Посвящается Машеньке (Maria_Abbot) и Дашеньке (БелорусскийСериальныйЗадрот). Моим вдохновителям.
В аудитории было шумно. Впрочем, как и всегда, когда все три группы этого потока собираются в полном составе. Преподаватель мировой литературы задерживался, и студенты с нетерпением ждали, когда же пройдут те законные пятнадцать минут, по прошествии которых можно с чистой совестью свалить. Однако, когда до этого счастливого момента оставалось совсем немного, в аудиторию зашёл высокий молодой человек в деловом костюме и белой рубашке. Он прошёл к преподавательскому столу, поставил на стул свой уже довольно потрёпанный кейс, снял пиджак и по локоть закатал рукава рубашки, обнажив довольно крепкие руки, поправил свои не очень аккуратно уложенные волосы и подошёл к кафедре. В тот же момент к нему подскочила студентка, сидевшая в первом ряду, держа в руках синюю папку. — Профессор Хаммел, я принесла реферат, как и обещала, — тихо сказала девушка, протягивая папку преподавателю. — Спасибо, мисс Хейл. Положите его, пожалуйста, на стол, я посмотрю после пары, — улыбнулся профессор и вновь обратил внимание на студентов. — Доброе утро, леди и джентльмены! Итак, напомните мне, пожалуйста, тему сегодняшней лекции. — Жизнь и творчество Уильяма Шекспира! — услужливо отозвались с первого ряда. На лице преподавателя появилась широкая и немного удивлённая улыбка. — Правда? Ну надо же! — молодой человек покачал головой. — Что ж… Ты — музыка, но звукам музыкальным Ты внемлешь с непонятною тоской. Зачем же любишь то, что так печально, Встречаешь муку радостью такой? Где тайная причина этой муки? Не потому ли грустью ты объят, Что стройно согласованные звуки Упреком одиночеству звучат? Прислушайся, как дружественно струны Вступают в строй и голос подают, — Как будто мать, отец и отрок юный В счастливом единении поют. Нам говорит согласье струн в концерте, Что одинокий путь подобен смерти.* Пока Хаммел читал сонет, в аудитории воцарилась полнейшая тишина. Замолчали даже вечные «шептуны» с задних рядов. Однако как только его голос затих, это шуршание возобновилось. — Как красиво! — восхищённо воскликнула студентка где-то в третьем ряду. — И мне это почему-то напомнило песню Блейна Андерсона. Детка, ты не одна! Ведь ты здесь со мной!..** — пропела девушка. — Впервые слышу, чтобы Шекспира сравнивали с какой-то попсой, — возмущённо хмыкнул преподаватель. — Но это же Блейн Андерсон! Он идеален! Жаль, что он гей… — Да, я знаю, кто он такой. И, мне кажется, рановато судить о его творчестве, когда он выпустил пока что всего один сингл. Поэтому я предлагаю вернуться к Шекспиру, — поставил точку в этой дискуссии профессор. — И ещё! Дамы и господа на последних рядах, будьте, пожалуйста, повнимательнее! За лишние звуки назначается штраф! Будете выходить ко мне и читать один из сонетов Шекспира на ваш выбор перед всем высоким собранием, — Хаммел обвёл рукой всех присутствующих. И со спокойной совестью и в полной тишине начал лекцию. Он медленно отходил назад, пока не встал за кафедру, что делал очень редко, и как можно незаметнее достал мобильный, чтобы набрать сообщение. Кому: Блейн Мои студенты оказались твоими фанатами. Похоже, даже в универе мне не дадут забыть о тебе. хохохо Курт писал сообщение, не прекращая что-то говорить о Шекспире, и, видимо, успешно, ведь в аудитории всё ещё стояла тишина. Которая через пару секунд разорвалась сигналом пришедшего сообщения, донёсшимся с задних рядов. — Молодой человек! — заговорил профессор Хаммел в микрофон, что делал ещё реже, чем становился за кафедру. — Прошу, снимите Ваш головной убор и выходите сюда. Этот парень, вальяжно сидевший на последнем ряду, неторопливо проверил телефон, улыбнулся пришедшему сообщению, а затем медленно встал и снял кепку, совершенно не гармонировавшую с довольно официальным внешним видом и закрывавшую половину лица. Аудитория ахнула, а парень двинулся по направлению к преподавателю, на ходу читая наизусть: Лик женщины, но строже, совершенней Природы изваяло мастерство. По-женски ты красив, но чужд измене, Царь и царица сердца моего. Твои нежный взор лишен игры лукавой, Но золотит сияньем все вокруг. Он мужествен и властью величавой Друзей пленяет и разит подруг. Тебя природа женщиною милой Задумала, но, страстью пленена, Она меня с тобою разлучила, А женщин осчастливила она. Пусть будет так. Но вот мое условье: Люби меня, а их дари любовью. На долю секунды в помещении стало абсолютно тихо. Но в следующий момент загремели аплодисменты и послышался громкий шёпот: «Это же он!», «Тот самый Блейн Андерсон?!» и «Не может быть!» — Профессор Хаммел, — заговорил Блейн, как только в аудитории стало чуть тише. — Я думаю, что наказание было не совсем справедливым, ведь это сообщение прислали Вы, — он покрутил телефон в руках, а все студенты, затаив дыхание, с удивлением следили за двумя мужчинами, которые, оказывается, были знакомы. — Я требую восстановления справедливости, — закончил Андерсон, вызвав у Курта на лице улыбку. Студенты завороженно ожидали продолжения, и преподаватель наконец заговорил: Не соревнуюсь я с творцами од, Которые раскрашенным богиням В подарок преподносят небосвод Со всей землей и океаном синим. Пускай они для украшенья строф Твердят в стихах, между собою споря, О звездах неба, о венках цветов, О драгоценностях земли и моря. В любви и в слове — правда мой закон, И я пишу, что милая прекрасна, Как все, кто смертной матерью рожден, А не как солнце или месяц ясный. Я не хочу хвалить любовь мою, — Я никому ее не продаю! Они стояли друг напротив друга и улыбались. Их разделяло лишь небольшое возвышение и кафедра, за которой всё ещё стоял Курт. Никто из студентов не решался что-либо сделать или сказать. И поэтому, спустя полминуты молчания, Блейн вновь заговорил: Кто под звездой счастливою рожден — Гордится славой, титулом и властью. А я судьбой скромнее награжден, И для меня любовь — источник счастья. Под солнцем пышно листья распростер Наперсник принца, ставленник вельможи. Но гаснет солнца благосклонный взор, И золотой подсолнух гаснет тоже. Военачальник, баловень побед, В бою последнем терпит пораженье, И всех его заслуг потерян след. Его удел — опала и забвенье. Но нет угрозы титулам моим Пожизненным: любил, люблю, любим. На последних словах Андерсон поднялся к Курту, взял его за руку, вывел из-за кафедры и встал перед ним на одно колено. Все присутствующие шокированно ахнули, кто-то включил камеру на своём мобильном, а Блейн продолжил, глядя только на мужчину напротив: — Почти четыре года назад я стоял прямо здесь, напротив тебя, и точно так же читал Шекспира, думая, что только идиот может влюбиться так быстро. Знаешь, с того времени ничего не изменилось. Я всё тот же идиот, и ты, кстати, не устаёшь мне об этом напоминать, — оба хмыкнули, и Блейн слегка покачал головой. — Но главное — я любимый идиот. И поэтому самый счастливый, — по аудитории прокатились умилённые вздохи. — Ты единственный в этом университете, кто научил меня тому, что мне на самом деле пригодилось. Тому, что действительно важно. Ну, во-первых, на экзамене я отвечал именно ту тему, которую ты объяснял, — все рассмеялись, но быстро затихли, ожидая продолжения. — А во-вторых… Ты научил меня тому, что значит — заботиться о ком-то, кроме себя, по-настоящему любить кого-то. Ты научил меня, что значит — жить для кого-то другого и отдавать кому-то всего себя… Я давно уже твой. Только твой. А ты только мой. И сейчас я просто хочу юридически оформить это право собственности, — хохотнул Блейн, доставая из внутреннего кармана блейзера бархатную коробочку. Из аудитории донеслись удивлённые и восхищённые восклицания особо впечатлительных студенток. Курт приложил ладони к горящему от смущения лицу и влюблёнными глазами смотрел на своего парня. — Курт Элизабет Хаммел. Не согласишься ли ты стать моим мужем? — О боже, да! — выдохнул Курт едва слышно, потянул на себя своего уже жениха, заставляя подняться на ноги, и нежно поцеловал. Вновь зазвучали громкие аплодисменты, поздравления, свист. Кто-то начал тут же загружать в интернет видео. А двое, стоящие перед всем этим безумием в объятиях друг друга, просто были счастливы.***
Любовь — над бурей поднятый маяк, Не меркнущий во мраке и тумане. Любовь — звезда, которою моряк Определяет место в океане. Любовь — не кукла жалкая в руках У времени, стирающего розы На пламенных устах и на щеках, И не страшны ей времени угрозы.