях во дворе, с которых она приходила всегда вся мокрая и часто — вся в синяках, Кассандра ее и что пострашнее учила терпеть. Девочка послюнявила пальцы и полезла ими в ссадины: сбитую кожу захотелось отодрать до конца. — Зачем ты упала? — спросил Коул. — Хотела, чтобы ты поймал. Думала, так ты поймешь, что значит обнимать. — Но я знаю, что значит обнимать. Наверное. Меня обнимал Рис. Тогда было плохо. — А сейчас хорошо? Коул ответил не сразу. Слушать самого себя было непривычно и сложно. Даже больно — нужно было изнутри вывернуться так, чтобы приложить к груди ухо. — Сейчас… Сейчас по-другому. Полнее. Чувствую больше. Легкий. Свободный от того, что тянуло. Могу скользить. Могу вернуться. Но и остаться могу. Благодаря тебе. Ты не помнишь, но ты позволила мне быть мной и не изменилась, когда я стал. Даже не изменилась теперь, когда вся изменилась. Я опять не потерял тебя. Это так хорошо! Ты не можешь представить, что это значит. А я не могу объяснить, — он выдержал радостную, чуть потерянную паузу, после которой внутри у него будто что-то щелкнуло, открывая новый, простой, но важный смысл. — Ты тоже часто не умеешь объяснить, и поэтому обнимаешь! Воскликнул Коул тихо и опять прислушался к себе ненадолго. — Я умею обнимать. Я помню, как надо делать. Он действительно помнил. И обнял ее. И пустил ее под свою крышу. С ними, с ней, здесь — было хорошо. По-настоящему хорошо, когда воспоминания того Коула, представление духа о жизни и его собственные наблюдения за людьми перестали быть мутной кашей. В голове образовалась сеть, где каждая ячейка была связана с другими, и слова Соласа, подобные успокаивающему ветру, и ее действия, подобные урагану, расставляли на свои места смерть и борьбу, судьбу и лето, нежность и битые коленки — и от этого не так ярко становилось перед глазами и куда свободнее на душе. Закрыв глаза, девочка с удивлением обнаружила, что он ничем не пахнет. Совсем ничем не пахнет. Даже дождливым небом. Хотела было уже и расстроиться, пугая Коула, но услышала вдруг какой-то скрежещущий вздох, что пронесся по комнате. И, открыв глаза, увидала дуэнью у лестницы. Старуха смотрела на девочку, как на одержимую. Смотрела сквозь Коула. … — Поднимаюсь и слышу — болтает. Но в комнате-то никого. Одна она и на полу сидит. Глаза закрыла, руки разводит, как проклятая. Лавеллан сидела, опустив голову, и не глядела ни на дуэнью, ни на Соласа, ни на картинки на стенах ротонды. Старуха тащила ее сюда так немилосердно и стремительно, что с новой силой разболелись коленки. Наверное, даже кровоточили и пачкали платье. Вот бы они не заметили, думала Инквизитор. Заметят, и все станет еще хуже. — Сразу к вам привела, — все волновалась дуэнья. — Вы у нас по магии. Я же не знаю. Вдруг в нее вселился кто? Демон какой-нибудь. — Нет никаких демонов, — буркнула девочка. — Есть только люди-дураки. Солас с гордостью улыбнулся. В общем-то, он уже и так догадывался, в чем причина всей этой беспочвенной шумихи. Через несколько мгновений предположения его приобрели еще и наглядное доказательство: рядом с запуганно склонившей голову Лавеллан появился такой же запуганно склонивший голову Коул. Словно мальчишка-соучастник детской шалости, которому чудом удалось сбежать с места преступления, вдруг сам пришел на раздачу тумаков, чтобы разделить с пойманным товарищем участь. — Все в порядке, мадам надзирательница, — сказал Солас. — Мне бы хотелось, чтобы вы больше не тревожили Инквизитора по этому поводу. Дуэнья глянула из-под лысых бровей со своим обычным выражением, но и как обычно, не решилась ему перечить. И оскорблено-пристыженная удалилась. — А я с самого начала знала! — сказала Инквизитор, но облегченно выпрямила спину только сейчас. — Ты любишь духов, Солас. Ты не стал бы запрещать дружить с Коулом. — Запрещать? — отступник обернулся к ней порывисто — крючковатый амулет качнулся, рассек ему грудь и вернулся на место маятником. — Da`len, я не собирался тебе ничего запрещать. Я и не стану тебе ничего запрещать. Никогда. — Это правда, — поднял лицо Коул и устремил свой взгляд в пространство между Лавеллан и Соласом. — Он не станет. Пусть ему и очень хочется. Но тот, кого он хочет запретить, тоже защищает. Нельзя запрещать, пока ты в опасности. Легче, когда он далеко, как сейчас. — Кто далеко? — спросила девочка. Но Коул вдруг растерянно замолчал: нити пойманных мыслей, которые цепляли и вытягивали из него слова, вдруг разом оборвались, будто сщелкнутые чем-то острым. Как коготь. Или даже — как волчий зуб. … А когда она с горящими коленками доковыляла до своей комнаты, обнаружила у двери женщину, обычно помогающую в лазарете. В ее руках из маленького тазика с водой выглядывал айсбергчик белой, чистой тряпицы, а сумочка на поясе пахла травами и марлей, смоченной в настое канавариса. — Так, и зачем же я сюда… — бормотала над тазиком женщина, с удивлением разглядывая дверь перед собой, а увидев ту, кто за этой дверью жила, оторопела еще сильнее. — Леди Инквизитор! Прошу простить, мне как будто бы кто-то сказал… Ваша милость, у вас ничего не болит? … Прошло несколько дней. Коленки уже совсем зажили, и забираться в кадку с подогретой водой снова стало приятно. За ширмой, в закутке, предназначенном для умывания, она смывала с себя пот и усталость, нежилась и отдыхала свои заслуженные несколько минут после очередной тренировки с Кассандрой. Учебный день Инквизитора еще не был окончен — ее ждал Солас. Ему нравилось рассказывать ей свои волшебные, но правдивые истории перед самым сном — когда сознание еще бдит, но уже обезволенно тянется к Тени. Образы получались полнее и ярче; казалось, и Митал, и Фалон`Дина и даже Ужасного Волка можно было почти увидеть. Она опустилась в воду по самый нос. Кончики волос расползлись во все стороны мокрой, пушистой кляксой. А вот кончики ушей остались над водой и даже почувствовали вкравшийся за звуком открывшейся двери сквознячок. — Выбирайся, девочка, — радушно сказала ей дуэнья из-за ширмы, хотя могла бы просто прийти и без церемоний вынуть ее из кадки; кажется, там, за ширмой и за стенами происходило что-то радостное, и общее приподнятое настроение повлияло на нее смягчающе. — Выбирайся, надо поскорее тебя растереть. Войска господина Каллена возвращаются. Будет хорошо для их духа, если Инквизитор выйдет их встречать. Да и тебе полезно. … Она не выбралась — она выскочила! И в нетерпении вырвалась из рук дуэньи (после всех тренировок, она наконец сделалась сильнее и шустрее нее). И побежала — едва растертая, босяком, в кое-как нацепленной комнатной сорочке. Она бежала по ковровым дорожкам тронного зала, а левый рукав все болтался, не продетый. Она выпорхнула за двери — на лестницу, и увидала, что не одна она ринулась их встречать. С высоты лестницы, за бугорчатым морем людских голов, было видно, как спешиваются всадники, как присаживается в ритуальном книксене Жозефина, как Железный Бык приятельски треплет кого-то в большом, львином шлеме по плечу. И как тот снимает шлем и оглядывается, спрашивает о чем-то. — Я здесь! Каллен! — крикнула Лавеллан и замахала руками, словно подгоняя к нему свои слова. Боясь, что просто так он не услышит. Но Каллен услышал, конечно же. И поднялся широкими шагами по лестнице, и подхватил ее на руки, и поскорее внес внутрь, даже сквозь доспех чувствуя, какая она горячая и распаренная. Еще мокрые кончики волос завитками прилипли к нагруднику. — Ты вернулся! — смеялась Инквизитор, подтягиваясь выше и лицом прижимаясь к колючим его щекам. — Конечно, вернулся, — отозвался Каллен как будто немножко простуженным голосом и все нес ее туда, где побольше горит огней и где ей будет потеплее. — Как же я мог не вернуться, раз тебе обещал? Он нашел подходящее место и опустил ее, готовый, наконец, слушать счастливый детский смех со всем вниманием. Но смех вдруг будто застрял у нее в горле: за спиной Каллена девочка увидела дуэнью. Та смотрела с явным, холодным, презрительным осуждением. — Инквизитору не подобает забывать о стыдливости, — сказала она и, вырастая между генералом и девочкой, с неудовольствием уронила на ее плечи накидку из полубархата. — Теперь господин Каллен решит, что я воспитала тебя бесстыдницей. Бегать в сорочке — почти голышом! — да перед мужчиной, которого тебе даже в мужья не прочили — видано ли? — Она ребенок, — сказал вдруг Каллен грозно, по-львиному, словно снова надел свой невероятный шлем. — И не вам здесь решать, кого кому прочили. Дуэнья посмотрела на него круглыми маленькими глазами. — Вы оставите нас? — спросил генерал, но и будто приказал одновременно. А когда их оставили, опустился к маленькой Лавеллан и улыбнулся. Ей показалось, что его улыбка слегка натянута. Чуть неестественна; она вся задрожала под накидкой, хотя совсем недалеко огонь в напольной чаше горел и грел, как сумасшедший. — Ну что ты расстроилась? Мне же все равно. Я так хотел тебя видеть. Так обрадовался… Она всхлипнула, плечи незаметно дрогнули под небрежно наброшенной тканью. — Ты плачешь?! — Нет. Я тоже… очень обрадовалась… Я скучала… Он обнял ее. Не так, как обнимал Коул, не так, как обнимала Жозефина. От него пахло железом, дорогой и почему-то лежалой хвоей. И совсем не пахло войной. В нем словно впервые не нашлось для войны места. Слишком много добра, слишком много защиты. И невыносимо много тоски. — И я по тебе скучал, леди Инквизитор. Я до сих пор по тебе скучаю. — Но я же… Но я же здесь! — Да. Ты здесь… И даже не знаешь, как сильно я скучаю. Как сильно мы все… … — Я устала. Можно мы на сегодня закончим? Солас оторвал взгляд от новенькой рукописи, лежавшей у него на коленях. Рукопись была из тех, что он сам составлял, — для себя. И для нее тоже. Чтобы ничего не забыть, и чтобы в ее головке многовековая история уместилась гармонично, и поломала бы как можно меньше ее сохранившихся сущностных черт. — Конечно, ты устала, — вздохнул Солас. — Возвращение Каллена повлекло за собой слишком много эмоций с твоей стороны. — Хорошо, что он вернулся, да? — Да, — сказал Солас, Лавеллан видела, как в спокойных его глазах отражается завесный огонь. Она без смущения зевнула. Солас отложил рукопись на стол. — Не сердись… Давай ты продолжишь рассказывать о третьем расколе Арлатана уже в Тени? — Нет. Отдыхай сегодня. Спи спокойно, Инквизитор. — А можно я здесь? — Если желаешь. Он не удивился вопросу: когда они балансировали на грани реальности и Тени, Инквизитор по неопытности часто оступалась и проваливалась в сон без предупреждения. И, в зависимости от важности предлагаемых знаний, Соласу приходилось или следовать за ней, надеясь, что сон получится должного уровня осознанности. Или, сдавшись, брать Лавеллан на руки и относить в ее покои. Она плюхнулась на бок и растянулась на софе. В библиотеке давно погасили свечи. Птицы под крышей спали, спрятав острые ноздрястые клювы в перья на спине. — Ты ведь посидишь со мной? — Я никуда не уйду. — Нет, — она мотнула головой, не отрываясь от обивки щекой. — Ты посидишь со мной? — и хлопнула по обивке ладонью. Солас сел рядом. Потом прилег. Софа была маленькой и неудобной для сна, но он давно уже знал, как ее приручить. Да и спать он, в общем-то, еще не собирался. — Ты расскажешь мне сказку? — Ты разве не жаловалась, что устала? — Нет, не как обычно, а просто сказку… — сонно проговорила Инквизитор. — Которую можно не запоминать, и над которой можно не думать. — Я не знаю таких сказок, над которыми можно не думать. Он лежал на боку, упираясь плечом в подлокотник, и чувствовал слабенькое, ровное дыхание у себя на груди. Босые пятки Лавеллан выглядывали из-под одежды. Кажется, она любила все эти длинные платья: под ними легче всего было прятать свою босоногость. Странно, но до проклятия он не замечал за ней привычки ходить босиком. — А ты знаешь… легенду? — еле пошевелила губами Инквизитор; она старалась задержать глаза на вычурном его амулете, но взгляд предательски соскальзывал — и тогда она осторожно схватила одну из веревок в кулак. — Легенду… Там еще есть леди. И рыцарь, и зверь. Мне кто-то давно-давно рассказывал… — Это горькая легенда, da`len. — Почему горькая? — Потому что это история о потерянной любви, которую невозможно вернуть. — Краси-и-иво, — у нее не получилось поднять голову и увидеть его лицо, но зато легкие тоненькие губы ее пока слушались. — У Варрика много таких… о потерянной любви. — Но ты же помнишь, что все истории, которые рассказываю я — правда? — Да. Расскажи… легенду о леди. — Не просто о леди. Солас едва слышно и едва ли радостно усмехнулся: — Это легенда о прекрасной Леди, неловком Рыцаре и трусливом Звере. Но, по большому счету, только о Леди. Потому что Рыцарь и Зверь сами по себе, на самом деле, мало что представляли до встречи с ней. Это она придавала им силы. — А… что это были… за силы? — Рыцарю она даровала уверенность в себе и свободу от сковывающих его оков. А Зверь… глядя на нее, Зверь все больше убеждался, что ничего еще не потеряно. Что все еще может быть… по-настоящему. Они оба ждали ее. И всякий раз, когда она отпирала двери в их… Da`len? Слабенькое, ровное дыхание теплотой растекалось по его груди. Свет огней — обыкновенного и завесного смешивался и ложился на ее волосы, на лицо и на плечи — укрывал ее всю, будто бы изначально, с самого рождения мира был ее частью. Инквизитор спала. Солас решил встать и не смог даже чуть приподняться: на шею его будто ловчий силок набросили. Четыре, исходящие от амулета веревки натянулись: даже спящая, Инквизитор держала его крепко в маленьком кулачке. — Кажется, Леди все же меня поймала. Что сейчас, что тогда… Он мог бы обмануть ее хватку, пожертвовав лишь малой частью себя — оставить в ее руках амулет и сбежать трусливым зверем. Вот только на самом-то деле — Зверь всегда хотел остаться с ней. Весь.