Диагноз

Наступила тишина. До Хартфелии медленно доходила вся соль высказывания. Не потому что она не поняла, а потому что было трудно в это поверить. — Да ладно? — она не смогла сдержать истерического смешка. — Мираджейн Штраус? Бывшая невеста твоего пациента, чья сестра умерла неделю назад? И, наконец, самое страшное… Лучшая подруга Эльзы? Дреер дернул плечами. Его волосы находились в крайнем беспорядке — так часто он запускал туда пальцы. — Нет, подожди, подожди, — Люси смотрела на него во все глаза, словно пытаясь заглянуть ему в голову, — подожди… Мираджейн призналась тебе в… — Не было там этих слов, — скроил мину Лаксус. — И розовых соплей не было, всё это свойственно только тебе. Тут уж скривилась Хартфелия. — Ну, спасибо, — с возмущением сказала она. — Ну, пожалуйста, — огрызнулся мужчина, вставая, чтобы налить кипяток в кружки с заваркой и заодно скрыть от девушки свое лицо. Дома, в привычной для него обстановке, ему казалось, что всё, что он слышал сегодня от Мираджейн Штраус — плод его больного воображения. Если согласиться с этим утверждением, то Лаксусу пора было всерьез задуматься, а не полежать ли ему недельку под транквилизаторами. Машинально поболтав ложкой в каждой кружке, разгоняя чаинки и немилосердно стуча по керамическим бокам, он уперся взглядом в поверхность кухонного шкафа. Он оперся на него руками и смотрел, как успокаиваются и оседают на дно медленно расправляющиеся листочки. Всё пошло как-то не так. И теперь он судорожно искал логичную, объективную и правдоподобную причину. — Лакс, — тихо окликнула его сестра. Мужчина одним плавным движением повернулся к ней: девушка сидела, подперев щеку кулаком, и внимательно смотрела на него. Хищнические повадки Лаксуса заставили её насторожиться. Он раздосадовано фыркнул, сморщив нос, поставил кружки на стол, стукнув ими громче, чем нужно, бросил: «я сейчас», и вышел с кухни. Хартфелия осталась ждать, то сжимая пальцами кружку до тех пор, пока не становилось слишком горячо, то отпуская, и так до бесконечности. Она верила, что чай так быстрее остывает. А ещё она сгорала от любопытства. Лаксус стянул пуловер и небрежно кинул его на стул, чувствуя, что быть аккуратным просто нет настроения. Мужчина помедлил, припоминая ярко-синие глаза, до краев полных лихорадочного жара, вернулся и убрал одежду в шкаф. Все его движения были очень резкими и четкими, как будто на его привычную сцену жизни наложили определенный фильтр. Непонятно только было, как добраться до нужных настроек и вернуть всё в норму. Он сосредоточенно прошелся взглядом по привычному на вид интерьеру и вдруг быстро принял упор лежа. Отжимания ещё никогда его не подводили: если нужно привести голову в порядок, то первая помощь — физические упражнения. Дреер слишком ценил здравость рассудка, чтобы позволить себе расклеиться и начать путешествовать по эмоциональной параболе. Руки привычно сгибались в локтях, принимая на себя вес мужчины; мышцы сокращались, а запущенные окислительные процессы призывали кислород заняться более важными делами, чем обогащать обезоруженный мозг. — Тестостерон, — сквозь зубы пробормотал Дреер и на секунду завис, упершись взглядом в пол. Нужно проверить список медикаментов ещё раз. Возможно, некоторые препараты вызвали гормональный сбой. В принципе, этим можно было бы объяснить настроение врача, махнув ручкой психологии. А что, эндокринная система, к слову, будет поважнее самых очевидных, на первый взгляд, признаков влюбленности. Стоит сделать повторный анализ крови. Впрочем, он и так знал, что обнаружит в списке выявленных гормонов. — Дофамин, — последовало после кивка, адресованного паркету. Деревянные рейки, наверняка, сжались на молекулярном уровне от недоброй ухмылки нависающего над ними блондина. Отжимания никак не хотели работать на отвлечение внимания, поэтому Лаксус перешел ко второму этапу лечения — совершил налет на полку с дисками. Для сжигания рефлексии был выбран альбом Demon Days* как беспроигрышный вариант, да ещё и с названием под стать настроению. Закрыв глаза, он включил сразу второй трек, заслушанный ещё с юношества. Хип-хоп басы успокаивающе загудели, создавая соседям непередаваемое ощущение праздника. Деймон Албран, как обычно, мягко тянул гласные и умело извлекал звуки из синтезаторов, мешая их с живыми инструментами и вокальными партиями. Лаксуса всегда восхищало умение музыканта так филигранно подгонять друг к другу совершенно разные музыкальные элементы. Он прошелся взад-вперед, пытаясь впустить в себя знакомую мелодию, которая должна была бежать по венам, как противоядие от всех переживаний, но этого не происходило. Лаксус остановился и сердито дернул себя за волосы, прикрыв глаза. Его попытки развеяться были такими вымученными, что было противно. Дреер покачал рукой в воздухе в такт музыке и призадумался. Его персональный курс лечения всегда состоял только из двух этапов, но ни силовая нагрузка, ни даже музыка не помогали. А что должно следовать дальше, мужчина не знал. Оказывается, ему всегда хватало таких мелочей, чтобы привести себя в чувство, восстановить контроль над системой нервных импульсов. Но тело подвело его, а рассудок дал перебой, и врач с ужасом сползал в темную неизвестность. Он как будто тонул в дикой, первобытной и непредсказуемой глубине, и от этого становилось действительно страшно. Страх пересилил, и Дреер вернулся к отжиманиям. Он ничуть не удивился, когда в комнату вплыла Хартфелия, которая сейчас была похожа на Нудл из группы. Кажется, она потеряла всяческое терпение и теперь выжидающе постукивала пальцами по мини сабвуферу в такт музыке. — Лакс, — протянула она. – Ты тут как? — Нормально, — выдохнул он, согнул руки в локтях и остался лежать на полу, повернув голову в её сторону. – А что, не похоже? — Нет, — она стянула губы в трубочку. – Больше похоже, что кое у кого раздрайв. Лаксус вдруг осознал, что полуголый лежит в центре комнаты, тяжело дышит и вообще выглядит, как сумасшедший. Оставалось признать очевидное. Люси явно хотела высказаться, поэтому он поднялся и приглушил музыку, рассчитав, что терпения ей хватит ровно на несколько секунд. Хартфелия не подвела и сработала как по таймеру. — Лакс, — тихо, но твердо сказала она, пока он натягивал рубашку и пытался расслабить свою corrugator supercilii**, но даже перечисление латинских названий мимических мышц не заставило его почувствовать себя лучше. — Мне кажется, нам нужно поговорить, — упрямо продолжила девушка, игнорируя ярко выраженное нежелание собеседника замечать её присутствие. — Я не хочу разговаривать, — отрезал врач. Медсестра нехорошо прищурилась. — Я всегда могу позвонить дедушке и сказать, что твое состояние, к моему невыносимому сожалению, оказалось слишком нестабильным. Сказать, что ты заставил меня выкрасть тебя из больницы, а потом просто накачать тебя снотворным. Я теперь это хорошо умею, — с желчью в голосе сказала она. — Не выйдет, — перебил Лаксус, который почувствовал ветерок упрямого возмущения от попытки им манипулировать. – Я в здравом уме, и нет никаких оснований меня госпитализировать. — А кто говорит об основаниях? — хладнокровно вернула ему раздраженный взгляд блондинка. – Да брось, не смотри так на меня, я все равно не испугаюсь. Дедушка не единственный человек, кому будет интересно услышать о твоем самочувствии. Мужчина на секунду прервал мысленный поток, в который успел углубиться, и адресовал сестре насмешливо-вопросительный взгляд. Люси показательно повертела телефон в руке. — Эльза слишком часто в последнее время о тебе спрашивает, и, кажется, я теперь знаю причину. Она заметила, что Дреер изменился в лице, а уголки его губ чуть опустились вниз. Он как будто не верил, что она способна на такую подлость, и Хартфелия довольно прищурилась. — О, да… — мечтательно протянула она. Мужчина не видел выхода из сложившейся ситуации. После сегодняшнего их с Мираджейн разговора Скарлетт найдет его, куда бы он ни уехал, и кастрирует. Ведь все мужики, с её слов, — озабоченные кретины. Потом, судя по всему, Лаксус сыграет в ящик, а Эльза сыграет, наконец, свадьбу в областной тюрьме. С милым рай в шалаше. — Чего ты хочешь? – спросил он у Хартфелии, разворачиваясь к ней всем внушительным корпусом в надежде, что она побоится спрашивать у него об этом. Люси, похоже, не ожидала, что он решит идти прямо в лоб. Как будто она забыла, кто перед ней. — У меня только один вопрос личного характера, — она примирительно подняла тонкие руки. – Ты когда-нибудь кого-нибудь... хм, любил? Она с вызовом смотрела в холодные глаза Дреера, не собираясь сдаваться. Спрашивать об этом было до ужаса неловко, но Люси чувствовала, что ему это нужно. Её брат мог упрямиться, сколько угодно, но проблема, повисшая над ним, заставляла девушку сопереживать ему в сто раз сильнее обычного. Она была готова рискнуть, а вот он, похоже, нет. Лаксус вздохнул, и его грудная клетка поднялась и опустилась одним недовольным движением. — Как предполагается отвечать на этот вопрос? – он продолжал стоять, пока Люси осторожно забиралась с ногами на его стул. — Искренне, — предположила она. «С чего бы?» — повисло в воздухе. Дреер смотрел на неё с непередаваемым раздражением, оно буквально искрилось в воздухе. Его упрямство уже начинало граничить с безрассудством. В эту минуту мужчина походил на растрепанного подростка, не умеющего обуздать свои эмоции. Но девушка понимала, что он в отчаянии настолько, насколько он вообще может себе это позволить. Он спросил её, видела ли она себя в зеркало — так вот, видела. — Ладно, — признавая поражение, вздохнул мужчина. – Не верю я в любовь. Ни с какого взгляда. Лаксус слегка усмехнулся: Люси выглядела такой сосредоточенной, как будто собиралась запоминать каждое его слово, чтобы затем сдать их на анализы. — Я спросила тебя не так, — заметила она, постукивая пальцами ноги об сидение. Дреер понял, что ему придется сесть, если он не хочет наматывать круги по своей комнате на глазах у Хартфелии. Он мог бы просто уйти, попросить её заняться своими делами, но… Черт, когда он начал ей доверять? — Никогда не любил психологию, — констатировал он. Девушка непрофессионально закатила глаза. — Ты знаешь, как проводить сеанс, или мне тебя всему надо учить? – нетерпеливо спросил он, падая на небольшую софу. – Посмотри, до чего я докатился, Хартфелия: я пациент недипломированной медсестры. — Ты не можешь относиться к этому иначе? – с легким отчаянием в голосе спросила она. – Я не лечу тебя, я… просто хочу помочь. Понимаешь? Она подкатилась на стуле к дивану, где лежал Дреер. — А кто поможет тебе? – вопросом на вопрос ответил он. – Ты осознаешь, какой крах произойдет, если я сейчас признаюсь в том, что со мной что-то не в порядке? Я за людей отвечаю, Хартфелия. Мне нельзя быть неуравновешенным. — Ты… в порядке, — осторожно сказала Люси. – Ведь так? Просто много всего свалилось. Ты делаешь из этого не весь бог какую проблему, а на самом деле, все просто, разве нет? — Разумеется, я в порядке, — невозмутимо откликнулся Лаксус, лениво поворачивая к ней голову. – Возвращаясь к тому, почему я не люблю психологию. Благодаря моим навыкам и знаниям я всегда знаю, что происходит внутри у меня, у тебя или у кого-то другого. Ну а теперь… — он на секунду скривился. — Теперь я не знаю. То, что для людей обычно и повседневно, внезапно стало для меня именно такой проблемой, как ты говоришь. И я намерен её решить. — Но ведь невозможно контролировать каждый свой шаг, – подняла брови девушка. — Ещё как можно, — не согласился Дреер, скаля зубы в неприятной усмешке. — Нет, это так, — упрямо продолжила Хартфелия, и он перестал ухмыляться. – Жизнь лишается смысла, если ты отрицаешь её спонтанность. Это ведь… — она запнулась, подбирая слова, — ты сам мне сказал, что контроль — это напряжение. А это неправильно. — В твоем случае — да, — мужчина взмахнул рукой, как будто пытаясь разграничить две их судьбы. – А в моём контроль означает осознанный выбор. Я не пытаюсь бороться с происходящими событиями, я просто выбираю для себя оптимальное поведение из множества других. Из всех путей решения возникающих проблем я нахожу тот, который меня больше всего устраивает. — Что-то не похоже, чтобы ты был счастлив от этого, — Люси придавила его весомым аргументом. — Ты подавил свои эмоции, но ты не можешь отрицать, что нуждаешься в них. Ты человек, а не машина! — Счастье — всего лишь эндорфины. Как и любые эмоции — всего лишь гормоны. Перестав дирижировать воздухом, лежа на спине, Лаксус перевернулся на бок и подпер щеку кулаком, задумчиво глядя на Хартфелию. — И любовь, стало быть, тоже? — уточнила она, прищурившись. — Абсолютно верно, — он заметил, как девушка скривилась. – По-моему, твой скепсис совершенно неуместен. Ты хочешь сказать, что я неправ, — в его голосе можно было различить обвинительные нотки, как будто Люси была виновата в том, что не понимает его. Она развела руками. — Я тебя внимательно слушаю. Дреер вздохнул и пролежал несколько минут молча, вспоминая все, о чем думал за прошедшие три дня. Ему ведь все равно придется решить для себя что-то, так почему бы не сейчас? Как было бы прекрасно снова почувствовать твердую почву рассудка под ногами, спрыгнуть с этой хрупкой ветки, на которой он раскачивался и которая вот-вот грозилась обломиться. Люси ждала от него ответа, как и обычно, ведь так не бывает, чтобы Лаксус Дреер спасовал перед человеческим фактором. Он же только и делает, что решает чужие проблемы. Человек Без Проблем — его второе имя. Мужчина на секунду закатил глаза. — Я могу закинуться экстази или влюбиться — и в том, и в другом случае уровень окситоцина в моей крови будет примерно одинаковым, — Хартфелия встрепенулась, когда он внезапно заговорил. — Так как любые эмоции управляются центром нервной системы, — он прикоснулся к выбритому виску, — то зная о том, что тебе нужно для счастья в прямом смысле этого слова, организм можно обмануть. Ты скажешь, — Лаксус нахмурился, глядя, как лицо девушки приходит в движение, и продолжил высоким голосом, передразнивая интонации медсестры: — «все это самообман». Медсестра моргнула. Неужели она и впрямь так предсказуема? — А я тебе отвечу, — продолжил он с обычной интонацией, — что это единственный возможный способ не сойти с ума. — Да как ты живешь? – с болью в голосе воскликнула Люси. – Лаксус, ты же вообще забыл, что значит быть свободным! Ты запретил жизни вмешиваться в твою жизнь — это же абсурд! Дреер свободной рукой потер переносицу и замолчал, разглядывая девушку. Она, в свою очередь, смотрела на него широко распахнутыми глазами, и было видно, что внутри неё назрел огромный протест. — Тебе не нужно понимать меня, — вздохнул он. – Тебя это только мучает. Зачем тебе обязательно быть на меня похожей? — Я уже поняла тебя, — отрезала Люси. – И поняла, что быть на тебя похожей просто невозможно. Я думаю, что ты справляешься со своим существованием только благодаря огромной самоуверенности, которую я всегда принимала за надменность. А оказывается, что если ты хоть на секунду усомнишься в себе, то вся твоя выстроенная защита разума рухнет, как карточный домик от легкого дуновения ветра. И при всем твоем самолюбии по-настоящему ты себя не любишь. Это я теперь прекрасно вижу. Она сложила руки на груди и гневно нахмурилась. Лаксус невольно восхитился проделанной ею работой: он искренне считал себя невыносимым, и тот факт, что Хартфелия зашла так далеко в своих раскопках, о многом ему говорил. Но он устал, чертовски устал от этого всего. Ему нужен был хотя бы день без психоанализа, без проблем и без ежесекундных размышлений о сути существования. Дреер хотел — и не мог — расслабиться. — Слушай, Хартфелия, — выдернул он её из глубокого мыслительного процесса. – Пойдем, погуляем что ли? — Что? – недоуменно воззрилась на мужчину Люси и слегка откатилась на стуле в сторону — мало ли. — Я хочу отдохнуть. По-настоящему, понимаешь? — По-настоящему, — повторила она. — Ты только что признался в том, что отрицаешь жизнь во всех её естественных проявлениях, а теперь говоришь, что хочешь отдохнуть. — Да. Ты же сама сказала, я человек, а не машина. Хартфелия смотрела на него с сомнением, и Лаксус её не винил. Он только что перенес серьезную операцию, и первый вывод, который напрашивается на ум бывалой медсестры: у него посттравматический синдром, объясняющий внезапное желание поразвлечься. Но он это заслужил. Дреер первый раз в жизни хотел воспользоваться своим на неё правом. — Мы можем пойти в кино, — Люси справилась с растерянностью, к сожалению мужчины. Было так забавно смотреть на её выразительное лицо. — Или… на каток. Ты катаешься?.. Ах, да, — она прикусила губу, — тебе нельзя. Вообще-то ты провел в больнице всего день! У тебя могут быть осложнения… — Ха! – сказал Лаксус и сел на диване. — Это значит «нет»? – уточнила девушка, недовольно хмурясь. – Лаксус, это не правильно. — Пойдем в кино, Хартфелия, — пожал плечами Дреер. – У меня даже голова не болит, поэтому черта с два я буду сидеть здесь и упиваться страданиями. А по пути расскажешь мне, что там произойдет с ледяным королем из твоей сказки. — Это роман, – буркнула она. Лаксус небрежно махнул рукой, и Люси надулась.

***

Этот день был официально помечен в личном календаре Люси Хартфелии как Самый Неловкий День в Истории. Неловкостью Люси решила называть все те смешанные чувства, которые посещали её с самого утра. Прощание с Бикслоу, эта скомканная и до рези где-то меж ребер болезненная сцена стала своеобразным толчком, сдвинувшим правильные координаты понимания происходящего внутри Хартфелии. Четкие границы дозволенного медленно оплывали, как свечной воск, и теряли привычные очертания. Не способной воспринять сразу все процессы трансформации Люси оставалось беспомощно наблюдать за собственным сознанием, как за кинопроекцией красочного и горько-реалистичного мюзикла, на который она затащила Дреера против его воли. Она совершенно бесчестно манипулировала своей властью и угрожала сдать мужчину высшей инстанции в лице главврача больницы, если тот откажется от просмотра. Люси манипулировала, и хоть ослабленный Лаксус отнесся к её настойчивости скептически — подумаешь, фильм — это не сделало данное открытие для девушки менее неприятным. Раньше она никогда бы и не подумала воспользоваться чьей-то слабостью в личных целях. Ей вдруг показалось, что она видит тонкие нити доброжелательности, которые протягивались от неё к людям. Она могла бы невзначай их задеть, чтобы получить от этих людей то, что ей нужно. Но Хартфелия смотрела на это с отстраненным отвращением и не делала даже попытки сыграть на струнах чужого доверия, уверенная, что мелодия выйдет похоронная. Уютная темнота кинозала пахла попкорном и новыми креслами. Лаксус и Люси взяли билеты на последний ряд, и, приземлившись на место, девушка на секунду испытала фантомный восторг от пребывания на вершине маленького мира, рядами опускающегося к полотну экрана. Лаксус довольно долго препирался по поводу выбора фильма, внезапно оказавшись ценителем фантастических комедий (Люси была готова поклясться, что Дреер из вредности пошел бы даже на что-то вроде «Приключений Плуто Нэша», лишь бы картина была не о любви), но Хартфелия была непреклонна — она давно хотела сходить на этот мюзикл. Она не ожидала, что Лаксус будет так сильно протестовать. Когда она заглянула в его пронзительно-светлые глаза, оказалось, что Лаксус до крайности взвинчен. Как будто это не он попросил её пойти в кино! Пространство вокруг нервного Лаксуса ощущалось как-то особенно остро, девушка даже пыталась задерживать дыхание, чтобы не получить смертельную дозу тестостерона воздушно-капельным путем. Он магнитил к себе взгляды всех женщин без исключения, и Хартфелия всерьез опасалась, что все это плохо кончится. Термоядерный процесс преобразования многолетней выдержки в эмоции грозился устроить неплохой такой взрыв. Лаксус хмурился всё сильнее и уже явно не считал, что выйти из дома было хорошей идеей. Сидеть в темноте рядом с таким Дреером оказалось сущей пыткой. Люси старательно пыталась игнорировать прошивающее тело электричество, когда они случайно прикасались руками, и краснела от злости. Она попыталась представить на месте Лаксуса Бикслоу, и стало ещё хуже. Фильм начался с жизнерадостного пения людей о новом солнечном дне, и Дреер вальяжно облокотился на смежный между их креслами подлокотник, обдавая девушку новой волной жара. Тут она поняла, что это явно не случайность. — Лакс, прекрати! – сквозь зубы прошипела она. — Ты затащила меня на эту вокальную вакханалию, вот и терпи! – не менее ядовито отозвался он. — Просто… расслабься! Зря она это сказала. Лаксус растекся по подлокотнику и примостил свою бессовестную голову на её плечо. — О, Люси, — тихонько шепнул он. – Как же мне расслабиться, когда мне два часа придется смотреть на поющих людей? Хартфелия собиралась помолиться первый раз в жизни, но тут, к счастью, на экране произошла смена событий, и постепенно Лаксус втянулся в просмотр, оставив бедную сестру в покое. Но на этом эмоциональные девиации Дреера и, соответственно, проблемы Люси не закончились. Когда они молча вышли с сеанса, она, всё ещё сердясь на Лаксуса, бросила на него взгляд и с недоверием отметила покрасневшие глаза мужчины, хотя это, конечно, можно было списать на усталость или на слишком яркий свет экрана. Сама она, не стесняясь, рыдала на концовке, полностью погрузившись в любовную линию персонажей, и думать забыла о Дреере, а он, оказывается, в это время переживал ничуть не меньше. Пара, на которой строилась сюжетная линия, из-за обычной человеческой глупости растеряла всё волшебство любви. Каждый осуществил свою мечту, за которой гнался когда-то, но без внутреннего огня от этой мечты осталась только оболочка. — Как тебе фильм? – осторожно спросила Хартфелия. Лаксус моргнул и перевел на неё отсутствующий взгляд. Он выглядел разбитым, как будто эти два часа не развлекался, а решал жизненно важные вопросы. Впрочем, возможно, так оно и было — Люси не знала. — Ужасно правдоподобный, — немного сипло ответил Дреер и прокашлялся, засовывая руки в карманы. Они молча оделись в гардеробе и вышли на морозную улицу, никуда особенно не торопясь. — Любовь — это навсегда, — насмешливо протянул мужчина. — Вот мораль этого фильма. Люси тихо хмыкнула. — Ты даже не пробовал. — Это губительно для здравомыслия. Свернув с широкого проспекта, они вышли на центральную набережную, где в это время почти никого не было. Лаксус вздохнул свободнее. Разгар рабочего дня, а они, словно сбежавшие с уроков школьники, урвали себе грамм свободы и думают, что весь мир подождет. Телефон он выключил и заставил Люси сделать то же самое, так как предвидел, что в покое его никто не оставит. У Скарлетт уже был, как минимум, один повод содрать с него шкуру. — Влюбленность и любовь — не одно и то же, — тихо произнесла девушка. Он не ответил. Лаксус и подумать не мог, что расслабиться будет так трудно. Он ощущал себя изолированной физической системой, в которой происходит непрерывное адиобатное расширение. При этом его кинетическая энергия стремительно уменьшалась, а теплообмен Дреер не признавал. Вот и получалось, что первый закон термодинамики в его сознании работал как-то криво, а первого закона Ньютона не существовало вовсе. Его разум не мог находиться в состоянии покоя ни секунды, и даже такое невинное занятие как просмотр кино, заставлял врача заниматься самоанализом. В сердцах он чуть не плюнул и не ушел из зала, но сейчас не жалел, что досидел до конца. Теперь он поглядывал то на Люси, то на городской пейзаж; ему было немного стыдно за свое поведение в кинотеатре, но извиняться он не собирался. Облака были размазаны по небу ровным тонким слоем, от чего всё полотно было сизое, без обнадеживающих просветов. К вечеру обещали снег. Лаксус подумал, что мог бы не увидеть этого фильма, этих улиц, этого неба. Если бы он умер, не на кого было бы злиться Хартфелии. — Теперь моя очередь выбирать, куда мы пойдем, — произнес он, нарушая их обоюдную тишину. Люси оторвалась от созерцания уток, которые ютились в крошечной проруби возле берега, не замерзавшей даже в лютый мороз. Подняла брови. — Ну, и куда же? — Предаваться эскапизму, конечно же. Он предложил девушке локоть, и Хартфелия, подозрительно окинув человека, который не умеет развлекаться, взглядом, за него взялась. — Я в бар не пойду, — предупредила она. Лаксус загадочно усмехнулся. Люси попыталась вытянуть руку обратно, так как эта ухмылка ей решительно не понравилась, но Дреер держал крепко. — Мы идем, — в его голосе скользнула угроза. — Скажи, куда! – Хартфелия извернулась, как могла, но её пуховик, зажатый тканью пальто, не давал простора для маневра. Слабая попытка, очень слабая. Они встретились взглядами, и Люси поняла, что проиграла. В поголубевших глазах её брата светилось лукавство, и она, черт возьми, растаяла, при этом негодуя. — Куда я скажу. Хартфелия обреченно вздохнула, что можно было принять за согласие. Лаксус победно оскалился, и они бодро зашагали по набережной, разгоняя кровь по озябшим телам.

***

— Я не буду этого делать. Люси упрямо сложила руки на груди и демонстративно не смотрела на защитный шлем, который ей протягивал Лаксус. — Нет, ты будешь, — невозмутимо ответил он, надевая шлем ей сразу на голову. Раздались булькающие звуки, Хартфелия попыталась освободиться, но Дреер придержал её руки. — Тебе понравится, — он недовольно покачал головой. — Вот увидишь. — Я ничего не увижу, пока буду в этом шлеме! — раскрасневшаяся девушка наконец стянула нежелательный элемент одежды. – Я вообще-то еще жить хочу. А если у тебя после фильма проснулось суицидальное настроение, то я, конечно, сожалею, но ничем помочь не могу. Хороший, кстати, фильм! Лаксус примирительно поднял руки в защитных перчатках. — Я не говорил, что он плохой. А теперь надевай комбинезон. Обслуживающий их молодой человек, который наблюдал за перебранкой со скучающим лицом, с готовностью протянул девушке комплект спецодежды. — Я не сяду за это орудие убийства, — снова начала Хартфелия. — Это всего лишь карт, — закатил глаза Дреер. – Я обещаю тебе, что не буду тебя подрезать на поворотах. Люси неохотно залезла в комбинезон. — Я и не думал, что ты такая трусиха, — скроил мину Лаксус. — Ой, кажется, Эльза случайно перекрыла твой инстинкт самосохранения вместе с артерией, — огрызнулась она. Дреер, который уже развернулся, чтобы уходить, споткнулся на ровном месте. — С огнем играешь. Люси и сама поняла, что хватила через край и поскорее натянула шлем. Они подошли к машинам. До Лаксуса донесся обреченный вздох. — Ну, где тут тормоз?..

***

Люси, конечно, понравилось. И правда, что может быть неприятного в гигантском лиловом синяке на полбедра? Соревноваться с Дреером в гонках на картинге оказалось идеей бесперспективной и обрекающей её, Хартфелию, на мучения. Хотя ей, может быть, чуточку, самую малость нравилось кататься, ровно до того момента, как на повороте она неловко влетела в стопку довольно-таки твердых шин. — Я говорила, что мне нельзя за руль, — пробормотала она, пока доктор Дреер, нахмурившись, осматривал след от её боевого крещения. Первым делом он потребовал у апатичного работника картинга аптечку, но, к его профессиональному негодованию, там не было ни одной мази от ушибов. — Жить будешь, — он хлопнул её по ноге на дружеский манер, и Люси охнула от боли, случайно, на чистом рефлексе вскидывая крепко сжатый кулак. Кулак встретился с чужим лицом. — Ммм… — простонал Лаксус, сгибаясь пополам и сжимая свой нос. – Хатбелиа… — О Боже, — Люси побледнела. – Лакс, я не хотела! Прости! — Черррт… Ну ты и… — Ты первый начал, — растерянно откликнулась девушка, пользуясь моментом и натягивая джинсы, которыми до этого прикрывалась. Она осторожно отняла руки от его лица, и приложила к кровоточащему носу пакетик со льдом, которым до этого Лаксус лечил её саму. Дреер сморгнул невольные слезы и осторожно сел на скамейку, запрокидывая голову. — Не сломала? – обеспокоенно спросила Люси, не зная, как теперь быть. — Де дадо было сдимадь шлем, — буркнул мужчина. — Я говорила, что картинг — травмоопасное место, — подавила усмешку Хартфелия. – Ты сам виноват. — С добой любое месдо сдадовидся дравмоопасдым, — гнусаво припечатал Дреер и замолк, не вынеся своего посттравматического акцента. — Да шдо ды говоришь, — передразнила Люси и аккуратно осмотрела его на предмет перелома. Его, к счастью, не было, как и сотрясения. По крайней мере, медсестра очень надеялась, что не станет причиной возвращения Лаксуса на больничную койку, потому что второго раза она бы точно не выдержала. Что и говорить, из картинга они выходили не в самом радужном настроении, хотя Лаксус отыгрывал свою роль несчастной жертвы на ура, чем изрядно веселил девушку, которой всё же было неловко за свой боевой настрой. — Ты совсем меня не бережешь, — обиженно заявил Дреер позже обычным голосом, когда они немного отсиделись в кафешке на верхних этажах развлекательного центра и пошли совершать путешествие по местным достопримечательностям. Нос немного распух, на нем теперь красовался пластырь, а так, в целом, Лаксус выглядел как обычно. — Кто бы говорил, — оскорбилась Люси. – У меня, между прочим, бедро болит! — Ладно, я понял, — покивал он. – Больше ничего веселого. К их ногам вдруг вылетела шайба от аэрохоккея; они как раз проходили мимо залов с игровыми автоматами. Девочка-подросток с каштановыми волосами, смущенно глянув на взрослых, подобрала убежавший элемент игры и поспешно вернулась к столу, за которым ждал раздосадованный напарник. Люси и Лаксус переглянулись. — Ты выбьешь мне зубы, — категорично заявил Дреер. – Не знаю, как, но я сегодня точно стану инвалидом. Люси лукаво улыбнулась, и мужчина внутренне содрогнулся от произошедшей с ней метаморфозы. Куда девалась его солнечная сестра? На него смотрел маленький демон. — Сыграем?

***

— Никогда больше, — Лаксус, тяжело дыша, упал на твердый диванчик в фойе. — Никогда, — согласно пропыхтела Люси и плюхнулась рядом. Только что они спустили золотую гору Смауга на игровые автоматы, попробовав если не все, то точно большинство из них. Пожалуй, кроме того бака, из которого нужно было вытянуть игрушку — люди из мира медицины, гордо вздернув нос, прошли мимо этого надувательства к импровизированному тиру, чтобы добыть себе приз более надежным путем. Правда и там не обошлось без мухлежа: банки, по которым нужно было стрелять, наполовину были прикручены, но Люси каким-то чудом настреляла себе огромного плюшевого зайца и теперь не знала, куда его деть. Лаксус его нести, конечно же, отказался. — Люди решат, что я милый. — Не волнуйся, тебе даже заяц не поможет. — Действительно, ведь он даже тебе не помогает. — Я сейчас сломаю тебе нос. Им пришлось решить свой спор миром — то есть танцевальным батлом, и в тот момент Лаксус навсегда проклял подобного вида игровые автоматы и японцев, которые их придумали. Нет, он не считал, что плохо танцует, и у него даже был шанс сделать Хартфелию: она так сильно смеялась, что поначалу не могла попасть ни в одно движение. Они оба напрыгались до одури, как будто в последний раз, хотя Лаксус был уверен — так оно и было. Больше в этой жизни он не собирался испытывать на себе злой гений японских массовых развлечений. — Я устал, — чистосердечно признался он, с наслаждением подставляя обиженное Хартфелией лицо под кондиционер. — Было весело, — Люси улыбалась во всю ширь, чего с ней давно не случалось. – Скажи ведь? Её глаза горели, и Дреер был рад, хотя сам чувствовал себя выжатым. — Я выиграла шесть игр из десяти, – самодовольно улыбнулась девушка. – Ты играла с человеком, который недавно перенес операцию на голову, — напомнил ей мужчина. — Как ты себя чувствуешь? – её взгляд тут же стал другим, более проницательным. — Говорю же, устал, — лениво повторил Лаксус. – Ничего не болит, не переживай. Разве что нос. Люси против воли ухмыльнулась, а Дреер закатил глаза. — Славно, что мои страдания приносят тебе столько счастья. — Ты зануда, — ткнула его в бок девушка. – Если хочешь, пошли в бар в уплату твоему носу. — Нет уж, — буркнул Лаксус. – Ты и в трезвом виде не внушаешь доверия… К тому же, алкоголь мне противопоказан. Люси, само собой, согласилась, и они пошли — но не домой, а в кондитерскую, и там Хартфелия взяла сначала шоколадный мусс, а потом шоколадный фондан, и Лаксусу было нестерпимо сладко смотреть на это торжество какао бобов, поэтому он ел ромовую бабу, в которой не было шоколада, зато был ром. Он не понял, в какой момент его перестали донимать мысли в голове, а напряжение сменилось на пружинистое, несмелое веселье. Счастливая Хартфелия, тоже позабывшая о проблемах, и саднящий нос не давали ему погружаться в себя, и Дреер… расслабился. Он больше не контролировал каждое свое мимическое выражение, не цеплялся к словам и даже ни разу не взъерошил свои волосы. Он перестал думать — совершенно, как будто был пьян, но ромовая баба здесь была явно не при чем. Они вызвали такси и поехали в сторону дома. Сизое небо обмакнули в чернила, и теперь бело-серые улицы имели праздничный вид, усеянные огнями и праздничными гирляндами. — Через два дня Новый Год, — задумчиво произнесла Люси, глядя на цветные вывески магазинов, куда стремились толпы людей и откуда они выходили, сытые в своей неуемной жажде предпраздничных закупок. — И что? – посмотрел на неё Дреер. Она помолчала, вглядываясь в растекшийся по улицам электрический свет. — Мне кажется, что… всё изменится, — неуверенно ответила она. Лаксус хотел поспорить, но потом вдруг передумал. У него тоже было такое неясное чувство, от которого порой внутри всё сжималось в противный комок. — Может быть. — Никто не останется прежним, — продолжила она, повернувшись к нему лицом. – Возможно, кто-то будет об этом жалеть. Но не я. Отчего-то Дрееру не хватило духу перевести её размышления в шутку. Проезжая одну из центральных улиц, они попали в пробку. Лаксус выглянул из окна и, оценив масштабы, вздохнул: длинный ряд машин основательно встал. Водитель огорченно крякнул, посмотрев навигатор — на одном из перекрестков случилась авария, и теперь всем приходилось ждать, пока приедет эвакуатор. — Мы пойдем пешком, — решил мужчина, отдавая таксисту деньги. – Выйдем прямо тут. — Вы уверены? – участливо спросил шофер. – Предпраздничные дни все-таки, сейчас все аварийные службы работают оперативно. — Не волнуйтесь, — уверенно ответил Лаксус и открыл дверь со своей стороны. Вслед за ним из машины выползла Люси, которая, несмотря на усталость, была не против поздней прогулки. Они вышли на тротуар и огляделись. — Смотри, — сказала она, прижимая к груди плюшевого зайца, — мы прямо у центрального катка. Может, пройдем там? — Ты хочешь кататься? – почти с ужасом спросил Дреер. – После всего, что между нами было? — Нет, конечно, — усмехнулась Хартфелия. – У меня нога болит, забыл? Просто посмотрим. — Значит, то, что у меня что-то болит, её не беспокоит, — проворчал себе под нос Лаксус, но пошел вслед за улыбающейся сестрой к источнику шума и беспорядка под названием «центральный каток». Он почти миролюбиво окинул взглядом пеструю толпу людей, которая в кои-то веки не была источником уныния. Люди радовались предстоящим выходным, радовались свободному вечеру, исцарапанному льду, морозу и бодрой музыке, которая сопровождала их, пока они бессмысленно наворачивали круги по большому стадиону, как осетр во время миграции. Люси и Лаксус обошли заграждение с платным входом и пролезли в щель между прутьев, словно малолетняя шпана. Стадион имел навес, поэтому трибуны не были сильно заснеженными. Они забрались повыше, чтобы разглядеть фигуристов, которые обычно катались в середине кольца из непрерывно переставляющих коньки тел. Действительно, несколько человек дурачились там, выписывая снежные пируэты на изящных тонких лезвиях. — Может, подойдем ближе? – спросила Люси. Они пошли вдоль стадиона поверху, вглядываясь в людей внизу. Кто-то смеялся, визжал или, наоборот, ругался, неловко въехав в кого-то столь же неуклюжего, как и он. Люси остановилась на помосте прямо над выходом на лед, и Лаксус, встав рядом, облокотился на перила вслед за ней. Его взгляд легко скользил по застывшей воде, держащей на себе хаос толпы, но мужчина не был погружен в него. Его внимание захватил центр катка, где всё было иначе, свободнее, и даже время, казалось, двигалось в обратном направлении. Две легко одетые фигуристки, будто соревнуясь с неразумной толчеей, летали по маленькому внутреннему кругу, выполняя немыслимые, на взгляд Дреера, вещи. Их резвые, но вместе с тем плавные движения завораживали; они были одним непрерывным вздохом, одной длинной музыкальной фразой, единой композицией. Длинные ноги зачерпывали силу для вращений, корпусы изгибались, чтобы в следующий миг сжаться, как пружина, ускоряя радиальное движение тела. Руки порхали, и казалось, что воздух сам держит их на весу. Катающиеся вокруг люди замедляли свой ход, чтобы посмотреть на это представление, а девушки были настолько погружены в ледяной танец, что не замечали никого вокруг. Лаксус смотрел и не мог отвести взгляда. Он чувствовал всё нарастающее непонятное томление, и вместе с тем, почему-то, — тоску. Там, на катке, происходило что-то невероятное, совершался неземной обряд двух людей, которые могут то, чего не могут остальные. Они не принадлежали этой толпе, этому миру и ему, Лаксусу. Они были недосягаемы и совершенны, и Дреер на один кошмарный момент понял, что он — это толпа, он её часть, такая же непримечательная и ничем не выдающаяся. Что он такого сделал за свою жизнь, чтобы чувствовать себя настолько же свободным, как те фигуристки? Что было яркого в его жизни, от чего он бы тоже смог получить такие эмоции? И в какой момент он перестал верить в то, что эти эмоции ему нужны?.. Мужчина зажмурился от холодного ветра, который выбил колкую влагу из его глаз. Он — это он. Наверное, он мог бы быть кем-то ещё, если бы не… Если бы. А сейчас не стоит и пытаться. Выверенные шаги привели его на место, где он сейчас находился, и было глупо делать вид, что он не понимает, отчего он стоит на трибуне, отделенный от мира, а не рассекает воздух и лед сверкающими лезвиями и даже не кружится в бессмысленной, но всё же такой теплой и веселой шумихе людей. Хартфелия была с ним, но её свет был для Лаксуса опасным искушением, от которого он упрямо отворачивался. Он внезапно почувствовал себя одиноким. Одна из двух девушек в центре катка что-то сказала второй, и та, явно рисуясь, навернула вокруг подруги пару кругов. Возможно, им было пора, но она не хотела уходить. Дреер не мог разглядеть их лиц. Девушка разогналась и подпрыгнула в воздух, закрутив себя толчком конька, и с неё слетела шапка. Лаксус в своей жизни умел находить любому совпадению научное объяснение. Иначе говоря, он в них не верил. Белая волна, рассыпавшаяся по плечам фигуристки, заставила что-то внутри него ёкнуть и резко выпрямиться. Скрипнули кожаные перчатки. Люси удивленно посмотрела на брата, отвлекаясь от своих мыслей, и попыталась спросить его, в чем дело, но он не слышал. Дреер еще не верил, но уже знал, что каким-то невероятным образом, случайно зайдя на шумный центральный каток, в то время как он должен был находиться в палате больницы, он столкнулся с человеком, которого боялся увидеть больше, чем хотел этого. Вспомнив о том, что физического столкновения все-таки не произошло, Лаксус секунду спустя смог вытолкнуть бережно согретый воздух из легких и глотнуть отрезвляющего холода. Он присмотрелся внимательнее: там, на катке — это была Мираджейн. Точно она. Как только Дреер в этом убедился, внутри тут же растеклось облегчение — она его не видит. Он жадно всматривался в знакомые черты лица, пользуясь своим преимуществом, и был готов сделать что-нибудь глупое, чтобы Штраус подняла глаза и столкнулась с ним взглядом. Он, конечно же, не изменит решения, которое высказал ей вслух утром, но… Жгучее сожаление внезапно накрыло его с головой. Хартфелия видела, как вытянулось лицо Лаксуса, и какими голодными стали его глаза. Девушка посмотрела на лед, и к своему удивлению, заметила, что толпа людей стала двигаться еще медленней, сосредоточившись вокруг центра, в котором фигуристка с белыми волосами творила чудеса на тонких лезвиях. Это действительно завораживало, и Люси решила, что Дреер сегодня слишком впечатлительный. Следя за танцем девушки, она заметила, что та разогналась слишком сильно, и как раз в этот момент из толпы неловко вылетели двое хоккеистов, погнавшихся за шайбой в слепом порыве азарта. Хартфелия затаила дыхание. Она как будто смотрела фильм, и предчувствие следующей сцены неприятно толкнулось в ребра. Спустя мгновение то, что должно было произойти, случилось: один из парней со всего размаха налетел на не завершившую вращение фигуристку. Раздался вскрик. Сверкнули лезвия коньков, по толпе пронесся общий судорожный вздох. Всё происходило за считанные секунды: вот она кружилась, а вот уже, проскользив по льду метра три, лежит и не шевелится. Должно быть, от боли? — Лакс… — Люси обернулась к брату, чтобы сказать, что нужно сейчас же помочь той девушке, но Дреера рядом не было. Хартфелия недоуменно перегнулась через перила и успела заметить светлый затылок, который тут же скрылся в толпе людей. Лаксус почти бежал, расталкивая зевак. Медсестра, бросив зайца на сидении, в два прыжка спустилась на землю и двинулась следом. — Я врач, пропустите. Пропустите, — твердил Дреер, проталкиваясь сквозь рыбий косяк, который уже не казался ему теплым и доброжелательным. Теперь люди вокруг него превратились в жадных до зрелищ плотоядных пираний, и мельком мужчина подумал, что вовсе он не часть этой толпы, и это, определенно, к счастью. Но важнее было добраться до Мираджейн, которую обступили плотным кольцом. Кто-то причитал, кто-то догадался вызвать скорую. Чуть вдалеке прямо на льду сидел крупный парень, виновник происшествия, а рядом стоял его друг. Похоже, горе-хоккеист отделался легким ушибом, и Лаксус, как врач, с относительно спокойной душой переключился на свою главную цель. Его ботинки скользили, но каким-то чудом он ни разу не упал. Кто-то склонился над Штраус, и это, конечно, была Эльза. Молодой человек и не подозревал, что Скарлетт когда-то было фигуристкой. Он не оставил себе времени подумать о том, как не вовремя он с ней пересекся, и, рыкнув на мешавшую ему пройти круглолицую женщину, вступил в центр круга, чтобы оценить ситуацию. Розовое пятно на льду на секунду заставило всё внутри него замереть. Слава богу, Мираджейн была в сознании, да и не могло случиться чего-то уж настолько страшного, хотя сила при столкновении была достаточно большой для легкого сотрясения. Но дело было, похоже, в другом. Эльза сосредоточенно бинтовала подруге ногу шарфом — тот был мокрым от крови, как и лезвие одного конька Штраус. Похоже, при падении её нога под неудачным углом врезалась в другую, да так сильно, что девушка поранилась. Кроме того, кровь была и на её лице — губа от удара лопнула, и Мираждейн то и дело её облизывала. Лаксус колебался только секунду. — Помощь нужна? – негромко спросил он. Две головы тут же вскинулись на его баритон, и мужчина коротко выдохнул. — Какого?.. На лице Скарлетт промелькнуло удивление, появился вопрос, а затем она нахмурилась. Мира была бледна и до этого, теперь же казалось, что на ней нет лица. На него теперь смотрели все, кто был вокруг, но значение имели только синие, немного мутные от боли глаза, в которых он только что прочитал дальнейший сценарий развития событий. Сценарий, который ему не понравился. — Я помогу, — уверенно сказал Лаксус, и решительно подошел к ним. Эльза молча отпрянула, невзирая на жалобный взгляд подруги. Дреер беспрепятственно поднял Мираджейн на руки, и та слегка поморщилась то ли от боли, то ли от физического контакта. Вокруг них сгустилась тишина, которую Лаксус уносил со стадиона вместе с беловолосой девушкой. Он шел аккуратно, чтобы не поскользнуться. Скарлетт быстро проскользила на лезвиях вперед, чтобы скорее добраться до аптечки. На полпути она увидела Люси, и девушки принялись быстро разъяснять друг другу ситуацию. Лаксус опустил взгляд и наткнулся на прямой вызов, который сверкал из-под ресниц Штраус. Румянец снова расцвел на её щеках, но губы так и оставались бледными. — Любите лед? – двусмысленно спросила она хриплым голосом, от которого по позвоночнику Дреера пробежали мурашки. — Я здесь случайно, — Лаксус чувствовал необходимость оправдаться, и ему это совсем не нравилось. – Этого не должно было случиться, — было не ясно, имеет ли он свое пребывание на катке, падение Миры или что-то ещё, о чем они оба знали, но не хотели думать. Во всяком случае, Мираджейн, похоже, точно не хотела об этом ни думать, ни говорить, потому что она прикрыла глаза и безвольно расплылась в руках Дреера. Она была на удивление легкой, или это адреналин в крови заставлял врача крепче прижимать её к себе. — Кому мне прислать открытку с благодарностью? — В смысле? — не понял Лаксус. — Ваш нос, у кого-то неплохо поставлен удар. — Ах это, — немного оскорбленно отозвался мужчина. — Нелепое недоразумение, как и ваше падение, как я полагаю. Вы верите в совпадения? — Не особенно, — тихо произнесла Мира, не открывая глаз. — Я тоже. Люди давали ему дорогу, и он смог добраться до раздевалки, где усадил Мираджейн на скамью. Какая знакомая ситуация, уже второй раз за сегодняшний день… Если всё повторится, то его нос точно окажется сломан. — Я не смогу остановить кровотечение, — он внимательно осмотрел рану на ноге девушки, а затем принялся расшнуровывать её коньки. – Скорая будет не скоро — на дороге пробка. Будем надеяться, Скарлетт… — он замолчал. Он не стал менять импровизированный жгут, который наложила хирург, вместо этого сосредоточившись на поиске воды. В коридоре он нашел куллер и бумажные салфетки, и вернулся к Мираджейн с двумя полными стаканами. Та откинулась на шкафчики для раздевания, тяжело дыша от боли. Лаксус про себя решил, что ей точно нужно сделать томографию головного мозга, чтобы убедиться, что сотрясения не произошло. — Выпейте, — подал он ей один стаканчик. – Маленькими глотками. Неловко приложив пластик к разбитой губе, Штраус выполнила его просьбу-приказ. Дреер беспокоился теперь, прежде всего, о её психическом состоянии, так как с физическим поделать мог мало что. Он склонился над её ногой и осторожно разорвал испорченные джинсы, обнажая глубокий порез на белой коже. Сухожилия не задеты, но основная икроножная мышца будет срастаться долго. Лаксус обмакнул салфетку в стакан и принялся промывать рану. — Красивое выступление, — тихо произнес он, не поднимая головы. – Вы профессиональная фигуристка? — Мы с Эльзой ходили в детстве на фигурку, — так же негромко ответила Мираджейн. – Были страшными и непримиримыми соперницами, а потом незаметно подружились. Почти одновременно прекратили заниматься, она из-за поступления, а я… Ну, тогда мне стало не до спорта, в общем. — Ваши родители, — Лаксус не спрашивал, а утверждал. Штраус вздохнула. — И именно сегодня вам вдруг захотелось вспомнить былые дни, — продолжил он. Мираджейн слабо фыркнула. — Вы правда хотите от меня откровенности? Сейчас? — Почему бы и нет, — пожал врач плечами, не поднимая головы. Девушка выразительно замолчала. Он чувствовал, как её взгляд прожигает в нем дыру. Похоже, он добился своего — она его ненавидит. — Я хотела отвлечься, — внезапно ответила девушка. – От… — Меня? Дреер поднял голову и скользнул взглядом от крепко сжатых губ, до глаз, в которых застыло непонятное выражение. Она еле заметно усмехнулась, но это выражение не изменилось. Лаксус не мог прекратить вести себя вызывающе в её присутствии. — Вы не единственное, что занимает мой ум. — Кажется, сегодня утром вы говорили иначе. Как будто они и не прекращали разговор, начатый в палате. Только сейчас всё было по-другому, они как будто поменялись местами. Лаксус чувствовал, как его разум предательски накреняется, переворачивая всё его мировоззрение с ног на голову. Он находился в состоянии замедленного падения, но держался за край обрыва крепко, обеими руками. — Дреер, — Скарлетт подлетела к ним, одним ударом разрубая напряжение, сковавшее двух безмолвных собеседников. – Держи, — она втиснула ему в руки аптечку, сосредоточенно игнорируя коленопреклонное положение мужчины. – Это моя, скорая не может проехать… Люси в машине, ждет. Мира, ты жива? — Пока да, — кивнула Штраус, глядя на Эльзу, а потом на аптечку. — Обработай рану и выходи, — Эльза, кажется, изо всех сил держалась, чтобы не высказать Лаксусу всё, что она нем думает прямо здесь. – Я попробую подогнать машину поближе. Не задерживайся, иначе могут быть осложнения от потери крови. И она, подхватив коньки Мираджейн, исчезла так же быстро, как и появилась. В помещении было полно людей; удивительно, как она вообще их нашла. Лаксус тем временем достал жидкий антисептик, таблетки обезболивающего и бинт, молча сходил за водой и так же молча дал Мираджейн выпить аспирин. — После обследования в больнице вам выпишут рецепт, — заметил он в пустоту, снова склоняясь над ногой девушки и слегка надавливая на неё. У Мираджейн вырвался невольный стон. — Болит? — невинно поинтересовался Лаксус, приступая к обработке раны. — Ну да, есть немного, — съязвила побледневшая от его действия Штраус, злобно уставившись на светлый затылок. — Возможно, у вас перелом, — заметил врач. – Вам как можно скорее нужно сделать рентген. Девушка только вздохнула поглубже и молчала всё время, пока врач, отложив скомканные розовые салфетки в сторону, накладывал бинт. Лаксус старался не думать ни о теплой коже, которой он касался, ни о нелепости ситуации, в которой все они очутились. Он старался не думать о Мираджейн, что было чрезвычайно сложно, учитывая обстоятельства. Перевязку Дреер сделал быстро и все равно был вынужден поднять глаза. Штраус была напряжена, как тугая струна. Её разбитая губа красиво алела на фоне белоснежной кожи и придавала некую комичность серьезному выражению на её лице. Лаксус, взывая к хладнокровию, взял чистую салфетку, смочил её антисептиком и протянул руку к губам девушки. Мира дернулась и неловко отстранилась, когда пальцы мужчины коснулись кровоточащего участка. Дреер замер, чувствуя рваное дыхание на своей коже и понимая, что больше не может молчать. — Я что-то делаю не так? – тихо спросил он. Мира широко распахнула глаза, дико посмотрев на него. — Вы все делаете не так! – выпалила она. – Вы… — она осеклась. — Откуда вы вообще взялись? Даже если вы правда случайно оказались на катке, то зачем подошли? Не лучше ли было оставить все, как есть? Тем более что оставлять-то и нечего, как вы мне дали понять сегодня утром! — Я давал клятву Гиппократа, — сухо заметил Лаксус, не готовый обсуждать их утренний разговор ни сейчас, ни когда либо. – Я бы подошел, даже если бы на льду упал кто-то другой. — Вы уже помогли мне, спасибо, — моргнула Штраус. – Не думайте, что я неблагодарная, но теперь… проявление заботы с вашей стороны… Это просто… нелепо. Лаксус решительно не знал, как ему следует поступить. Он не должен был давать ей понять, что внутри него что-то изменилось, потому что он не хотел признаваться в этом даже себе. Он допустил фатальную мысль «а что если» еще в самом начале их знакомства, но уже тогда он сделал выбор, и какая разница, что сейчас ему хотелось совсем другого. Хочется, да перехочется. Он уже это проходил. — Я помог, потому что мне небезразлично, что с вами происходит, — осторожно ответил Лаксус, понимая, что его линия защиты висит на волоске. — Хватит мне врать! — Мираджейн зажмурилась и схватилась за виски, пытаясь спрятаться от чувства иллюзорности происходящего. Всё это было похоже на один затянувшийся сон. – Я ненавижу, когда мне лгут. Вы же чертов эгоист! Дреер поджал губы. Как бы он хотел, чтобы она была не права. И все же… Он так устал считать себя пришельцем из другого мира. В конце концов, он не был и вполовину таким холодным, как мнение людей о нем. Все это время он так тщательно питал свой образ, конструировал свою личность, что теперь ему самому было трудно поверить в свой порыв. Какое-то время он смотрел на её губы, а потом присел на скамейку рядом. Вокруг были люди, которые уже и думать забыли про происшествие на льду, веселые, шумные и раздражающе-довольные. — Если не обработать рану, она может воспалиться, — негромко сказал он. По виду Мираджейн было понятно, что она считает беседу с ним ниже её достоинства. Тогда Лаксус, невзирая на негодование на её лице, осторожно прихватил её за подбородок и приложил влажную салфетку к её рту. Шраус дернулась, но смолчала, глядя куда-то повыше головы Дреера. Врач решил, что спятил окончательно, когда в голове мелькнула мысль спрятать окровавленную салфетку в карман. Он собрал аптечку и вручил её девушке. Лаксус не сдержал ухмылку, когда встал над ней и увидел её замешательство. Уязвленная Штраус, конечно, могла попытаться идти сама, но она прекрасно понимала, что это просто глупо. Однако согласиться, чтобы Дреер ей помог, означало принять его... небезразличие. Они молча смотрели друг на друга. Мужчина развел руки в стороны и беловолосая девушка закатила глаза, мученически вздохнув. Лаксус счел это за согласие и вновь поднял Штраус на руки, теперь уже намеренно крепко прижимая её к себе. Уверенно лавируя между людьми, он вышел на свежий воздух и почувствовал вибрацию в кармане пальто. Он и Мираджейн переглянулись. — Поставьте меня на землю и ответьте. — Просто протяните руку и передайте мне телефон. Он буквально видел, как пузырьки кислорода поднимаются по венам Штраус, приближая её тело к температуре кипения. Она не стала спорить, просто скользнула рукой в карман его пальто так, что он вздрогнул, и достала телефон. — Один, два, шесть, девять. — Вы издеваетесь? – с надеждой спросила девушка. — Как и вы, — пожимать плечами в таком положении было затруднительно. Штраус разблокировала его телефон и, не веря, что делает это, приставила динамик к его уху. Лаксус, не отрываясь, следил за её взглядом, собирая всё её раздражение в свою память. — Дреер, я же сказала не задерживаться! – рявкнула трубка голосом Эльзы. — В какую сторону мне не задерживаться? – вежливо уточнил Дреер. – Учти, руки у меня заняты твоей подругой, далеко я не уйду. — К главному входу не подъехать, я встала на парковке с другой стороны. Через дорогу. – На мгновение в голосе Скарлетт появилась задумчивость: — А как ты тогда?.. — Всё, пока, — Лаксус кивнул, и Мира нажала «отбой». Он развернулся и отправился на поиски машины. Забавно, что он даже еще не восстановился от своей почти смертельной операции, а вот, полюбуйтесь, спасает дам. «Дама» буравила его тяжелым взглядом. Лаксус не хотел обсуждать очевидные вещи, но Штраус, похоже, очевидности в происходящем не наблюдала. Впрочем, у неё были на это причины. Сегодня утром она сказала ему, что он прочно поселился в её голове, а он ответил, что это лечится. Как будто читая его мысли, Мираджейн тихо произнесла, как будто про себя: — Вы меня обидели, и ничем этого не исправить. Простая констатация факта, даже, можно сказать, сухая, но Дреера как будто ужалили в центр груди. Это фантомное жжение было вполне реальным и ощутимым. — Я знаю, — ответил он. Штраус отвернула голову в сторону и как-то сжалась в его руках. В ответ на это жжение в груди Лаксуса усилилось. Если она сейчас заплачет… Нет, она не будет делать это при нем. Не будет же?.. Она была сейчас так близко, но вместе с тем очень далеко, и Дреер подозревал, что для Мираджейн его вынужденные объятия — сущая пытка. Его голос виновато дрогнул: — Мне… жаль, что наш разговор закончился так. И больше он ничего не смог сказать. Девушка мотнула головой, не поворачиваясь к нему лицом, и он малодушно не стал настаивать, только крепче сомкнул зубы. Машина Скарлетт ярким пятном алела на пяточке снега, который каким-то чудом до сих пор не превратился в серую грязь. Эльза стремительно вылезла из МиниКупера, как только увидела высокую фигуру в пальто, и, зажав в зубах сигарету, нетерпеливо притопывала ногой всё время, пока Лаксус приближался. — Поедешь на первом, — бросила она ему, открывая заднюю дверь. Из салона выглянуло бледное лицо Хартфелии. Они с Лаксусом молча переглянулись, и мужчина заметил в её глазах чувство вины, но не успел понять, с чем оно было связано. Дреер осторожно устроил Штраус на сидении, а сам безропотно уселся впереди. Эльза заняла водительское место, сложила окурок в пустую пачку, и только тогда спросила у Мираджейн, как она себя чувствует. Удостоверившись, что подруга умирать не собирается, девушка завела мотор и почти сразу свернула с главной улицы, петляя по проулкам и срезая их путь до больницы. — Я позвонила Макарову, — сообщила Эльза нейтральным голосом. Лаксус покосился на её побелевшие пальцы, от которых, наверняка, останутся вмятины на кожаной обивке руля. — Это было так необходимо? – уточнил он на всякий случай. В этот момент их бесцеремонно подрезала белая иномарка. Скарлетт, опустив окно, покрыла нечто смазливое и богатое за рулем затормозившего мерседеса отборным медицинским жаргоном и чуть ли не плюнула в дорогую машину. Лаксус успел заметить вытянутое от злости молодое лицо, когда они гордо обогнали обнаглевшего водителя. Поэтому не было ничего удивительного, что как только они встали на красном, Скарлетт буквально взорвалась, выплескивая на Дреера всё, что в ней накопилось. Лаксус как опытный психотерапевт её не перебивал. Это было даже занимательно: пламенная речь Эльзы началась со вступления, в котором она дала комментарии по поводу вождения без прав на нетрезвую голову, а потом, без предупреждения, она начала ругать Дреера, на чем свет стоит. Врач узнал, что он идиот, бессердечный ублюдок, чертов эгоист и безрассудный кретин. В принципе, стандартный набор, но внезапно он понял, что Эльза предъявляет претензии вовсе не из-за Штраус, а из-за того, что он самовольно ушел из больницы, не оповестив об этом своего деда, который чуть с ума не сошел и был близок к инсульту. При этом Дреер не отправился спокойно и мирно домой, а пошел развлекаться, и поэтому Эльза кипела, как чайник. — Я тебе жизнь спасла не для того, чтобы ты на следующий же день упорхнул кататься на картинге! Мне Люси рассказала, чем вы занимались, ей уже влетело… Догадались… Мираджейн во все глаза смотрела на подругу, которая на её памяти так отчитывала только её, да и то только в особенно критичных ситуациях. То, что она кричала на Дреера, а тот молча сидел и слушал, как провинившийся мальчишка… Это о многом говорило. Эльза действительно переживала, она допустила Дреера в свой мир, и Штраус оказалась совершенно не готова к этому открытию. Мира, забывшись, посмотрела в зеркало заднего вида и внезапно столкнулась с прямым взглядом голубых глаз в отражении, словно Лаксус услышал её мысли. Эльза продолжала что-то говорить, но у Штраус как будто заложило уши. Лаксус очень внимательно изучал её, и почему-то от этого салон автомобиля уходил у неё из-под ног. Его радужки были темнее обычного из-за тусклого освещения, а в глубине зрачка плясали блики от фар проезжавших мимо автомобилей. Пытливый взгляд пробирал до костей, и Мираджейн рухнула в эту пропасть. Она не знала, сколько они сидели так, уставившись друг на друга, словно играя в перетягивание каната. В какой-то момент Дреер моргнул и перевел взгляд на Эльзу, и только тогда Штраус смогла очнуться. Её самообладания хватило только на то, чтобы скорее отвернуться к окну, чувствуя, как досада запускает в неё свои когти. Только вот Мираджейн не учла, что за их безмолвным диалогом наблюдали. Люси задумчиво кусала губу и гадала, стоит ли ей что-то говорить, или это только усилит напряжение, которого в тесном пространстве машины было и так через край. — Как нога? – неуверенно спросила она, заранее проклиная свой длинный язык. Мира вздохнула и, не отрываясь от окна, кивнула головой — нормально. — Сегодня здесь только Эльза в порядке, — предприняла девушка ещё одну попытку, решив, что хуже уже не будет. Но она ошиблась, потому что хирург услышала её последнюю реплику. — Я в порядке?! – возмутилась она, мгновенно переключаясь на Хартфелию. Та заметила, как плечи Лаксуса немного расслабились, и сочла это за благодарность. – Я целый день таскаюсь за неразумными детьми, чтобы тому подуть на ранку, а того вернуть в ясли! А ты, Люси… От тебя я такого не ожидала! Девушка потупилась, но выдохнула с облегчением — Эльза постепенно остывала, её никогда не хватало надолго. — И так как самый здравомыслящий из всех вас тоже решил сойти с ума (да-да, Дреер, это я сейчас про тебя), то я остаюсь единственным адекватным человеком среди этого бедлама. Вас всего трое, но сколько проблем!.. — Я ни в чем не виновата, — оскорбилась Мира, слегка толкнув кресло подруги. — В меня въехали! — В меня тоже въехали, — добавил Лаксус, подавив желание обернуться и увидеть выражение лица Мираджейн. – Кулаком. — А я въехала сама, — призналась Люси, — но тоже не по своей вине. — О, ну конечно, — закатила глаза Эльза. – Невинные овечки. Напомнить тебе, Мира, почему мы оказались на катке? Штраус не ожидала такой подлости. — Я помню, — напряженно ответила она. — Думаю, наши психиатры тоже не случайно пошли развлекаться, — елейным голоском продолжила Скарлетт, выворачивая руль и заезжая на парковку больницы. – Ваши потуги настолько очевидны, что если бы я могла, то все присутствующие уже давно решили бы все свои проблемы. После этого она замолчала с видом человека, который хорошо сделал свою работу, оставив после своих слов ощутимый привкус гари. Даже Лаксус, похоже, смутился от столь откровенного намека. Конечно, Скарлетт была в курсе происходящего между ним и Мираджейн, но она могла хотя бы не говорить об этом так прямо. Дреер вспомнил, сколько раз он поступал так сам, и по его спине пробежал легкий озноб. Штраус, не дожидаясь, пока её снова поднимут, как мешок с картошкой, выбралась из машины, с болью опираясь на поврежденную ногу. Возможно, действительно перелом. — Куда это ты собралась? – Эльза вовремя подхватила её под руку, не давая упасть в снег. — Я сама, — упрямо стиснула зубы Мира. – Дойду. Лаксус с Люси подошли и встали рядом, наблюдая. Скарлетт посмотрела на них. — Сможете достать койку? — Потеряем время, — пожал плечами Дреер. – Мисс Штраус, на мне будет быстрее. Мираджейн жалобно посмотрела на подругу, но та только дернула плечом. — Он прав. Так что Мира снова оказалась на руках Лаксуса, и оставалась там всё время, пока они шли до больницы. От боли и приятного запаха, который окружил её вместе с руками Дреера, у неё стучало в висках, и к тому моменту, как её положили на кушетку, девушка уже перестала что-либо соображать. Скарлетт назвала номер палаты, но Мира не расслышала. Перед глазами плыли цветные пятна, и прикосновение чего-то холодного к руке ей, должно быть, почудилось. Глубокий баритон Лаксуса и тихий голос Хартфелии постепенно сливались в неясный гул, а потом Мираджейн отключилась.

***

Когда она снова открыла глаза, то уже лежала на кровати, переодетая в халат, а Эльза сидела рядом на стуле. Штраус пошевелилась и нахмурилась — она не чувствовала ноги. Мира потрогала её рукой; на ноге был гипс, но она не помнила, как его накладывали. — Мы дали тебе снотворное и сделали рентген, — мягко пояснила Скарлетт. – Перелома нет, только трещина, но до Нового Года полежишь здесь. Заметив выражение лица подруги, она поспешно добавила: — Всего два дня. Потом я увезу тебя домой. Эльфман звонил, я ему всё рассказала, он заедет завтра. Мираджейн неловко села, пытаясь прогнать медикаментозную сонливость, которая серой дымкой опустилась на её органы чувств. — Извини. — За что? – изумилась Эльза, протягивая девушке стакан воды, который та с благодарностью приняла. — Я такая неуклюжая, — невесело усмехнулась Мира. – Да ты ведь и сама сказала тогда, в машине… Я тебя уговорила пойти на каток, так что я сама во всем виновата. — Ты что, мне поверила? – недоверчиво хмыкнула Скарлетт. – Я же так, ради Дреера всё это устроила, чтобы он себя почувствовал неловко… — Я тоже почувствовала себя неловко. — Да, я перегнула палку, — признала хирург, устало откидываясь на спинку стула. – Но, знаешь, это дало результат: он сказал, что зайдет к тебе, и вы поговорите. Ещё раз. — Что, так и сказал? – скептически подняла бровь Мираджейн, маскируя глупую улыбку под кривую усмешку. – Мы с ним всё уже обсудили. Эльза задумчиво смотрела на неё. — Не думала, что когда-нибудь это скажу… — Эльза, пожалуйста, не надо, — взмолилась Штраус. – Вот только не надо. — Ты даже не знаешь, что я хотела сказать. — Я знаю, — уверенно ответила Мира. – Ты скажешь, что я веду себя по-детски, и что Лаксус, конечно, прав, что всё это пустое… Что мне надо собраться и всё такое. — Вообще-то, — перебила Скарлетт, — я хотела сказать, чтобы ты дала ему шанс. Мира пораженно замолчала. Эльза забавлялась, глядя на то, как сменяются эмоции на её лице. — Шанс на что? – выдавила Штраус. – Вряд ли у нас что-то получится, особенно теперь. Да и, честно говоря, не думаю, что мы оба способны на какие-то либо отношения. Да и… — она одернула себя, – почему я вообще об этом рассуждаю, да еще и вслух?! — Потому что ты влюбилась, глупая, — улыбнулась Эльза. Мираджейн нахмурилась и упала на подушку. — Влюбляются идиоты, — ответила она сердито. – Я прекрасно знаю, как протекает влюбленность, и знаю, когда остановиться. — Тогда у меня для тебя плохие новости, — улыбнулась Скарлетт еще шире. Девушка застонала и закрыла лицо руками. — Не могу понять, на чьей ты стороне? – задала она риторический вопрос. — На стороне здравого смысла, — Эльза пощекотила подругу за пятку, и та дернула здоровой ногой. – Вы оба взрослые люди… Я надеюсь, разберетесь. — Взрослые люди, — передразнила Штраус и тяжело вздохнула. — Доброй ночи, — Скарлетт поднялась со стула. – Я поеду домой, но если что-то пойдет не так, звони. — Наверняка что-нибудь пойдет не так. Эльза вместо ответа чмокнула Миру в макушку и ушла. Штраус лежала на прохладной кровати и сердито смотрела в потолок. Ей казалось, что она слышит, как заводится, а потом отъезжает МиниКупер с больничной парковки. Шторы на окнах не были задернуты, поэтому в комнате царил мягкий полумрак. Медленно погружаясь в темноту своего сознания, Мираджейн хотела бы забыться сном, но, как назло, вся сонливость куда-то испарилась. Она напряженно прислушивалась к шагам в коридоре, и каждый раз, когда кто-нибудь проходил мимо, её сердце сжималось, а ладони предательски потели. Чего ей было бояться? Может быть, Лаксус был прав, говоря утром о том, что она пожалеет о своих словах. Сейчас, уже получив ответ, она боялась, что Дреер придет и всё испортит. Возьмет слова назад. Тогда она своим самым вежливым тоном скажет, что это всего лишь временное помутнение рассудка. Он ведь так и сказал ей. Почему бы не ответить тем же? Мираджейн уткнулась в подушку. Она не влюбилась. Не влюбилась, потому что влюбленность — абсолютно бесполезное чувство, от которого нет прока. Но если бы вдруг Лаксус Дреер в который раз удивил её и сказал честно, что она ему нравится… Хотя он этого не отрицал, только указал на то, что всё это ни к чему не приведет. Но почему? Разве то, что он психиатр, а она потенциальная пациентка — приговор? Разве это основное, что их определяет? Или работа для него — это вся его личность? Тогда зачем он Мираджейн вообще нужен, этот твердолобый, бесцеремонный, зацикленный?.. Зачем ей вообще кто-то нужен? У неё был молодой человек до Фрида, и вся эта канитель… Но, может быть, бывает по-другому, а она просто ещё не знает, как? Штраус не могла успокоить вихрь мыслей в своей голове. Похоже, у неё поднялась температура — последствие её неудачного ледового шоу. Метаясь между сном и явью, она думала, что правда сходит с ума. Если Дреер так и не придет, она будет чувствовать себя ещё хуже, чем утром, потому что между ними что-то изменилось. Она будет мучиться от недосказанности и строить предположения, ей придется уехать из города... Дверь тихо скрипнула, и Мираджейн дернулась всем телом. Она распахнула глаза и повернула голову в сторону входа, с замиранием сердца вглядываясь в темный силуэт. Вошедший человек не шевелился, просто стоял в тени, и чем дольше она смотрела на него, тем быстрее волнение внутри неё сменялось паникой. Это был не Лаксус. Она не знала, как это возможно. Неужели у неё начался бред?.. Человек шагнул вперед. Мира судорожно сглотнула. Если она закричит, её ведь услышат? — Давно не виделись, красавица, — раздался вкрадчивый голос. — У тебя такая неприветливая подруга. У голоса были блестящие в темноте глаза, и, что более страшно, у него было имя. Стинг Эфклиф смотрел на неё давно забытым взглядом, и Мираджейн было некуда бежать. Пришло время отдавать старые долги. * Demon Days — второй LP альбом группы Gorillaz ** corrugator supercilii (лат.) — мышца, сморщивающая бровь Спустя полгода я и сама не верю, что это случилось.