Umdlali

Он провел ладонью по стеклу, оставив на запотевшей стенке душевой кабины прозрачную полосу, сквозь которую виднелось бесформенное синее пятно — футболка Фернандо, которую тот, стремительно сняв, отбросил в сторону так небрежно, что она зацепилась за ручку двери, где и осталась висеть скомканной тряпкой. Вопреки цвету, она походила на вывешенный белый флаг, говорящий о безоговорочной капитуляции. Чья сторона сдавалась и была ли вообще война — Серхио не мог сказать. Впрочем, сейчас он ничего не мог сказать, только слепо жмурился, потому что от пара и волнами накатывавшей слабости — до дрожи в коленках, практически ничего не видел, лишь кусал губы и запрокидывал голову, вжимаясь затылком в плечо Торреса, обнимавшего сзади. Поток теплой воды обрушивался сверху как водопад, смывая усталость, капли приятно били по телу, скользя к ногам. Душевая в гостевом домике — тесная и маловата даже одному, поэтому сейчас она в самый раз для них двоих. Стоило Серхио хоть немного отклониться назад, и он вплотную прижимался к обнаженному телу Фернандо. Бывают моменты, обычно во время стремительных перемен или эмоциональных потрясений, которые потом вспоминаешь как в тумане, будто это было во сне, не с тобой, память выдает только смутные, мелькающие картинки, больше похожие на отдельные кадры, чем на связное воспоминание. Бывают моменты, когда даже то, что происходит в настоящем, кажется нереальным, выдуманным, мороком и галлюцинацией, будто когда ты придешь в себя через несколько минут, не останется ничего, кроме пустоты. Может быть, Торрес всё-таки не пошёл за ним, и мягкий шорох камешков на ведущей к нужному коттеджу дорожке Серхио просто послышался? Может быть, Нандо вообще не вызвали в сборную на этот чемпионат, потому что врачи запретили играть с недолеченной травмой колена, просто Рамос настолько истосковался, что путает реальность и собственный бред. Может, Торреса вообще никогда и не существовало, кроме как в его разыгравшемся воображении? Рамос открыл глаза и сквозь клубы пара посмотрел на Фернандо. Тот одним бережным касанием убрал с лица Серхио налипшую на лоб прядь и провел по мокрым, потемневшим от воды волосам, чуть взлохматив, прижался к ним щекой и пробормотал: — Я почему-то вспомнил сейчас, как после матча с Сан-Марино ты так долго торчал в душевой, что Антонио и Пабло не выдержали и, пробравшись в подсобку, перекрыли воду. — Улыбка вспыхнула на его губах доверчивым, лукавым светлячком. Рамос насупился. Уж он-то этот эпизод вряд ли когда забудет. Сейчас Серхио хохотал бы вместе с остальными, но тогда он не провел в сборной и десяти матчей, и первый розыгрыш в раздевалке, полной звезд, которым он должен был доказать, что может быть с ними на равных, до сих пор отзывался глухой, застарелой обидой. — Терпеть не мог этих твоих двух дружков из Атлетико, — буркнул он в ответ. — Лопес так вообще тот ещё упырь, ржал как ненормальный. Рамос ведь именно в этой игре забил свой первый мяч за Испанию. А потом через полчаса второй. Дубль для защитника в первых же играх? Неудивительно, что он сначала застрял перед немногими желающими получить его автограф, а потом долго кокетничал с журналисткой, и вообще его так распирало от радости и гордости, что он позволил себе красоваться перед камерами до тех пор, пока не надоело фотографам и операторам. И плевать, что соперник им попался слабенький, что санмаринцам с трудом удавалось организовать хоть сколько-нибудь опасные атаки и счет был открыт на первой минуте голом того самого Лопеса, а Фернандо и вовсе наколотил на хет-трик. Плевать. За те полгода его жизнь изменилась так, что дух захватывало, — основной состав сборной, игрок-открытие чемпионата, контракт с Реалом, интервью, таблоиды... и он чувствовал тогда, что готов и дальше держать удачу за хвост. И просто был счастлив. — Брось, Серхио. Ты был похож на распушившего перья воробушка, собравшегося на петушиные бои... Голый, взъерошенный, с шапкой пены на голове и совершенно диким взглядом. — Я бы на тебя посмотрел, если бы в попытке хотя бы вытереть с лица шампунь, попавший в глаза, ты бы обнаружил, что кто-то еще и твое полотенце спер. Мог бы и помочь, между прочим. — Я слишком залюбовался, — то ли шутя, то ли на полном серьёзе заявил Торрес. — Кажется, это все так недавно было, почти вчера, — прошептал Рамос скорее самому себе, высвобождаясь из рук Фернандо. — А на самом деле больше пяти лет уже прошло, да? — тот взял с полочки заботливо притащенный из личных запасов Серхио гель для душа и выдавил немного себе на ладонь. — Все так изменилось, — кивнул Рамос, и пусть он и не хотел этого, но интонации горчили, не оставляя сомнений в том, о чем именно он сожалеет. Душевные травмы почти как спортивные — даже когда боль быстро забывается, даже когда со временем от них не остается и шрамов, в какие-то моменты ты все равно чувствуешь их и едва уловимый, невесомый след, он как оставленные на дорогой лакированной поверхности отпечатки пальцев, как невидимое глазу тавро — теперь ты навсегда принадлежишь к кругу раненых. Вместо ответа скользкие от геля ладони Фернандо легли ему на на спину. Серхио непроизвольно закусил губу, по телу пробежала волна мурашек. Он наклонил голову, позволяя Торресу, мягко водившему по его шее и плечам, с каждым движением постепенно спускаться ниже. Чтобы устоять на ногах, Серхио уперся вытянутой рукой в стену. Болезненное напряжение, укоренившееся внутри с того самого момента, когда Рамос увидел Нандо перед вылетом в Йоханнесбург, покинуло его. Серхио наконец-то позволил себе расслабиться и не зажиматься, полностью отдавшись во власть бережных и чутких прикосновений Торреса, который определенно вознамерился свести его с ума. Сквозь горячую воду Серхио все равно чувствовал тепло его пальцев, вырисовывающих круги и спирали, плавно надавливающих, сжимающих кожу, но ласки были скорее баюкающими, успокаивающими, нежели страстными... Даже когда руки Фернандо заскользили по мышцам на животе Серхио, Рамос с удивлением заметил, что почти не возбужден, будто что-то внутри все ещё сковывало, заставляя контролировать себя, держаться, не терять голову... Он так привык к этому. Ржавым кусочком металла выцарапал воспаленное «нельзя», «никогда», «не твой», выжег изнутри на веках, чтобы каждый раз, закрывая глаза и в очередной раз представляя их вместе, напоминать себе, снова и снова, пока эти слова не станут частью него, не растворятся в кровотоке. Рамос подался назад и перехватил руки Фернандо, и их завораживающий танец прервался — Торрес остановился. Серхио с силой сжал его ладони в своих, до боли, пока не побелели костяшки пальцев, сделал вдох. Еще один — глубже, а затем одними губами прошептал: — Нандо... Других слов, чтобы выразить свое состояние, у Рамоса не было. Он поднес руку своего Эль-Ниньо к лицу и поцеловал запястье, почувствовав во рту мыльную горечь, ткнулся носом в пальцы, как дворняжка, пытающаяся обнюхать прохожих в поисках еды и ласки... и только тогда наконец поверил — это Торрес. С ним. Сейчас. Пусть им обоим тяжело, но они вместе. Он снова прижался губами к ладони Фернандо, потому что не мог объяснить лучше. Не мог сказать, что больше всего на свете ему сейчас хочется бухнуться на пол в душевой, скрючившись в эмбрион, умоляя Торреса прекратить, оставить его одного, уйти, потому что дальше пути назад не будет, для Серхио по крайней мере так точно. Теперь уже Рамос не сомневался — Фернандо понимает все, именно поэтому касается сейчас так осторожно и неспешно, будто вспоминая, давая им обоим снова привыкнуть друг к другу. Страсть отошла на второй план, она уже не застилала глаза, как прежде, и с каждой секундой, что они стояли так, обнявшись, настоящая, та самая близость, которая была больше дружбы и больше любви, сложенных вместе и взятых в куб, проступала все четче и четче, как кровь пропитывающая повязку, как солнечные лучи, насквозь прошивающие грозовые тучи. Серхио, который до этого лишь безвольно позволял Торресу ласкать себя, вновь обрел уверенность и силы — развернувшись и рывком притянув ближе мирно фыркнувшего Фернандо, он прошептал ему в губы: — Знал бы ты, как я тосковал... Как скучал по твоим рукам, по каждой минутке, проведенной вместе... Я не могу больше ждать, правда. Не могу. Мы и так слишком долго топтались вокруг да около... Сейчас, пожалуйста. — Ты тоже изменился, Чехо, — склонив голову, будто любуясь, ответил Фернандо и выключил воду, открывая дверь душевой. В ванную комнату вырвались клубы пара. — Раньше тебе и в голову не пришло бы просить... Ждать и просить были исключительно моим развлечением, — выбравшись из кабины, Торрес взял полотенца — одно протянул Рамосу, а вторым обернулся сам. — Ну и периодически испытывать благодарность за то, что ты позволил мне добраться до постели, не повалив на пороге, — Фернандо явно посмеивался над его импульсивностью, но Серхио не мог понять, откуда в словах Эль-Ниньо столько затаенной муки. Рассеянно прижав ткань к животу и так и не вытеревшись, он прошлепал босыми ногами к остановившемуся в дверях Торресу, оставляя за собой смешную цепочку мокрых следов, — в груди горело, как будто его ударили, но Рамос так и не понял, что именно Фернандо хотел сказать этой фразой. Отбросив ненужное полотенце на пол, Серхио прильнул к Торресу со спины, беспорядочно целуя россыпь веснушек — они лукавыми пятнышками, будто татуировка неизвестного солнечного племени, разукрашивали кожу от плеч до конца лопаток. С мокрых волос капало, но Рамос этого не замечал. Теперь, когда вода не скрывала исходящее от Эль-Ниньо тепло и не смывала запах его тела, не осталось ничего, что удержало бы Серхио на краю пропасти — и он со всей готовностью шагнул туда. Первый робкий, тихий стон, похожий скорее на удивленное мяуканье, сорвался с губ Нандо, когда Серхио, склонившись над ним, раскинувшимся на кровати, прижался губами ко все еще полуприкрытой кожицей головке, алеющей и раскрывающейся на глазах, как бутон. Второй — громче и протяжней, когда Рамос провел языком по промежности, спускаясь ниже. Дальше можно было не считать. Серхио видел, как мышцы на животе и ногах Торреса подрагивали от сладостного напряжения, как тот выгибался, вскидывая бедра ему навстречу и мял в кулаках свежие простыни. Рамос ласкал его до тех пор, пока не убедился, что не причинит Торресу даже легкого дискомфорта, — тогда он подался вперед, и ноги Нандо сомкнулись на его пояснице. С каждым выдохом из горла Эль-Ниньо вырывались низкие, гортанные всхлипы. Сбоку на шее отчаянно колотилась венка, эхо от этой пульсации Серхио чувствовал и внизу при каждом движении, отчего мир вспыхивал цветными точками, но Рамос лишь щурился, держа лихорадочно блестевшие глаза открытыми — он хотел видеть все: залитые пунцовым щеки Торреса, его лоб, покрытый мелкими капельками, взмокшие и темные от пота волосы у висков... Он хотел видеть, как Фернандо беспорядочно хватается за него, то цепляясь за руки, то обнимая за шею, и наравне с захлестывающей нежностью внутри вскипала ядовитая чернота, наполненная разъедающим душу злорадством: сейчас, устремив ошалевший, расфокусированный взгляд вверх, Торрес не принадлежал ни клубу, ни сборной, ни даже жене или дочери, ни себе. Он принадлежал только Серхио.