May I Feel

      Дверь в аудиторию открылась точно со звонком. Студенты замолкли, ожидая увидеть профессора Эдинсона, своего лектора по мировой литературе. Однако каково же было их удивление, когда в помещение зашёл, как и неделю назад, мистер Хаммел. Но в отличие от прошлого раза, молодые люди не стали пренебрегать присутствием аспиранта и не начали шуметь. Они с нетерпением ожидали новой лекции, в надежде, что она окажется настолько же интересной, как и предыдущая.       — Добрый день, — мистер Хаммел подошёл к столу, поставил свой кейс и уже по привычке снял пиджак и закатал рукава. — Профессор Эдинсон всё ещё находится на больничном, поэтому я снова буду читать вам лекцию, — по аудитории прошёл тихий возбуждённый шёпоток, на который аспирант предпочёл не обращать внимания. — Мы продолжим по вашему учебному плану. Какая у вас следующая тема? — спросил он, подходя к одной из девушек на первом ряду, которая уже протягивала ему тетрадь с планом лекций. — Жизнь и творчество Уильяма Шекспира, — с улыбкой прочитал он и отдал девушке тетрадь, слегка коснувшись её руки. Она густо покраснела и опустила глаза, а её подруги смотрели на неё с тихой завистью.       — Я уже начинал говорить о Шекспире на прошлой лекции, — начал аспирант. — И, я уверен, вы отлично знаете биографию этого знаменитого драматурга ещё из школьной программы. Существует не так много действительно достоверной информации о его жизни. И поэтому в научном сообществе до сих пор ставятся под сомнение многие факты, — как и в прошлый раз, мистер Хаммел проигнорировал микрофон и присел на преподавательский стол. — К примеру, некоторые исследователи считают, что «Шекспир» — это псевдоним, под которым скрывались несколько личностей…       Кто-то на задних партах внезапно поднял руку, и аспирант встал и выпрямился, чтобы посмотреть, кто это.       — У вас есть вопрос? — Да, — ответил, чуть приподнявшись на месте, Блейн Андерсон. — Я хотел спросить, почему, когда неделю назад я пришёл к вам на кафедру для продолжения дискуссии, вас не оказалось на месте? — Мистер Андерсон, — тяжело вздохнув, сказал мистер Хаммел. — У меня появились некоторые проблемы личного характера, и я вынужден был срочно уйти. И в следующий раз не прерывайте меня, пожалуйста, если ваш вопрос не относится к теме лекции.       — Мистер Хаммел! — снова заговорил Блейн, не дав парню продолжить рассказ. — Я слышал, что Шекспир, несмотря на то, что у него были жена и дети, являлся геем. Это правда?       — Хороший вопрос, — аспирант сложил руки на груди. — Да, существуют сомнения на счёт сексуальной ориентации Шекспира. Однако все они основаны только на анализе содержания некоторых его сонетов. Так, по-моему, в сонете 126 он употребил обращение «мой милый мальчик»*, что некоторыми критиками было воспринято как раз как признак гомосексуальности. Лично я, как скептик и рационалист, не вполне воспринимаю эту теорию.       — Вы гомофоб? — прямо спросил Блейн, вызвав смешок у молодого человека.       — Скорее наоборот, но это уже не относится к нашей лекции, — спокойно ответил мистер Хаммел. По аудитории вновь прошёл возбуждённый шёпот, среди которого можно было различить что-то вроде «Это же было очевидно, судя по тому, как они с Андерсоном постоянно флиртуют» или «Я же говорил, гони двадцатку». Хаммелу пришлось деликатно прокашляться, чтобы вновь привлечь себе внимание.       — Я хочу попросить вас отложить обсуждение этой неожиданно столь заинтересовавшей вас новости до окончания моей лекции, — и, дождавшись, когда тишина вновь восстановится, мистер Хаммел продолжил: — Вернёмся к вопросу о существовании Шекспира как такового. Существует нестрафордианское течение, сторонники которого не верят в то, что Шекспир был реальной личностью. Они объясняют это тем, что не сохранилось ни одной рукописи драматурга, не было найдено никаких свидетельств о получении им образования, хотя в его произведениях ясно видны глубокие познания в области истории и литературы…       — Мистер Хаммел, — внезапно прервала его речь одна из студенток на первом ряду.       — Слушаю, — доброжелательно отозвался аспирант.       — На прошлой лекции вы наизусть процитировали один из сонетов Шекспира, — начала она. — А сколько вы знаете их на память? Много, наверное, да?       — На самом деле нет, — покачал головой молодой человек. — Я знаю несколько сонетов. Некоторые мне нужно было выучить для занятий либо прослушиваний, некоторые мне просто запали в душу, — пожал он плечами с улыбкой.       — А вы можете сейчас что-нибудь нам процитировать? — послышался голос Блейна, который, наплевав на все правила дисциплины, взял свои вещи и направился вперёд, к первым партам, где и уселся рядом с девушками. — Хоть что-нибудь, прошу, — сказал Андерсон с улыбкой. — Что первое в голову придёт.       Хаммел на пару секунд зажмурился, вспоминая что-то, а затем открыл глаза и начал читать.       Ты прихоти полна и любишь власть,       Подобно всем красавицам надменным.       Ты знаешь, что моя слепая страсть       Тебя считает даром драгоценным.       Пусть говорят, что смуглый облик твой       Не стоит слез любовного томленья, —       Я не решаюсь в спор вступать с молвой,       Но спорю с ней в своем воображенье.       Чтобы себя уверить до конца       И доказать нелепость этих басен,       Клянусь до слез, что темный цвет лица       И черный цвет волос твоих прекрасен.       Беда не в том, что ты лицом смугла, —       Не ты черна, черны твои дела! **       Студенты сидели, затаив дыхание, и слушали успевший полюбиться им мягкий голос мистера Хаммела. А Андерсон, уловивший скрытый смысл, который, возможно, и не пытался вложить в своё прочтение молодой человек, начал читать следом, будто продолжая какой-то давний разговор.       Уж лучше грешным быть, чем грешным слыть.       Напраслина страшнее обличенья.       И гибнет радость, коль ее судить       Должно не наше, а чужое мненье.       Как может взгляд чужих порочных глаз       Щадить во мне игру горячей крови?       Пусть грешен я, но не грешнее вас,       Мои шпионы, мастера злословья.       Я — это я, а вы грехи мои       По своему равняете примеру.       Но, может быть, я прям, а у судьи       Неправого в руках кривая мера,       И видит он в любом из ближних ложь,       Поскольку ближний на него похож!       Хаммел буквально потерял дар речи, глядя на то, как легко и не задумываясь тут же ответил ему Блейн. Из сонетов у них словно складывался не совсем обычный диалог, и аспирант не нашёл слов для своей реплики. Поэтому Блейн, уловив растерянность молодого человека, продолжил:       Мои глаза в тебя не влюблены, —       Они твои пороки видят ясно.       А сердце ни одной твоей вины       Не видит и с глазами не согласно.       Ушей твоя не услаждает речь.       Твой голос, взор и рук твоих касанье,       Прельщая, не могли меня увлечь       На праздник слуха, зренья, осязанья.       И все же внешним чувствам не дано —       Ни всем пяти, ни каждому отдельно —       Уверить сердце бедное одно,       Что это рабство для него смертельно.       Блейн встал и медленно подошёл к Хаммелу, читая строки сонета. Всё это время они смотрели друг другу в глаза, ни на секунду не отводя взгляд. И последние строки Андерсон прочитал, стоя рядом с аспирантом и гораздо ближе, чем следовало.       В своем несчастье одному я рад,       Что ты — мой грех и ты — мой вечный ад.       Оба чувствовали, как их сердца вдруг забились быстрее. Оба ощущали на своих губах сбившееся дыхание другого. Аудитория погрузилась в абсолютную тишину, все замерли в ожидании того, что будет. Блейн прикрыл глаза и медленно подался вперёд, постепенно сокращая то небольшое расстояние, что осталось между ними, но его остановил тихий голос Хаммела, который всё же решил продолжить диалог.       Откуда столько силы ты берешь,       Чтоб властвовать в бессилье надо мной?       Я собственным глазам внушаю ложь,       Клянусь им, что не светел свет дневной.       Так бесконечно обаянье зла,       Уверенность и власть греховных сил,       Что я, прощая черные дела,       Твой грех, как добродетель, полюбил.       Все, что вражду питало бы в другом,       Питает нежность у меня в груди.       Люблю я то, что все клянут кругом,       Но ты меня со всеми не суди.       Внезапно Блейн прислонил палец к губам парня, не дав ему закончить, и договорил сам:       Особенной любви достоин тот,       Кто недостойной душу отдает.       После этих слов расстояние между ними полностью стёрлось, и Блейн коснулся губ Хаммела своими, вовлекая в немного неловкий, но долгожданный поцелуй.

***

      Андерсон шёл по коридору академии со счастливой улыбкой на лице. Он постоянно оглядывался по сторонам, будто разыскивая кого-то. Внезапно он остановился возле приоткрытой двери класса по вокалу, откуда доносилась медленная красивая мелодия, и аккуратно заглянул внутрь. За роялем Блейн заметил красивого молодого человека с немного неаккуратной укладкой, по какой-то странной привычке снова закатавшего по локоть рукава белой классической рубашки. Андерсон тихонько наблюдал за ним, не решаясь прервать. Но когда милой человек закончил играть, Блейн зашёл в помещение, зачитывая наизусть вспомнившийся вдруг сонет.       Едва лишь ты, о музыка моя,       Займешься музыкой, встревожив строй       Ладов и струн искусною игрой,       Ревнивой завистью терзаюсь я.       Обидно мне, что ласки нежных рук       Ты отдаешь танцующим ладам,       Срывая краткий, мимолетный звук, —       А не моим томящимся устам.       Я весь хотел бы клавишами стать,       Чтоб только пальцы легкие твои       Прошлись по мне, заставив трепетать,       Когда ты струн коснешься в забытьи.       Но если счастье выпало струне,       Отдай ты руки ей, а губы — мне!       — Блейн, — парень с улыбкой нежно обнял его. — Я смотрю, у тебя всё замечательно.       — Знаешь, Курт, профессор сказал, что это был лучший ответ на его памяти, — ответил явно довольный собой Андерсон.       — Ну, с его-то возрастом я бы не особо доверял его памяти, — ухмыльнулся Хаммел. — Какой вопрос был хотя бы?       — Ни за что не поверишь! — воскликнул Блейн. — Жизнь и творчество Уильяма Шекспира!       — Вот это да! — рассмеялся Курт. — Видимо, это судьба… — мягко улыбнулся он, и Блейн не смог сдержаться, чтобы не поцеловать его в уголок губ.       — Это судьба, — повторил он, счастливо улыбаясь в ответ.