Три драббла о Дурзе

Шадия прислонилась к холодной шершавой колонне. Эта, увенчанная хищной горгульей с квадратными челюстями, была ее любимой – последняя в нижней галерее, она оставляла небольшое оконце, чтобы можно было посмотреть во двор, и стояла достаточно близко к стене, чтобы можно было незамеченной ускользнуть во мрак коридора. Мрак. Мрак был основным содержание ее жизни уже больше трех десятков лет. Когда она была свободна и носила другое имя, дальнейшая жизнь представлялась такой заманчивой: семья, любовь, ласковый муж, крепкий дом, дети, для которых она стала бы лучшей матерью на свете, как ей казалось. Она так ждала того дня, когда ее выберут на смотринах, это было бы так волнительно, так нежно, это было бы чудо. Её душа со стороны казалась бы бутоном, который вот-вот распахнется навстречу жизни, которую она так жаждала полюбить. Но у нее отобрали эту жизнь. Просто потому, что мужчины из соседней деревни, которых она даже немного знала, польстились на ее молодость и поддались похоти. Изнасилованная, захлебывающаяся кровью, сочащейся из разбитого лица, поруганная, избитая, пропитанная болью и жгучим позором, грязная-грязная-грязная, она не смогла просто умереть, нет, она умудрилась выцарапать на полу в пыли старого могильника проклятый жезл, и царство мертвых радостно подписало с ней бессрочный договор, приняв ее боль и кровь троих мужчин в качестве оплаты. Это… Это просто ее раздавило. Шадия чувствовала себя закопанной в землю заживо, похороненной в вечном могильном мраке. Она задыхалась от отсутствия «нормальной» жизни, отвергнутая миром «обычных» людей, которые теперь предпочитали гнать ее прочь. Она как будто была вытолкнута за порог своего дома на колкий зимний мороз в одной рубахе, а вся ее семья, друзья, мечты остались за обледеневшим стеклом, через которое она могла рассмотреть лишь тени милых образов. Сначала она решила умереть. Но известная отрава не брала ее тело, она слишком изменилась под воздействием посоха с «головой» в виде черепа. Тогда Шадия решила умереть окончательно более экзотическим образом, добравшись до Гиллидского Чудовища, по слухам, любившего высасывать силы из любых чародеек. Но и до него она не добралась. Слишком увлеклась изучением мира в своем новом, хотя и унылом существовании. Мрак и холод пробирали ее до костей, и ничто не могло отогнать его, даже предстоящий костер. Но долгожданное тепло пришло из совершенно неожиданного источника. Дурза. Сначала она боялась и ненавидела шейда так же, как огонь костра, к которому ее приговорили добрые соседи. Шейд был груб, страшен, жесток, себялюбив, и в ней он видел… Да ничего он в ней не видел, только полное недоразумение и злую шутку судьбы. Он играл со схиллсом, выгибая ее тело дугой до скрипа костей, и получал удовольствие от этих экспериментов. Но потом ему стало скучно, и, то ли за грустную историю, то ли просто из интереса, он выпустил ее в коридоры Гиллида, чтобы она научилась приносить ему пользу. Пораженная переменами в его настроении, смятенная и негодующая, Шадия теперь должна была пытаться ему угодить. Но сначала ему угождала даже ее ненависть к нему, над которой он насмехался. Впрочем, это были безобидные для шейда насмешки. Перед глазами встал кубок с вином, содержимое которого он опрокинул ей на голову, недовольный ее медлительностью. А ведь получить что-то на кухне новой служке сразу не удавалось, словно ее специально хотели подвести под гнев шейда. Впрочем, может быть и хотели. Сначала ей пытались сочувствовать, как очередной жертве, но потом, видя, как ее подпускает к себе Дурза, стали презирать. Служанки распускали слухи о том, как темный волшебник резвится ночами со своей новой игрушкой, ни в чем себе не отказывая. Ее быстро записали в «подстилки», которых не уважали даже младшие слуги на конюшне. Также веселым шейд находил опрокинуть что-нибудь сыпучее на пол, вроде тарелки бобов, приготовленных для отжима ядовитого сока, и Шадии приходилось ползать на коленях возле его ног, и если не хватало хоть одного плода, то шейд мог ухватить ее за волосы ткнуть лицом в оставшуюся находку. Он называл это «воспитанием». Иногда он подло обманывал ее, посылая ей мороки и видения, иногда испытывал ее. Один раз Дурза якобы вздремнул, устроившись у ее бока – шейд любил прикасаться к живому телу, по которому пробегала дрожь от его касания. Его бледное горло соблазнительно открылось, контрастируя с черным воротником рубашки, а в вазе с фруктами, стоявшей в досягаемости ее протянутой руки, блеснул острый нож. Шейд рыкнул, как делал иногда в глубоком сне. Шадия просидела с ним так почти час, пока ее взгляд не встретился с приоткрытым багровым глазом, с любопытством поглядывающим на нее. Дурза, как ни в чем не бывало, поднялся с нее, расправив складки одежды, и снова занялся бумагами, а ваза с фруктами и ножом таинственным образом исчезла. Но, при всей мерзости своего поведения, шейд был очень одинок. Когда он однажды неудачно закончил заклятье, которое ударило по нему самому, его слуги сторонились своего хозяина еще больше. Шадии тогда показалось, что как минимум часть замка скрестила пальцы за то, чтобы хозяин издох от собственной магии. Когда шейду бывало плохо, он запирался у себя, не принимая даже срочных гонцов. Как будто забивался в темный угол, в котором никто не мог заметить, как тяжело дается ему лечение от заклятья. Да и рана, полученная от колдовского зеркала, находилась на спине, а если Дурза не видел своего повреждения, лечить его с помощью заклинаний было очень сложно. Это был тот момент, когда она перестала его ненавидеть окончательно. Шейд не давал к себе прикасаться, даже чтобы промыть глубокую рваную рану, проклинал некроманта последними словами, выплевывал неизвестные ей ругательства дождем, но позволил поставить зеркала таким образом, чтобы в отражении одного в другом он видел свою рану. Дело пошло лучше. Отработав движения в отраженном пространстве, Дурза смог покрыть новой тканью разодранную спину. Свежая кожа почему-то получилась сначала розовой и немного вспухшей, но ему стало гораздо легче без гноящейся и свисающей лоскутами кожи. Тогда, в темноте его покоев, когда она подала ему мягкую черную накидку, чтобы прикрыть все еще горящую больную спину, шейд злобно обернулся к ней, оскалившись. Но в багровых глазах отразилась не только угроза, обещавшая оторвать ей руки за еще одно движение, но и удивление. Она страдала в своей пустыне, отвергнутая людьми, после счастливой жизни в большой семье, а Дурза жил в этой пустыне годами. Она заглянула в темноту существования черной магии и отшатнулась, а он дышал ей, как воздухом, потому что уже забыл, что бывает по-другому. И с тех пор она просто не могла оторвать от него взгляд. Дурза же был сложен, как порядок, возникший из хаоса, его невозможно было до конца понять, но чувствовалось, что всё, происходившее в его голове не было безумием. Это был порядок. Но свой собственный порядок, понятный только ему. Одинокий, озлобленный, сросшийся со своим одиночеством, как с броней от унизительного сострадания, Дурза не терпел рядом с собой конкурентов. Она и не была его конкурентом, в лучшем случае могла быть спутником на его орбите. Дурза. Шадия никогда не видела драконов, но вообразила бы себе у дракона такой же взгляд, который был у шейда. Так величественно смотрит огромное чудовище, от шагов которого содрогается земля под ногами, в горле которого клокочет огонь, который вот-вот вырвется наружу и спалит несчастную. Он порождал в ней ту же дрожь, как огненный шторм, вставший полыхающей стеной в лесу. От него нельзя спрятаться, нельзя скрыться, он неумолим и жесток, лишен человеческой морали, но вместе с этим – красив. Шейд был само пламя, сам огонь, смертельно опасен и невыразимо прекрасен. Но жар, исходивший от красноволосого Дурзы, озарил собой мрак, в котором вынуждена была пребывать Шадия. Возле него замерзший бутон встрепенулся, и чувство, похороненное и, казалось бы, давно мертвое, прорвалось наружу. И тьма и холод отступили. Вся нежность, любовь, которая должна была достаться детям, мужу, родителям – вся она теперь была посвящена Дурзе. Она любила его, предлагая эту самую теплую любовь на раскрытой ладони, не пытаясь ничего утаить или оставить себе. С шейдом нельзя было по-другому. Подозрительный и агрессивный, и вместе с тем нервный, как дикий зверь, дар, поданный из полураскрытой руки, он отхватывал вместе с пальцами. Для него и ради него она действительно могла сделать и вытерпеть все, что угодно. Эта любовь отличалась слепой преданностью, которая определенно пришлась колдуну по вкусу. Эта любовь была жертвой, которая была подарена ему раз и навсегда. Дурза хотел владеть принадлежащим ему целиком, поэтому в итоге позволил любить себя. Для него это было как новое угощение, которое он еще не пробовал на вкус. С женщиной, обуреваемой этим чувством, ему было просто. Дурза, оказавшийся страстным и даже громким любовником (конечно, он давно наложил на свои покои заклятье бесшумности), на самом деле очень ценил моменты, когда женщина высказывала ему желание сама. Сколько у него хватало терпения сдерживаться, столько он с ленивым наслаждением проводил это время в объятиях, предоставляя ей право самой ласкать его, умолять о возможности быть с ним, но, когда его сдержанность иссякала, он не терпел наималейшего противоречия, скручивая, сильно раздирая кожу острыми когтями, и едва не изламывая ее. Эта страсть напоминала иногда насилие, потому что была грубой в своей сути, но эта была именно страсть, потому что о насилии Шадия имела гораздо более полное представление, чем ей хотелось. Он проходил в нее мысленно и физически, заполняя собой каждую частичку ее тела и души. Любые существовавшие препоны, магические, физические или умственные, в своем нетерпении он просто разрывал. Видимо, это было одной из причин неудач его прошлых партий (а их было достаточно, потому что процесс не был для Дурзы новшеством). Ему нельзя было сопротивляться (и это было бессмысленно, учитывая высокое положение шейда), потому что от этого он только сильнее разыгрывался и переставал контролировать себя, в результате последствия и оказывались тяжелыми для здоровья женщин. Но Шадия стала для него многоразовой игрушкой. Он даже перестал выгонять ее из своей постели после окончания утехи, хотя Дурза обычно предпочитал спать один, чтобы его не тревожили. Правда, спасал скорее размер ложа, потому что прикосновения к себе во сне он не терпел. - Мне с тобой хорошо. - А сейчас тоже хорошо? – прошипел шейд, склоняясь над ней. Бледное худое лицо в обрамлении спутанных красных волос, щекотавших ей лицо, и багровые глаза с узкими, почти невидимыми зрачками. Как будто ему в глаза постоянно бил нестерпимо яркий свет. Впрочем, эти страшные глаза обрамляли длинные, блестящие и красивые ресницы, которым позавидовали бы некоторые красотки в Урубаене. Хотя вероятность того, что шейда кто-то мог рассматривать так долго и так подробно, чтобы заметить эту небольшую черту, была очень мала. Как-то не до этого было его пленникам. - И сейчас, - миролюбиво ответила Шадия, любуясь резкими чертами лица шейда. Его кожа на лбу казалось столь тонкой, что, казалось, через нее просвечивали кости черепа. Это создавало ложное ощущение, что на ощупь она должна быть очень нежной, бархатистой, хотя на самом деле кожа шейда даже в лучшем состоянии была сухой и немного шершавой, как у людей в возрасте. Тело шейда, прижавшееся к ее боку, казалось невероятно легким. Шадия не удержалась и легонько «постучала» пальцем в его бок, пониже ребер. Шейд недовольно сузил свои страшные глаза, а тонкие губы оголили острые желтоватые зубы. - Что ты делаешь? – голос шейда был почти капризным. Эта манера общения у него появилась недавно. - Ты… Ты такой странный на ощупь. Теплый, но не такой, как живой человек. Как будто бы, - Шадия нахмурилась, подбирая слово, - полый внутри, как будто у тебя жесткая оболочка снаружи и… - Пустота внутри, - закончил за нее Дурза, выражение лица которого стало еще более гневным. Дурза высвободил ее из своих рук и отодвинулся. Женщина ощутила укол совести – шейд не любил, когда ему напоминали о том, в чем он не выгодно отличался от людей. Да, его тело действительно не совсем настоящее по ощущениям. Иногда ей казалось, что в его строении есть отталкивающие черты насекомых – твердейшая оболочка и легкое, бескостное содержимое внутри. Но это не его выбор, просто получилось построить только такую. И не стоило лишний раз его колоть без дела. Шадия, затаив дыхание, осторожно положила руку ему на плечо. В случаях, когда Дурза начинал приходить в раздраженное состояние, с ним нужно было обращаться, как с диким зверем. Осторожно, внимательно и не провоцировать дальнейшую агрессию. Шейд мог контролировать свой гнев, когда дело было важным. Но то, что происходило во внутренних покоях колдуна, не имело такого значения, поэтому целостность Шадии зависела исключительно от настроения хозяина. Он вряд ли убьет ее окончательно, потому что шейд дал понять, что живой она ему приятнее, чем мертвой, но, учитывая почти бесконечную способность шейда сращивать кости и разодранные ткани, он вполне мог позволить себе наказать ее за глупость. То, что этого не случалось до сих пор – стечение благоприятных обстоятельств и огромное количество усилий. Шадия была очень внимательна в обращении с Дурзой. Не умея читать мысли, она старательно училась угадывать их по одному легкому движению: как опустится уголок его рта, как чуть заметно дрогнет бровь на бледном лбу, как легонько сожмутся длинные пальцы с длинными черными ногтями – всё имело свое значение. С другой стороны, ее несколько беспокоило то, что предпочтение Дурзы насчет ее жизни или смерти могло измениться. Шейд остался недвижим, когда она осторожно погладила его по плечу, как будто лаская загривок сказочного зверя. Шейд, до этого сутулившейся, распрямил плечи, предоставляя ей возможность положить вторую руку на другое плечо – иногда Дурза позволял осторожно растереть себе плечи, так как высокий рост имел небольшие недостатки – шейд часто наклонялся и сгибался, чтобы присмотреться к своим собеседникам, а если вообще торчал в библиотеке сутки напролет, шея и спина уставали. Дурза раздраженно фыркнул, но пододвинулся ближе и немного расслабился. Женщина почувствовала, что и в этот раз прощена. - Может быть, у тебя есть склонность к моему типу? – усмехнулся Дурза, поглаживая длинные красные волосы. – Тогда мне нужно быть осторожнее, если в поле зрения каким-то чудом появится еще один шейд. Вдруг тебе покажется, что ему ты нужнее? - В этом есть оттенок ревности, - решилась пошутить Шадия. Дурза нахмурился, ухватил подушку, бросил ей на лицо и от души хлопнул по ней когтистой рукой, надавив достаточно сильно, чтобы она не могла вывернуться, но и не так, чтобы она не могла дышать. Пожалуй, это было самое мягкое, чем ей обходился неуместно длинный язык. - Это не больше, чем право собственности, так что не обольщайся, – шейд, как ни в чем не бывало, продолжал удерживать некроманта в таком положении, - и не забывай, что ты моя полностью и навсегда. И твоя плоть, и твоя душа мои. Под шитой тканью он почувствовал согласный кивок и позволил ей приподняться. Дурза в принципе не терпел, когда с ним спорили и когда ему мешали получить то, что было нужно. Это безумно раздражало и отнимало массу времени, совершенно не влияя на результат. Ну, порадуют его барабанные перепонки дикие вопли и запах паленой плоти, а смысл? Собственно, в застенках его знакомые оказывались именно в результате своей несговорчивости, которой, к счастью, эта женщина не страдала, поэтому и уроков хорошего поведения Дурза ей преподавал довольно мало с момента опытов с жезлом некроманта. Он просто однажды расставил все по своим местам и привил ей четкое ощущение того, что он может с ней сделать, если она вздумает чудить и портить ему настроение. С Шадией вообще было легко, как будто она была не отдельным человеком, а дополнительным приложением к его комнатам в Гиллиде. - Ты мечтаешь о чем-нибудь? - Я не склонен к бесплотным фантазиям. Предпочитаю более конкретные вещи. - Ну, а какая-нибудь далекая цель, которая увенчала бы твои труды, желание неосуществимое? - Что ж, - задумался Дурза, - я хотел бы, чтобы магии в нашем мире больше не было. Шадия изумленно уставилась на Дурзу. Волшебник, Тень, существо магическое до мозга костей, хочет мир, где нет магии? - Удивлена? - улыбнулся Дурза. – А, по-моему, хорошая идея. Мир, в котором все решают свои проблемы сами. Мир, в котором нет места Всадникам, драконам, эльфам, гномам, мир, в котором силы человека определяет его личность и его путь. Мир, где никто не станет пленником магии или проклятья. - А ты сам… Сможешь существовать в таком мире? - Сомневаюсь. Если меня очистить от тьмы, то ничего не останется. – оскалился в улыбке шейд. - Но в тот момент, когда подобный мир будет создан, я готов исчезнуть из него навсегда.