В комнате врачей не осталось никого, кроме неё.
Люси обессиленно опустилась на диван, отчаянно зевая и потирая глаза. Этот день был нескончаемым, она была на ногах почти двое суток с маленькими перерывами, в которых девушка умудрялась спать даже стоя. Но она всё равно работала, как проклятая, взяв на себя уход за косвенными пациентами Лаксуса. Он был главным психотерапевтом и психологом, и на нем висела огромная ответственность. К счастью, Дреер выпестовал врачей своего отделения, и те могли принимать решения самостоятельно, без оглядки на грозного блондина. При этом мужчина всё равно исправно консультировал своих коллег, если дело касалось сложных случаев. И не только. К примеру, Леви рассказывала Хартфелии, как терпеливо Лаксус отвечал на вопросы молодой специалистки, когда та только приступила к работе. Позже он отчасти взял на себя её пирсингованного пациента.
Несмотря на жуткую усталость, медсестра ощущала жгучее удовлетворение от работы, которое и позволило ей продержаться так долго. Как будто она в очередной раз преодолела какой-то внутренний барьер, за которым скрывались обычно неиспользуемые сверх способности организма. Хартфелия работала в больнице уже давно и привыкла к ночным дежурствам, к внезапным происшествиям, в общем, ко всему, что касалось больных и её обязанностей по отношению к ним. Только профессионализм не позволил ей удариться в панику при виде зеленоватого лица Дреера, которого колотила лихорадка прямо на полу собственной прихожей. Она удивилась, что её голос, когда она звонила в больницу, был абсолютно спокоен и даже немного циничен, когда опешившая Эвер спросила: «Насколько плохо?». Как будто было непонятно, что если бы Лакс просто схватил горячку, то Люси уж справилась бы сама, благо у врача дома имелась первоклассная аптечка. Тогда она и узнала, что мужчина страдал от постоянных головных болей — в отдельном отсеке обнаружились сильные анальгетики.
Дреер ни разу не выказал своей слабости за все время, пока она жила с ним. Хартфелия недоумевала, как она могла это упустить, ведь брат был совсем рядом. Но нет, она развлекала его своими эфемерными проблемами, а он позволял ей это, совсем не жалуясь. Просто невозможный человек.
Когда они сделали обездвиженному врачу МРТ и выявили первую стадию кровоизлияния в мозг, девушка первый раз в своей жизни испугалась так сильно. Всё происходило на такой скорости, что казалось смазанным: вот они звонят Эльзе, вот через шесть минут она резким голосом раздает приказы, вот они бегом катят койку с пациентом до хирургической палаты; яркий свет осветительных приборов и бледные лица. Их было всего четверо: она, Эвер, Макаров и Эльза, и каждый понимал, что если человек на кушетке сейчас скончается, это будет чудовищно и непоправимо. В тот момент Люси поняла, что на самом деле никогда так сильно не хотела, чтобы человек остался жить. Оказывается, беды пациентов никогда не затрагивали её до такой степени, как теперешнее состояние Лаксуса. Правда был ещё один человек, чья операция довела её до полуобморочного состояния. Но когда Бикслоу удаляли опухоль, она просто была уверена, что тот выживет. Она знала это, потому что доверяла Скарлетт и Лаксусу. Сейчас из них двоих осталась одна Скарлетт, и Хартфелия чувствовала себя беспомощной маленькой девочкой, которая может только поставить капельницу и молча кусать губы, подавая необходимые инструменты хирургу. Если быть точной, то нейрохирургу, потому что в данном случае работа требовала тонкости.
Люси позволила себе подремать только после того, как они на сто процентов были уверены в стабильном состоянии здоровья Лаксуса. Она сидела у него в палате, глядя на бледное лицо и стирая с него пот, глядя на чертовы бинты, которые были для неё личным символом беды. Она почему-то вспоминала первую их встречу, когда ей было шестнадцать. Надо же, это было так давно…
Она не ждала тогда от жизни ничего хорошего. Чудо в виде Макарова Дреера снизошло на неё по непонятным причинам и заставило поверить, что ещё не всё потеряно. Семья была очень дорога девушке, и, потеряв её, она решила посвятить себя людям. Молодой, красивый и язвительный юноша, пришедший поприветствовать новоявленную почти-родственницу, был ей никем, как и она ему, но Хартфелия в первую же минуту почувствовала необъяснимую тяжесть в его взгляде, вызвавшую в ней сочувствие и горячее желание помочь. Вот только Лаксус в её помощи не нуждался; одаренный острым умом и ясным восприимчивым сознанием он презирал жизнелюбие блондинки. Люси просто старалась жить изо всех сил, радоваться каждой мелочи, на которые другие люди, которых судьба хранила от потерь, обычно не обращали внимания. Хартфелия обожала радоваться, ей непередаваемое удовольствие доставляло ухаживать за людьми, потому что когда кому-то было хорошо, она чувствовала себя живой. Но она была чрезвычайно доверчива; наверное, поэтому Дреер никогда не принимал её всерьез.
Девушка тогда совершенно не понимала, как относиться к Лаксусу. Он не был похож ни на одного её знакомого: ему нельзя было улучшить настроение, его нельзя было расположить к себе, он плевать хотел на установление межличностных позитивных отношений. Он был самым трудным пациентом Хартфелии, как она иногда думала, потому что как-то само собой получилось, что юная медсестра решила присматривать за Лаксом. Ей показалось, что это очень важно, и с тех пор Дреер обрел головную боль в виде мелкой аристократки, не имевшей полного медицинского образования. К чести Хартфелии, она не кичилась своим происхождением и не строила из себя невесть что, изо всех сил учась необходимым навыкам. Уважение психотерапевта она постепенно заслужила, и сейчас Люси думала об этом с какой-то светлой гордостью, хотя, по сути, это было не так уж важно.
Сильные переживания измотали её, и Хартфелия отрешенно думала, что ей все-таки не удастся отстраниться от своих эмоций. Было наивно полагать, что может быть иначе. Сколько она себя помнила, она всегда переживала за других людей, к которым часто по непонятным и необоснованным причинам привязывалась всей душой. Вот и Дреер-младший стал для неё теплым трепетом где-то в районе сердца. Люси раньше думала, что никогда не поймет этого сложного, недоброжелательного и тяжелого во многих отношениях человека. Но со временем она осознала, что в свое время ей всё станет ясно, а до тех пор она будет относиться к названному брату так, как ей хотелось бы, чтобы он относился к ней. Тем невероятнее было вспоминать о том недолгом времени, которое девушка жила с ним под одной крышей, о молчаливых, но уютных вечерах, об утренних и вечерних прогулках, о коротких и длинных разговорах. Лаксус ей очень помог. И теперь она была готова сделать что угодно, чтобы облегчить его вечную усталость, которую мужчина так хорошо прятал от посторонних глаз.
Хартфелия как-то раз была в загородном доме семьи Лаксуса — Макаров взял её с собой. Это было, может быть, год назад. Эта поездка вспоминалась ей потом ещё долгое время, потому что девушка крепко задумалась о том, чего Дреер лишился со смертью своей матери. Она тоже пережила это ужасное событие в своей жизни, но Лейла всегда говорила своей дочери, что главное в жизни — быть осознанной и не жалеть о том, что уже свершилось. Это, правда, не сильно помогало Хартфелии поначалу, когда она была раздавлена горем. Безутешная девушка начала замыкаться в себе, и вывел её из этого состояния очерствевший отец. Он так сильно ушел в работу, что оставил взрослеющую дочь без присмотра, а та, в свою очередь, окрепла в своем решении познать мир самостоятельно, чего хотела для неё Лейла. Опять же в этом Люси видела схожесть между собой и Лаксусом. Только её мама умерла бы независимо от проблем отца на работе. Как девушка поняла уже впоследствии, женщина знала о своем прогрессирующем раке, но до последнего держала это в тайне, не желая омрачать жизнь любимой семьи. Тем страшнее был удар.
Люси откинулась на спинку дивана, с закрытыми глазами стягивая резинку с волос. Сегодня было её дежурство, и она не собиралась жаловаться на усталость. Немного отдохнет, и пойдет на осмотр. К тому же Лаксус сегодня тоже ночует здесь, так что присматривать за ним — её обязанность.
Может быть, она зайдет на крышу. Хартфелия давно себе этого не разрешала, чтобы понапрасну не тревожить воспоминания. Но сегодняшняя ночь казалась подходящей. К тому же Бикслоу совсем скоро не будет в больнице. Ей хотелось попрощаться.
Блондинка грустно улыбнулась, вспоминая ярко-бордовые глаза и синий ирокез, торчащий над кирпичной трубой. Если подумать, любовь можно вылечить тем же самым способом, что и любое психическое заболевание. Любую привязанность можно разобрать на составляющие, и найти для каждой из них антидот. Либо провести хирургическое вмешательство и удалить всю зараженную область, если заболевание прогрессирует. Но Люси было страшно излечивать себя таким образом, потому что ей казалось, что в ходе подобной операции она ненароком может удалить что-то жизненно важное, без чего просто не сможет больше оставаться собой. Лаксус был опытным специалистом, и, если подумать, подверг лечению самого себя в первую очередь, осознавая последствия. Хартфелия испытывала противоречивые чувства по этому поводу.
Девушка, вытянув руки вверх, потянулась до хруста. Тело отказывалось вставать, но все-таки Люси заставила себя выйти из комнаты врачей. Она привычно обошла сначала половину этажа, где нумерация была от одного до тридцати, оставляя палату под номером 33 на потом. Лаксуса они положили в его же отделении, только его комната не имела номера. Тем страннее, что Бикслоу нашел его без особых проблем.
Дреер спал, но его лицо не выглядело расслабленным. Было такое ощущение, что он продолжал думать и во сне. У него была температура; Хартфелия поправила одеяло, которое мужчина сбросил от жары. После такой стрессовой ситуации для организма, к которой стоило прибавить последствия трепанации черепа, иммунитет Дреера, конечно же, ослаб. Впрочем, это было наименьшей платой за жизнь: Эльза не допустила ни одной промашки, из-за которых у менее удачливых пациентов могли бы появиться серьезные осложнения в виде самых различных инфекционных заболеваний, и не только. Как будто насмехаясь над благосклонной к нему судьбой, от большинства антибиотиков Лаксус отказался, согласившись только на декадрон, тем самым доведя Эвергрин до слепой ярости. Фурия в лице старшей медсестры железно заявила своему начальнику, что лично проследит за тем, чтобы он принимал весь внушительный список препаратов, который она составила, учитывая результаты анализа пациента. Дреер ещё поторговался с ней исключительно ради своего удовольствия, забраковал примерно половину списка, указывая Эвер на некоторые нюансы несовместимости веществ, о которых с первого взгляда и не догадаешься, а с остальным изволил согласиться. Люси, наблюдавшая за сценой со стороны, заметила, что врач просто-напросто хотел проверить свою помощницу и, насколько она могла судить, остался доволен результатом. Он посоветовал Эвергрин лучше держать свои эмоции под контролем, и та, к удивлению Хартфелии, скрипя зубами, со всем согласилась. И вообще русоволосая девушка вела себя странно: нервничала на пустом месте, то срывалась на бешенный темп работы, то замирала в глубокой задумчивости посреди коридора. Кататонией тут и не пахло — она полностью выздоровела. Эвер таинственно отмалчивалась и уходила от ответа на прямые вопросы.
Люси не хотела будить Лаксуса, но нужно было сменить повязки, поэтому она осторожно затронула мужчину за обнаженное горячее плечо. Он дернулся и открыл глаза, расфокусированным взглядом уставившись на белый силуэт. Блондин весь подобрался, как будто ожидая нападения, но затем, очевидно, понял, что это всего лишь Хартфелия, и расслабился.
— Всё в порядке? — тихо спросила медсестра.
Она принесла ему настольную лампу из кабинета, и теперь в её неярком освещении глаза врача странно поблескивали и казались темнее, чем при дневном свете. Дреер молча кивнул, пытаясь сбросить сон и сел на кровати, поморщившись от ломоты в висках. Очевидно, восстановление здоровья грозит затянуться до самого Нового Года. Хотя Эвергрин сулила ему целый месяц стационара. Она даже смилостивилась и разрешила плюющемуся ядом по этому поводу пациенту сменить халат на пижамные штаны. В действительности, у неё не было выбора.
Люси принялась за дело: сняла бинты, убедилась, что процессу восстановления кожных покровов ничего не мешает, промыла свежий рубец в правой височной зоне специальным антибактериальным раствором, нанесла мазь, ускоряющую процессы регенерации и снова наложила бинты. Виски для проведения операции пришлось выбрить, и теперь мужчина щеголял хипстерской прической.
Лаксус сидел неподвижно и в таком мягком освещении был похож на мраморную статую античного периода. На проработанном рельефе мышц лежали тонкие полутени, и девушка невольно восхитилась монолитностью его фигуры. Хартфелия не сдержала ухмылки. Дреер, ожидая, пока она закончит, прикрыл глаза, и Люси, пользуясь моментом, окинула взглядом его лицо и еле слышно вздохнула. Её названный брат был неприлично красив, особенно сейчас, когда не хмурился. Четкие линии скул, не лишенный изящества изгиб тонких губ, по-звериному прямой нос с немного широковатой переносицей, бархатистые округлости век и светлые брови вразлет, из-за которых взгляд врача становится в разы пронзительнее, стоит ему удивиться. Люси прокляла свою поэтичность.
— Прекрати на меня пялиться, — пробормотал Лаксус, и она слегка покраснела.
— Это моя работа, — парировала она. — Я закончила. Выпей лекарство, и я пойду.
Дреер был слишком сонным, чтобы огрызаться. Молодой человек покорно съел вечернюю порцию антибиотиков, которую благополучно проспал после ухода Скарлетт. Как только он запил всё это прохладной водой, по его коже тут же побежали мурашки.
— Тебе нужно хорошо прогреться, — Люси достала из тумбочки грелку.
— И так жарко, — жалостливо посмотрел на неё Дреер.
— Потому что у тебя температура, — отрезала она. — Я открою форточку, но обещай, что не будешь убирать грелку.
Лаксус улегся обратно в кровать на бок, подтянув одеяло к лицу. Он выглядел, как подросток, которому до ужаса не хочется идти в школу, а родители настаивают на своем.
— Хорошо,
мам, — проворчал он.
Люси стукнула его по руке.
— Распоясался, — подытожила она и положила грелку Дрееру в ноги. — Всё. До завтра меня не увидишь.
— Слава богу, — уже засыпая, пробормотал мужчина.
Хартфелия немного постояла, глядя, как грудная клетка её пациента равномерно вздымается и опадает.
—
Пялишься, — одними губами произнес Лаксус и, не открывая глаз, чуть усмехнулся.
— Ой, — взвилась девушка, — спокойной ночи!
Она вышла в коридор и, прикрыв дверь, не выдержала и тихо рассмеялась. Почему-то закололо в боку, и медсестра, хихикая и морщась от едва ощутимых, но неприятных уколов, пошла в сторону второго крыла. Да, пожалуй, теперь она могла обойти ещё пару палат.
Она неспешно прошлась по длинным коридорам, внимательно прислушиваясь, но те немногие пациенты, которым не посчастливилось справлять грядущие праздники в больнице, спокойно спали. Кроме одного, Люси была уверена в этом, когда подходила к тридцать третьей палате. Дыхание предательски участилось и Хартфелия, нахмурившись, заставила себя успокоиться. Всё, больше никаких кульбитов эмоций.
Стучаться ей было без надобности. Девушка была готова к тому, что Бикслоу бодрствует в свою последнюю ночь в больнице, но не думала, что в палате его не окажется вовсе. Она поджала губы, и сожаление слегка кольнуло внутри. Впрочем, это ощущение могло быть обусловлено перенапряжением в клапане печени, — лениво подумала девушка, чтобы не давать своему воображению повода начинать живописную драматическую постановку. Для неё почему-то было жизненно важно увидеть своего пациента сегодня, пока его ещё не выписали, хоть это и было глупо. Узнать, что Бикслоу думает обо всем, что произошло в последнее время, — вот, чего она хотела. Планирует ли он выбросить из головы то немногое, что случилось с ним после операции, или же… Или что?
Девушка недоуменно покачала головой в ответ на свои мысли. Откуда ей было знать.
Она уже собиралась вернуться в комнату врачей, когда дурацкая, но быстро набирающая силу мысль забилась в её мозгу: а мог ли Бикслоу?.. Она рванула к шкафу с его одеждой, и сердце, наплевав на все запреты, забилось быстрее от нарастающего смятения. Верхняя одежда, то есть его теплая куртка и ботинки, отсутствовала. Либо пациент ушел домой раньше положенного срока, либо просто пошел прогуляться. На крышу.
Люси закусила губу, пытаясь не улыбаться. Боже, он, наверное, уже замерз. Если, конечно, он правда на крыше, — сердито одернула себя девушка, но всё же поспешила в комнату врачей, чтобы взять пуховик. Вести себя невозмутимо, когда всё внутри сжимается от волнения — боже, как Лаксус это выносит?..
Испытывая дежавю, Хартфелия лихо завернула на повороте, который вел к лестнице на крышу. Мороз немедленно облизал её лицо, заставляя покраснеть от такой наглости. Задержав дыхание, она вгляделась в полимерную поверхность крыши: здесь недавно убирали снег, поэтому было непонятно, где искать следы. Люси привычно добралась до кирпичной трубы, оглядываясь по сторонам, но здесь никого не было. От резкого дуновения колючего ветра на глазах навернулись слезы. Девушка криво усмехнулась. Вот дура. Дура, дура, дура! Она сморщилась и постучала себя по голове, проклиная воображение, в очередной раз сыгравшее с ней злую шутку.
— Ну сколько можно придумывать всякую хрень! — от чувства безысходности и вседозволенности на этой пустой холодной крыше Хартфелия не удержалась от сквернословия. От злости хотелось разбежаться и стрелой влететь в огромное черное небо, чтобы носиться там, пока жгучее разочарование в груди не закалится в смертоносную сталь. Она запрокинула голову к немой темноте, обжигаясь ледяным воздухом.
— Подозреваю, что этим можно заниматься до бесконечности, — подмигнула ей одинокая тусклая звездочка, и Люси, подавившись вдохом, резко обернулась к краю крыши, куда с самого начала даже не посмотрела.
«Я идиотка», — с радостным облегчением подумала она.
Молодой мужчина в объемной черной куртке не сводил глаз с растрепанной блондинки, и по его лицу расплывалась широкая улыбка.
Настоящая, искренняя улыбка, которая появляется только тогда, когда человек, которого ты очень ждешь, оказывается вдруг прямо перед тобой. И не важно, что он ругается с небом — в конце концов, у всех могут быть странности.
— Ты сама показала мне это место, — не прекращал улыбаться он. — Я надеялся, ты не дашь мне умереть от холода, ведь ты столько сил потратила на мое лечение.
— Надо же, какая самонадеянность, — с ноткой возмущения ответила девушка, которая не могла не улыбаться в ответ. Какое счастье, что её щеки горят от мороза, а не от осознания нелепости ситуации, в которую она сама себя поставила.
— Да, — согласился Бикслоу, засовывая руки в карманы и подходя ближе. Он держался так, словно они вот уже тридцать лет знакомы, и смотрел в светлое лицо сверху вниз без капли неуверенности, которая сковывала его поведение после того, как он очнулся. — Я был готов подкупить кого-нибудь, чтобы увидеть тебя сегодня. Знаешь, я тут подумал…
Люси было сложно сосредоточиться на его словах, потому что несмотря на низкую температуру, она чувствовала себя на удивление хорошо. До такой степени, что тепло, неожиданно обогревшее её всю до кончиков пальцев, позволило бы ей свернуться тут калачиком и безмятежно проспать до самого утра, при этом не замерзнув. Но тревожный звоночек не дал медсестре расслабиться, ведь перед ней стоял не бездушный обогреватель, а Бикслоу, её пациент, потерявший память.
— … что моя память совершенно ничего для меня не решает.
Шар счастья лопнул с негромких шипением, медленно теряя правильные очертания. Ему на смену пришли деятельные мысли, которые, подобно полицейским, тут же принялись наводить порядок, чтобы не допустить народных волнений. Улыбка на лице Хартфелии тоже погасла, и она уже совершенно спокойно смотрела на источник её переживаний. Бикслоу нахмурился, не понимая, чем вызвана такая перемена, ведь он ещё не все сказал, а ситуация почему-то резко изменилась. Зеленые глаза попытались найти на лице девушки причину.
— Для человека, который так много усилий приложил, чтобы эту память сохранить, ты сдался слишком быстро, — пожала она плечами, которые тут же поникли.
— Кто сказал, что я сдался! — возмутился парень. Он выглядел оскорбленным. — Я не это хотел сказать!
— А что же? — тихо спросила Люси, глядя на фонарное марево за его спиной. Она на секунду подумала, толстые ли внизу сугробы. Просто так, из любопытства.
— А то, что… — Бикслоу старательно подбирал слова, видимо убедившись, что всё, что бы он ни сказал, будет воспринято не так, как бы ему хотелось. — Я доверяю себе. Не думаю, что во время болезни я был
не собой, мной руководили те же ощущения, те же мысли, только до крайней степени обостренные. И Люси… Прошу, дай мне шанс!
Она посмотрела на него.
— Шанс?
Богатая мимика парня хорошо передавала его эмоции. Он выглядел притягательно-безумным в этот момент, пытаясь объяснить то, что и сам не мог понять до конца.
— Я не могу даже спокойно посмотреть на тебя! — наконец не выдержал он. — Умом я понимаю, что так не должно быть, потому что в моей памяти нет никаких доказательств. Я как одержимый жду твоего прихода, автоматически слежу за твоими дежурствами и пытаюсь себя как-то контролировать! Но, вероятно, именно так я себя и вел, пока был шизофреником, и именно этого хотел. Но ты как будто поставила крест на… мне. Я знаю, это даже звучит нелепо! — Бикслоу схватился за голову. — Как я понял, я не соглашался с тем, что болен, — пробормотал он. — А вот сейчас говорю: я точно псих.
Хартфелия стояла неподвижно, словно окаменев.
— Бикслоу, зачем тебе это нужно? — чуть помедлив, спросила она мягко.
Он поднял на неё пронзительный взгляд.
— Нужно что? — хрипло переспросил молодой человек.
— Ты… — она покачала головой, чувствуя, как одна её часть корчится в муках, а другая со спокойной заинтересованностью наблюдает за этим процессом.
Бикслоу выпрямился, взяв себя в руки. Он внимательно ждал, что она скажет, и от зажатого внутри порыва его мужественное лицо обрело какие-то звериные черты. Люси невольно вспомнила красноглазого волка на рисунке в его комнате.
Молчание грозило затянуться, и Хартфелия попробовала снова:
— Ты не обязан ничего вспоминать.
Бикслоу был готов горячо заспорить, но девушка сложила руки в молитвенном жесте у своих губ, глядя ему в глаза.
— Пожалуйста, — слабым голосом сказала она. — Мне это непросто.
Парень резко кивнул.
— Ты говоришь, что доверяешь себе… — Люси попыталась усмехнуться, — но так уж вышло, что на короткий промежуток времени ты стал действительно другим человеком. Шизофрения — это болезнь личности, ломка границ дозволенного. Подсознание заменяет собой привычное мышление. Не во всех случаях, конечно, но в твоем конкретно произошло именно так. Позволь, я предположу, что тебя никогда особенно не интересовали отношения и ты никогда специально не искал себе пару.
Бикслоу пожал плечами: да, он, как правило, не тратил драгоценное время на поиски объекта привязанности. Куда интереснее и радостнее было для него найти источник вдохновения для работы. Ни разу не было так, чтобы другой человек и являлся этим источником.
Хартфелия пыталась говорить исключительно профессионально, не переходя на личности, чтобы отстранить себя и свои чувства от данной ситуации. С какой-то грустной радостью она поняла, что ей удается держать эмоции вне своей головы.
— Я хочу сказать, напрашивается два очевидных вывода. Во-первых, ты не можешь вспомнить то, что с тобой было, не потому что твой мозг пострадал при операции. Ты просто не хочешь вспоминать.
Пациент жадно впитывал её слова, непроизвольно морщась, как будто на язык попал черный перец. Он выглядел сейчас так же, как когда глотал ненавистные, но необходимые лекарства — Люси могла позволить себе помнить это. Она могла.
— Это так. Ты не хочешь, потому что твоя жизнь встала на свои места: ты здоров и можешь продолжать заниматься любимым делом, развивать себя дальше и не отвлекаться на человеческие мелочи. То, что ты пережил, не нужно тебе в твоей привычной жизни, — стиснула озябшие кулаки Хартфелия, но не поменялась в лице. — И второе. Твое подсознание творило, что хотело, оно пыталось добиться нужных ему эмоций любыми доступными способами. Я думаю, ты был лишен возможности рисовать, и от этого искал замену творчеству в симпатии. Твоя изобретательность и тут не подвела тебя, но дело не в этом. Дело в том, что ты ошибся в выборе.
Бикслоу хмурился, пытаясь понять, к чему она ведет.
— Ты пытаешься испытывать ко мне что-то, хотя сам не понимаешь причину. Ты пытаешься убедить себя, что тебе что-то нужно, но, на самом деле, это просто остаточный симптом, — Люси отступила на шаг, когда он потянулся к ней. — Твоя сублимированная в творчество энергия направилась на меня, а сейчас ты здоров. Нам просто не стоит больше видеться, тогда ты вскоре забудешь об этом. Все будет так, как должно быть. Ты будешь рисовать свои прекрасные картины и ездить по разным странам. А я…
— А ты? — исподлобья посмотрел на неё Бикслоу. Голос его был жестким. — Ты бы смогла избавиться от воспоминаний? Захотела бы?
Люси открыла было рот, но не смогла издать ни звука, только криво улыбнулась.
— А для меня это останется удивительным, волшебным моментом моей жизни, который будет оберегать меня от всего на свете.
— Тогда с чего ты взяла, что я просто выкину это из головы?!
Он яростно смотрел ей в лицо и видел, как она вздрогнула. В её глазах отразилось мучение.
— Бикслоу, оставь, — отчаянно попросила она, кутаясь в пуховик и из последних сил сдерживая таран горькой, острой боли. Она сильно прикусила губу. — Просто оставь меня в покое!
Наступила тишина.
Они стояли на ветру. Оба давно замерзли, но ни один не признался бы в этом другому. Люси уже чувствовала свой предел, она снова была готова сорваться, потому что всё это было слишком для неё. Это было неправильно. Она с опозданием поняла, что сама виновата в том, что Бикслоу заподозрил в себе какие-то пережитые чувства. Ей всего лишь нужно было держать язык за зубами, но она не смогла! Потому что было так соблазнительно поверить в то, что этот странный человек по-настоящему привязан к ней, что она ему нравится, что его поступки осознанны. Она знала, что Бикслоу шизофреник, и всё равно поддалась на провокацию и отнеслась к нему, как к здоровому человеку, который сам распоряжается своими действиями и эмоциями. Её изумительный пациент и сам был уверен в этом до самого конца, даже когда хотел умереть ради воспоминаний. Сейчас парень бы ужаснулся самой идее — умереть из-за несуществующих чувств!
Обманывать себя не хотелось. Если бы они встретились в обычной реальной жизни, скажем, сели бы на одну скамейку в парке, то Хартфелия решила бы, что этот парень с татуировкой на лице точно ищет себе неприятностей, и поспешила бы уйти. Она даже не вгляделась бы в умные, пытливые глаза, которые к тому времени успели бы мысленно нарисовать её портрет и сообщить владельцу, что ничего необычного в этой миловидной блондинке не предвидится. Оба бы, конечно, горько ошиблись и остались бы при своем.
— Ты действительно этого хочешь?
Люси долго стояла неподвижно, а затем медленно кивнула. Она действительно хотела освободить этого человека от плена его бессознательной симпатии. Эгоистичная половина внутри неё сейчас корчилась в муках от потерянной возможности быть нужной человеку, который ей нравился, но Хартфелия внезапно с облегчением поняла, что так и должно быть. У неё не осталось больше сомнений по поводу того, как ей следует поступить.
Бикслоу выглядел так, как будто ему влепили пощечину: ошеломленно и слегка обиженно.
— Ну что ж, — хрипло сказал он и прокашлялся. — Это всё меняет.
Парень подошел к медсестре вплотную и заглянул в её бледное лицо. Карие глаза светились уверенностью. Он не понимал, о чем Люси думает, что движет ею, и как ему со всем этим быть. Девушка плотно закрылась от него, и Бикслоу, всегда тонко чувствовавший состояние других людей, теперь не мог услышать, что творится у неё в душе. Ему казалось, что если он сейчас скажет что-нибудь меткое, то пелена спадет, Хартфелия расколется и выдаст свои настоящие чувства, но вместе с тем он этого боялся. Как его медсестра она очень тонко описала смятение, царившее внутри него, точнее не придумаешь. Он действительно не был уверен в том, что его ощущения принадлежат ему, потому что никаких разумных доказательств он не находил. Он пытался увидеть объяснение в глазах светловолосой нимфы, но та с тех пор, как сводила его на крышу несколько дней назад, вела себя очень отстраненно и холодно. У Бикслоу был только альбом, изрисованный набросками женского лица, который Хартфелия долго изучала и с каждой минутой мрачнела все больше. Возможно, она нашла там подтверждение своим мыслям, которые только что озвучила ему. И она, конечно, была сто раз права, но ей было невдомек, что каждый раз рисуя её лицо по памяти, художник испытывал ту же тихую истому, какая обычно рождалась в преддверии новой большой работы. Это было лихорадочным творчеством, от которого веяло безумием и совершенно новым пониманием жизни для самого Бикслоу. Он совершенно не знал, как можно объяснить это девушке напротив него, и можно ли вообще говорить об этом. Особенно сейчас, когда его сочли полностью психически здоровым.
— Пойдем в тепло, — он отвел взгляд в сторону и мягко потянул блондинку за локоть.
Та без вопросов пошла за ним, чувствуя, как холодные волны пробегают по телу противной дрожью.
Они молча дошли до комнаты врачей, и Хартфелия, которой тепло ударило в уставшую голову, даже не сразу поняла, что сейчас они попрощаются навсегда. Она только еле кивнула, не в силах сказать ни слова от туго сжатых внутри эмоций, взглянула в застывшее лицо Бикслоу и нырнула в пустую темную комнату, не заметив, что высокий парень тихо шагнул вслед за ней.
Люси опустилась на диван, полностью уверенная, что осталась одна, и долго сидела, глядя в одну точку. Потом она устало прикрыла глаза, пытаясь собраться с мыслями.
Какой бестолковый разговор. Она даже ничего не спросила у Бикслоу про то, что он собирается делать дальше, потому что, как оказалось, это не имеет смысла. А завтра утром она попрощается с ним очень формально, возможно, пожмет на прощание руку и широко улыбнется. Хартфелия замотала головой, зажмурившись и с силой сдавив ладонями лицо. Приглушенные рыдания вырвались из её груди.
Она не видела, как исказилось от боли лицо Бикслоу, стоящего за её спиной. Он замер позади дивана черной тенью и смотрел на светлую вздрагивающую макушку. Почему-то кроме боли он испытывал ещё и радость — неуемную и искрящуюся. Люси соврала ему, и прямо перед ним было истинное переживание, которое клубилось у девушки в душе. Но он не знал, давать ли Хартфелии знать о том, что ему все понятно, или же придерживаться своего плана. Нерешительность сковала его фигуру: молодой человек до дрожи в руках хотел обнять девушку, чтобы успокоить. Но он не мог ничего ей обещать, и сказать «не расстраивайся». Если это то, что она чувствует, то почему она должна перестать?
Он сделал пару шагов к двери, сильно сжав зубы, но так и не смог уйти. Наплевав на все разумные доводы, он вернулся назад, обошел диван и сел прямо на пол перед всхлипывающей девушкой, которая уткнулась лицом в колени и не видела ничего вокруг.
Он осторожно провел ладонью по её волосам. Как и следовало ожидать, девушка сильно вздрогнула, охнув от страха. Первое, что она поняла — перед ней пациент.
— Что-то беспокоит? — на автомате спросила она.
Парень тяжело вздохнул.
— Беспокоит.
Он разглядел настоящую панику в её глазах, когда до её сознания дошло, что это именно он сидит тут перед ней и гладит по голове.
— Бикслоу, — отпрянула она, — ну зачем?! Я же… Мы же обо всем договорились!
— Тебе так кажется, — ответил тату-мастер. — Люси, ты безумно мучаешь себя. Пожалуйста, можно?..
— Нельзя! — вскрикнула Хартфелия, порываясь встать, но Бикслоу не пустил, удерживая её руки. — Ты хоть понимаешь, что делаешь? Ты же обесцениваешь все мои усилия и ни во что не ставишь мое решение.
Молодой мужчина умоляюще посмотрел на неё.
— Пожалуйста, — мягко попросил он. — Сегодня последний день, ведь так? Потом, как ты и хотела, мы не будем видеться. Но сейчас, вот сейчас, мы можем просто… помолчать? Вдвоем?
Люси запрокинула голову, застонав от бессилия. Это было до ужаса похоже на тот момент, когда она должна была вколоть пациенту снотворное перед операцией. «Последний день» тогда обернулся для неё мучениями долгими, как полярная ночь.
— Ну что ты за человек, — тихонько провыла она.
Бикслоу кривовато улыбнулся.
— Ну так что?
— Делай, что хочешь, Бикслоу, — сердито сказала Хартфелия и забрала у него свои руки, складывая их на груди. — Черт знает, что.
Этот человек не умел выглядеть виноватым. Пусть даже он пытался, но стоило ей разрешить ему делать все, что ему вздумается, как глаза молодого мужчины засветились лукавством. Люси почувствовала, как по коже пробежали мурашки. Бикслоу был очень-очень близко и смотрел на неё снизу вверх
так…
— Я просто хочу, чтобы ты сейчас ни о чем не думала, — негромко сказал он, присаживаясь рядом с девушкой на диван и бережно разворачивая её к себе.
Люси глухо хмыкнула, но думать она сейчас действительно не могла. Она слишком устала, чтобы сопротивляться. И, как бы она ни хотела, чтобы Бикслоу оставил её в покое и ушел, ей всё же было приятно. Он остался с ней, и Хартфелия с глубоким вздохом нырнула в блаженное спокойствие и тепло, которое испытывала, находясь рядом с ним. Это был не тот холодный контроль над эмоциями, который она практиковала. Сейчас она чувствовала себя по-настоящему умиротворенной, это произошло меньше, чем за мгновение. Боже, она так и осталась зависимой от других людей.
Бикслоу осторожно коснулся кончиками пальцев её лица, стирая мокрые дорожки. Люси закрыла глаза. Её кожу слегка покалывало в тех местах, где он дотрагивался до неё.
Бикслоу смотрел на влажные ресницы, от которых в полумраке падали мягкие таинственные тени. Источник света был только один — отраженный от не горящей лампы на потолке свет уличного фонаря. Они сидели рядом с окном, и здесь можно было увидеть хоть что-то. Ему нестерпимо хотелось впитать в себя эту девушку, поделиться с ней странным пожаром, который раздувался внутри него от её слабого дыхания. Парень сам себя не узнавал. Что же он такого понял, пока был психически нездоров?.. Он перевел взгляд на её губы и судорожно вздохнул.
Словно что-то почувствовав, Хартфелия открыла глаза и встретилась со странным, тяжелым взглядом напротив. Бикслоу лишь мягко усмехнулся одними губами и слегка покачал головой, накрывая её глаза ладонью. Люси оказалась в кромешной тьме, гораздо более густой, чем когда её глаза были просто закрыты, и все её ощущения обострились до болезненной ясности. Поэтому тепло чужих губ на своих она ощутила волной горячего безумия, со свистом прокатившейся от головы до живота. Внутри неё долго скручивалась тугая пружина, и только что она со звоном распрямилась.
Темнота и теплые сухие губы. Девушке показалось, что её больше нет; она забыла даже, как её зовут. Люси осторожно нашла руками плечи Бикслоу и скользнула по ним ладонями, с трепетом ощущая сильный жар, исходящий от его крепкого тела. Её самый грандиозный провал в лечении… Крыша с треском слетела, и Люси ответила на поцелуй так отчаянно, как будто это был последний момент в её жизни. Парень, не убирая ладони с её лица, другой рукой крепко прижал девушку к себе. Он чувствовал, как колотится сердце его медсестры, и что-то, напоминающее счастье, только в сотни раз сильнее, обдало его изнутри.
Никто из них не знал, сколько времени прошло, когда им перестало хватать воздуха, и поцелуй прекратился. Бикслоу наконец-то позволил блондинке открыть глаза, и та смотрела на него, как будто видела в первый раз.
Люси неторопливо изучала знакомые черты лица. Четкие скулы, обтянутые смугловатой ровной кожей. Широкие губы, на которых застыла полуулыбка. Зеленые, чуть мерцающие от рассеянного света глаза. Очков не было — видимо, он выпросил линзы у врачей. Ей хотелось бы тянуть этот момент вечно, раствориться в нем и никогда ни о чем не беспокоиться. Девушка нежно и медленно провела пальцами по лицу Бикслоу, обрисовывая контур его бровей, носа, злополучной татуировки, губ… Жаль, она не умела рисовать, потому что то, что она видела, было невероятно красиво и гармонично. Молодой человек, замерев, доверчиво льнул к её руке, совершенно утратив способность соображать. Девушка вздохнула, и он взял её руку в свою, рисуя губами узоры на нежной коже.
Говорить что-то не представлялось возможным, поэтому бывший пациент осторожно потянул Хартфелию на себя так, чтобы её голова лежала у него на груди. Люси не сопротивлялась этому, просто наслаждалась теплыми объятиями и постепенно окутывающим её забвением. Было трудно поверить, что все это происходит на самом деле, и где-то на границе сознания маячила подлая мысль, что она дорого заплатит за эти часы.
Неосознанно считая удары чужого сердца, девушка заснула.
***
Проснулась она там же: на диване. Её разбудил какой-то шум, как будто что-то упало. Вслед за этим раздались приглушенные ругательства, и Хартфелия поняла, что в комнату уже стали заходить врачи, а значит, уже утро. Она проспала большую часть своего дежурства. Бикслоу на диване не было, и девушка не была уверена, что прошлая ночь ей не приснилась. Для сохранения рассудка, она была склонна поверить, что просто задремала, ну, а сны бывают реалистичные.
Люси с трудом разлепила глаза, в которые словно песка насыпали. Врачи что-то обсуждали в полголоса и, наверное, не хотели её будить. Ей срочно нужно было умыться, потому что Хартфелия чувствовала, что выглядит не самым лучшим образом.
Стараясь быть как можно незаметнее, медсестра достала из шкафчика нужные ей вещи и проскользнула в душевую. Из зеркала на неё смотрела сонная и спокойная девушка с красными глазами — могло быть и хуже. Волосы, конечно, стояли дыбом, но это было поправимо.
Медленно приводя себя в порядок, девушка так же медленно пыталась осмыслить произошедшее с ней. По всему выходило, что вчера ночью… Вчера ночью Бикслоу вместо того, чтобы оставить её предаваться горестным раздумьям, пришел к ней в комнату… и в очередной раз всё испортил. Из Люси вырвался истерический смешок. Испортил всё, всё! Одним поцелуем раздавил всю её уверенность! Пожалуйста, можно ей это приснилось?..
Но нет, она слишком хорошо помнила теплую темноту и чужое сердцебиение. Что было в голове у пациента в этот момент? Хартфелия не знала. Бикслоу сказал, что они больше не будут видеться, как она и хотела. Он знал также и то, что хотела она не этого. Было похоже, что он просто посмеялся над ней. А она ведь собралась довести всё до конца ради него! Медсестра сжала кулаки и уставилась на свое отражение. Что теперь делать?
Она с ужасом призналась своему испуганному двойнику в том, что вчерашний поцелуй был самым лучшим в её жизни. Наверное, никого и никогда она не хотела гладить так, как гладила Бикслоу. Нежно и неспешно, наслаждаясь каждым миллиметром чужого биоэлектричества. Похоже, сумасшествие все-таки передается воздушно-капельным путем, потому что Хартфелия чувствовала себя именно спятившей. Уже давно, стоило признаться себе в этом. Если бы пришлось сравнивать чувство внутри неё с чем-то, она не смогла бы подобрать аналога. Когда она любила Нацу, то была как будто им ослеплена, и поэтому замечала лишь положительные качества своего избранника. В отрицательных моментах она винила исключительно себя. Да и с Нацу они были давно знакомы, взрывной мальчишка всегда ей нравился. К Бикслоу же она, кроме доброжелательности, сначала ничего не испытывала, а потом (она не знала, в какой момент именно) всё изменилось.
Люси даже не пыталась найти подходящего названия для чувства, которое вызывал в ней бывший шизофреник. Это была необъяснимая тяга к странному внутри и снаружи человеку, и в начале Хартфелия наивно полагала, что в любой момент сможет свести это чокнутое притяжение на нет. Ну, а теперь выходило, что не может. Притяжение никуда не девалось, но Люси больше не страдала: она просто-напросто смирилась и благодаря этому смогла управлять своими неадекватными реакциями. Она, правда, все равно считала, что Бикслоу сам заварил эту кашу, а теперь ещё и усугубил ситуацию. Ей приходилось брать ответственность за его поступки, как она считала, на себя. Хотя это был всего лишь поцелуй.
«Всего лишь поцелуй», — упрямо повторила про себя Люси. — «Мы просто попрощались».
Она усмехнулась своему отражению, прекрасно осознавая, что врет себе, как никогда.
Что ж, нужно было найти её пациента и удостовериться, что его выписали. И порадоваться, конечно же. Ведь она столько времени ждала, когда это произойдет.
***
Бикслоу нервно мял край упаковочной бумаги. Сегодня утром он упросил Эвергрин сходить в магазин и принести ему все необходимое, так как до полудня он был вынужден находиться в больнице. А потом времени на задуманное у него уже не осталось бы, потому что его должен был встретить отец. Это было очень непривычно, и из-за этого парень нервничал тоже.
У него в руках был подарок, который он сделал сегодня ночью для Люси сразу после того, как ушел к себе. Отрываться от умиротворенной и доверчиво лежащей в его объятиях девушки не хотелось, но так было лучше. К тому же Бикслоу не знал, как она отреагирует на его присутствие утром: предсказать поведение блондинки становилось все труднее. Самое страшное, что могло произойти — отсутствующий взгляд и вежливое пожелание доброго утра. Поэтому молодой человек малодушно решил сохранить обогревшее его чувство в целости и сохранности, сбежав в знакомую до мелких подробностей палату. Там, немного придя в себя, Бикслоу схватился за карандаш и до утра высказывал бумаге всё, что творилось у него в душе в виде рисунков. И теперь всё ночное творчество было упаковано в бумагу и лежало перед ним на кровати.
Художник не знал, когда лучше отдать подарок Хартфелии. Он уезжал в Мексику завтра вместе с семьей и понятия не имел, насколько его туда затянет. Он чувствовал себя подлецом, когда думал, как сообщить Люси об этом. Все-таки его вчерашний поступок много значил, а теперь выходило так, что Бикслоу обманул девушку: украл поцелуй, а потом улетел в другую страну. Парень повел широкими плечами и поморщился.
Он совершенно не умел объяснять словами какие-либо внутренние ощущения или состояния. Ему никогда и не нужно было этого делать, потому что людей, с которыми ему хотелось поделиться чем-то глубоким, не было. Вся его жизнь была соткана из молчания, тонких линий, штрихов и интуитивных ощущений. Одиночество не тяготило Бикслоу. Может быть, сначала он и мечтал о семье, о родных, но вместо подобных понятных и устойчивых ценностей ему открылся совершенно другой мир: его собственной души и искусства. Этот полупрозрачный мир, в котором образы играли настолько же значимую роль, что и реальные объекты, мог легко разрушиться от одного лишь неверного значения. К примеру, сейчас тату-мастер не рискнул бы назвать что-то огромное и сияющее внутри него любовью, потому что это слово не содержало в себе и половины нюансов и оттенков, которые Бикслоу мог бы передать на бумаге при помощи обычного карандаша.
Собственно, сам Бикслоу не был готов к тому, что его робкая попытка успокоить девушку обернется ураганом, который своей жуткой мощью унесет молодых людей в какое-то иное измерение, где существовали только они и мягкая пленительная темнота. Если быть честным с самим собой, уехать в Мексику молодому человеку хотелось сию секунду, чтобы дать себе время на осмысление изменений, которые в нем произошли, пока он находился в мареве шизофрении. Но это было бы ещё хуже; с Люси увидеться было крайне необходимо.
Эвер была искренне рада за парня, хоть и казалась отстраненной.
— Вы все выздоровели, — задумчиво проронила она, — а Лаксус заболел.
Бикслоу с подозрением посмотрел на медсестру.
— Хочешь сказать, он из-за нас заболел?
Девушка пожала плечами.
— Знаешь, трудно сказать. У него было так много пациентов, но именно сейчас случилось сразу несколько событий, которые добили его. Как мне кажется. Ну и, конечно, его абсолютно, совершенно наплевательское отношение к своему здоровью! — моментально вскипела Эвергрин, стоило ей вспомнить об этом вопиющем факте.
— Не заводись ты, — усмехнулся тату-мастер. — Хотя я, честно говоря, тоже испугался, когда Люси рассказала про то, с какой помпой Лакс свалился в гардеробе. Ты за ним присмотри, ладно?
— В этом можешь не сомневаться, — погрозила ему пальцем медсестра. — Я и за тобой присмотрю, и за Джастином. Не забывайте, вы обещали мне писать.
— Я буду в Мексике… — задумался парень. — Но потом вернусь, так что обещаю.
— И ты туда же, — помрачнела девушка, снова нырнув в раздумья.
Бикслоу подумал, что он знает, что она имеет в виду.
— Так Лаксус тебе рассказал, что уедет?
Тонкие брови на её светлом лице взметнулись наверх.
— А ты откуда знаешь?
— Мы поговорили вчера.
Эвер приуныла.
— Ну и молодец, — проворчала она. — И ведь обязательно нужно уезжать, да?
— Эй, я же не виноват! Но иногда это бывает просто необходимо. А ты что-то задумала, да? — в тон передразнил он.
— Отстань, — она хмуро отвернулась к двери. — Я скоро вернусь, и пойдем тебя выписывать. Так что никуда не девайся.
Бикслоу клятвенно заверил её, что из палаты он никак исчезнуть не сможет, и остался разбираться в своей жизни.
Подарок он, поразмыслив, решил доверить Эвергрин. Та пообещала, что вручит его Хартфелии на Новый Год и проследит за её реакцией. Парень заявил, что это совсем не обязательно, но девушка только дьявольски ухмыльнулась, от чего он решил, что это была не самая лучшая идея.
В палату к Лаксусу Бикслоу шел, постоянно оглядываясь. Они прошли мимо комнаты врачей, и он еле сдержал себя, чтобы не заглянуть туда на мгновение. Интересно, Люси решила, что с неё хватит, и ушла, или она ещё в больнице?
Подойдя к палате главного врача отделения, медсестра и пациент расслышали довольно громкие голоса, доносившиеся из-за двери. Возмущенный баритон Лаксуса, приглушенный деревянной обшивкой, казалось, создавал вибрацию в радиусе пяти метров вокруг, а в ответ ему раздавался женский мелодичный голос, наверное, очень приятный, когда его владелица говорила что-то нежное и еле слышное. Сейчас интонации, с которой незнакомка выдавала тираду, слов которой было не разобрать, были скорее опасными, и Бикслоу, с интересом прислушиваясь, представлял себе изображение черноволосой девушки с кошачьими глазами и дерзким макияжем. Эвергрин опасливо поежилась: ей не сильно хотелось прямо с утра встревать в таинственные дела своего начальника, отдающие личным характером. Молодые люди переглянулись, и девушка недоуменно покачала головой на вопросительный взгляд Бикслоу. Тот ухмыльнулся и, пожав плечами, стукнул в дверь. Голоса смолкли.
Дреер, сидя на постели, с усталым видом яростно спорил о чем-то с… Бикслоу немного растерялся, когда увидел совершенную противоположность тому образу, который возник в его голове: к ним лицом развернулась девушка с пушистыми белыми волосами и глазами насыщенного синего оттенка. Но поразило его не это несовпадение. Тату-мастер внезапно кое-что
вспомнил.
Девушка, очень похожая на эту, только младше и с короткой стрижкой, сидит на подоконнике его салона и смеется шуткам заядлого игрока в покер, решившего сделать татуировку на память. И его собственные слова: «
Лис, забудь, с твоим характером ты точно проиграешься».
Лаксус, даже завернутый в одеяло, выглядел взбешенным, и Эвер поспешила проверить его кардиограмму — не дай бог что. А Мираджейн Штраус смотрела в упор на владельца салона, в который шла её сестра тем самым утром.
— Мне нужно работать, — произнес медленно остывающий Дреер, с интересом разглядывая Бикслоу. Никто ему не ответил.
Парень неловко покачнулся, потирая лоб.
— Мы знакомы? — хрипло спросил он у замершей дамы.
— Мы виделись однажды, — с вызовом ответила она. — Моя сестра работала у вас.
— Да, я… помню. Кажется. Лисанна Штраус, верно? Так это ваша сестра?.. — художник перевел взгляд на Дреера, пытаясь получить хоть один ответ.
Тот выразительно посмотрел на Штраус, как бы отвечая ему.
— Да. Верно, — девушка тоже развернулась к врачу. — Вы ему не сказали?
— Не было необходимости, — пожал он плечами.
— О чем? — вклинился Бикслоу.
— Ну… — неуверенно протянула Мира, понимая, что зря начала этот разговор. — Лисанна умерла. Она шла к вам на работу, хотя обещала больше не делать этого, и… упала с моста.
Бикслоу побледнел. Он не понимал, что здесь происходит, и как он причастен к чьей-то гибели.
— А что…
— Бикслоу, — перебил Лаксус, глядя на Штраус так, что та стушевалась, — ты в этой ситуации ни в чем не виноват, это трагедия мисс Штраус никоим образом тебя не касается. Именно поэтому я не посчитал нужным сообщать тебе об этом.
Бикслоу выглядел растерянным. Может быть, стоит расспросить эту девушку? Или, может, отдать ей альбом? Но врач не дал ему заговорить, переключившись на внеплановую посетительницу.
— Мы с вами все обсудили. Ничего нового я вам не скажу.
— Если вы не передумаете, я буду заходить каждый день, — ответила девушка.
Бикслоу не думал, что от этих простых слов Лаксус занервничает.
— Вас никто сюда не пустит. К тому же, — он на секунду сжал переносицу пальцами, но быстро одернул себя. — Мираджейн, ну будьте милосердны!
Её как будто ударили. На лице девушки отразилось такое горькое разочарование, что Бикслоу показалось, что в комнате стало темнее. Она смотрела на светловолосого мужчину некоторое время, а затем глубоко вздохнула и, явно стараясь держать себя в руках, вышла за дверь, ни с кем не попрощавшись.
Дреер сидел с каменным лицом, тупо глядя в закрывшуюся дверь. Похоже, он даже забыл про Бикслоу и Эвер, которые снова переглянулись.
— Что здесь происходит? — тихо спросила медсестра, но, похоже, вопрос её был риторический.
Врач выпустил воздух сквозь зубы и с остервенением протер лицо руками.
— Абсолютно ничего, — ровно ответил он тоном, который не предполагал дальнейших расспросов.
Но Бикслоу всегда был исключением из правил.
— Ты можешь объяснить хотя бы что-то? — нахмурился он. — Я не понимаю. Что от тебя нужно сестре Лисанны?
Лаксус повернул к нему голову.
— Это действительно очень долго объяснять. Я не буду даже пытаться. Тебе нужно знать только то, что ты тут не при чем.
Было видно, что тату-мастер даже слабо не удовлетворен ответом. Но настаивать он не решился и снова вспомнил про альбом.
— Я отдал Люси альбом, который может быть важен для старшей Штраус. Думаю, она тебе сказала?
— Да. Но я совершенно не заинтересован в… Давай лучше займемся делом, — одернул себя Лаксус и требовательно посмотрел на хмурую Эвергрин. Та нехотя протянула ему бумаги.
Дреер то и дело бросал на Бикслоу подозрительные взгляды, очень неспешно выводя строчки и ставя нужные подписи. Он как будто пытался уличить его в каких-то злодейских замыслах, но парень отвечал своему врачу безмятежностью на своем смугловатом лице. Он стойко вытерпел последний осмотр и даже не поморщился от тучи колких вопросов, которыми его осыпал Лаксус. Мужчина, кажется, пришел в себя и вернулся в привычное рабочее состояние. В отместку тату-мастер «проехался» по его стрижке и намекнул, что если Дреер захочет дополнить свой новый образ, то он милости просит в свой салон.
— Ну что, Бикслоу. Мои поздравления, — немного помолчав, произнес он, когда закончил с документами. — Ты был моим пациентом и при этом выжил, а это, по мнению нашего хирурга, самая большая степень везучести.
— Мне немного обидно, что я не могу поблагодарить тебя за всё, потому что большей части не помню, — ответил Бикслоу. — И всё-таки… Я очень благодарен тебе. Ну то есть… Невероятно благодарен, — он запнулся, пытаясь подобрать слова. Брови его от усердия поднялись «домиком».
— Ладно, можешь не напрягаться, — усмехнулся блондин. — И пожалуйста, когда будешь уходить, верни те книги, которые ты у меня спер.
— О, без проблем, — парень шутливо отдал честь. — В свою очередь скажу, что выглядишь ты паршиво. Не знаю, что она в тебе нашла.
Лаксус сжал челюсть, прищурившись. Бикслоу, как обычно, лез не в свое дело. Хотя никто не заставляет его реагировать так остро, это же всего лишь подначка.
— Хорошо держишься, — заметил парень, широко улыбаясь, как будто видел Дреера насквозь.
Не то чтобы ему это не нравилось. Ему это
очень не нравилось. Но поделать он все равно ничего не мог. Какое счастье, что он выписывает этого пациента!..
— И верни мне сестру, — добавил он. — В психической целости и сохранности.
Бикслоу моментально подобрался. Он склонил голову, как бы признавая поражение.
— Я очень надеюсь, что Люси не возненавидит меня.
Дреер молча пожал плечами — это, в конце концов, не его проблемы. Пусть Бикслоу сам выкручивается, он теперь здоровый и отвечающий за свои поступки человек. Он протянул руку бывшему пациенту, и тот крепко и радостно пожал её. Тату-мастер на прощание окинул Лакса и Эвер, сияющим взглядом.
— Ну, я пошел.
— Давай, катись уже, — Эвергрин вдруг прослезилась и взяла у Дреера с тумбочки платок, пряча лицо.
— А ты все такая же неприветливая, — засмеялся парень, подскочил к девушке и обнял её. — Ещё увидимся.
И он поспешно вышел за дверь, чтобы избавиться от странного комка в горле.
Бикслоу мотнул головой, улыбаясь. Ладно, Лаксус может хранить свои тайны, он все равно все вспомнит. А Эвергрин так расстраивается, как будто они больше не увидятся. Что за чушь…
Эти люди были прекрасными, он чувствовал это всем сердцем и даже не заметил, как привязался к ним. Странным образом шизофрения помогла ему найти друзей. Друзей в психиатрическом отделении больницы — какая ирония…
Определенно, ему не хотелось всё это терять. Когда парень только очнулся с амнезией, у него было такое чувство, как будто он стал другим человеком в другой реальности, где вокруг него постоянно находятся те, кому есть до него дело. Более того, вдруг оказалось, что у него есть семья. Было настолько трудно поверить в происходящее, что Бикслоу теперь боялся внезапно проснуться в своей маленькой спальне над салоном и понять, что всё это был сон.
Он иногда представлял, что в таком случае непременно отправился бы в больницу, и его бросало в дрожь от мысли, что он тогда не нашел бы там ни Лаксуса, ни Эвергрин, ни Джастина… ни Люси. Может быть, было неправильно, что некоторые люди внезапно стали так важны для него. Он никогда раньше ни к кому не привязывался и не страдал от недостатка общения. И уж тем более ему никогда не хотелось поделиться с другими какими-то внутренними переживаниями, показать свой взгляд на мир, потому что Бикслоу раз и навсегда усвоил ещё с детства: никто не видит одну вещь одинаково. А у него всегда был подход к жизни не такой, как у всех; он искренне любил волнительные часы самозабвенного творчества или тихого созерцания. Он мог придумать историю на целый день и ходить среди серых зданий, как в сказочном царстве.
А может… он всё ещё болен шизофренией? Молодого человека внезапно пробрала дрожь от осенившей его мысли. Он чуть было не развернулся в обратном направлении, чтобы проверить, что Лаксус никуда не делся. Он же не выдумал всё это?
Охваченный иррациональным страхом, он завернул за угол и нос к носу столкнулся прямо с Хартфелией. Оба вздрогнули, как будто от резкого оклика.
Он чуть не вцепился в неё, готовый трясти девушку, лишь бы она сказала, что всё вокруг настоящее.
Молодые люди молча стояли друг напротив друга.
Люси уткнулась взглядом в лихорадочно блестящие зеленые глаза, не совсем понимая, что происходит. Вывел из ступора её знакомый, немного дымный запах, который приятной волной разлился в воздухе. Ей на секунду показалось, что перед ней стоит тот Бикслоу, которого она лечила до потери его памяти, таким паническим и бесноватым был его взгляд. Она собиралась идти к Лаксусу, но, видимо, он уже выписал пациента без её участия. Интересно, собирался ли тату-мастер увидеться с ней или же уже уходил.
— Привет, — волнуясь, сказал молодой человек.
— А… привет, — девушка смутилась. При свете дня ночное происшествие вдруг показалось ей дико неуместным в своих воспоминаниях.
— Как ты себя чувствуешь? — он упорно боролся с желанием прикоснуться к Хартфелии, чтобы убедиться в её реальности.
— Странно. А ты? — внимательно посмотрела на него медсестра. — Кажется, что у тебя не всё в порядке.
«С головой», — не добавила она.
Бикслоу чуть склонился к ней, сблизив их лица. Он постепенно успокаивался, чувствуя её тепло.
— Лаксус никогда не ошибается, — заявил он, приподняв брови. — А он говорит, что я здоров. Значит, я здоров.
— Ты здоров? — зачем-то переспросила Люси.
— Нет.
Широкоплечий парень вдруг ухмыльнулся во всю ширь.
— Я болен вами, — он совершенно серьезно опустился перед ней на колени, протерев стерильно-чистый пол больничного коридора своими джинсами.
Стало тихо-тихо.
Щеки Хартфелии приняли оттенок благороднейшего красного вина, и её лицо вытянулось от изумления.
— Бикслоу, ты что! — зашипела она от досады, решив, что он потешается над ней. — Встань! — она с силой потянула его наверх, и парень от неожиданности качнулся прямо на неё, сбивая Люси на пол.
Бывший шизофреник успел подставить под неё руку, чтобы медсестра не ушибла голову. Глядя на зажмурившуюся в ожидании удара девушку, он захохотал от нелепости ситуации.
В коридоре пока что было пусто. Люси гневно распахнула глаза и уперлась руками в грудь слегка дрожащего от смеха молодого человека.
— Прекрасно! — обиженно заявила она. — Конечно, это всё очень смешно. Отпусти меня.
— Не раньше, чем ты выслушаешь меня до конца, — нахально осклабился Бикслоу. — Я ведь совершенно серьезно говорю тебе, что я болен, я сумасшедший по жизни, так чего ты хочешь от меня? Ты тоже чокнутая, Хартфелия, и ничего удивительного, что я в тебя влюбился.
Она замерла, слегка приоткрыв рот. Только что услышанные слова медленно прокручивались по кругу в её голове снова и снова. И снова. Что?
— Что? — глупо переспросила она.
— Ты слишком близко, чтобы не услышать, — парировал парень, глядя на неё сверху вниз.
Светлые длинные волосы разметались вокруг её головы, и Хартфелия сейчас действительно напоминала кареглазую нимфу, человечность которой выдавал сильный румянец.
— Я… — просипела она, мучительно не зная, что нужно говорить. Вроде бы, по ней все и так понятно.
— Я уезжаю в Мексику завтра.
Люси подняла брови. Постепенно волна горячего шума в ушах ушла, сменившись звенящей тишиной.
— В Мексику.
— Да.
— И что?
Бикслоу сел на пол, легко подняв Хартфелию и усадив её рядом. Он внимательно смотрел ей в лицо.
— Я вернусь обратно.
— Славно.
Парень скривился.
— Мне кажется, или ты слишком безразлично относишься ко всему, что я говорю?
Люси скрестила руки на груди. Она не хотела обижать Бикслоу, но его признание она не могла воспринять всерьез. Сработал предохранитель, и вот она в безопасности наблюдает за ситуацией со стороны. Бикслоу выглядел уязвленным её молчанием.
— Уезжай в Мексику, — с наигранной веселостью сказала медсестра, поправляя кофту. — Думаю, это то, что тебе нужно.
— Почему же? — опасно протянул Бикслоу, видя, что Хартфелия закрылась наглухо, стоило ему заикнуться о чувствах.
— Как раз вспомнишь, что такое свобода. Вспомнишь и передумаешь нарываться на неприятности, — она пожала плечами.
— Ты только что сказала «Бикслоу, я тебя терпеть не могу», — скорчил лицо парень.
— Не говорила! — слегка напряглась девушка, быстро взглянув на него.
— А вот и говорила, — невозмутимо отрезал он. — Оказывается, я напрасно беспокоился, что ты расстроишься из-за моего уезда.
Люси судорожно вздохнула. Ну не могла она поддаться, не могла отпустить себя и кинуться на шею молодому человеку. Наверное, больше никогда не сможет. Механизм её порывов заклинило, все зарождающиеся вихри эмоций тут же компрессировались внутренним цензором. Вчера — это было вчера. Сегодня она держит себя в руках.
— Видишь, я не тот человек, который тебе нужен, — попыталась внушить она бывшему пациенту, но тот раздраженно мотнул головой.
— Учти, я выверну тебя наизнанку, когда вернусь. Тебя будет тошнить от меня, поняла?
Хартфелия жалобно усмехнулась.
— Я провожу тебя до выхода.
Бикслоу больше ничего не говорил, но всё время, пока они спускались до первого этажа, девушка чувствовала, как он кипит. Она ничего не могла поделать: она не хотела отпускать его из больницы в подобном состоянии, но сказать ему то, что он, возможно, хотел услышать, она не могла. Люси сама себе поражалась: ей нужно было сказать лишь слово, чтобы её жизнь стала счастливой. Но она не могла, не хотела и не собиралась привязывать к себе Бикслоу. Ей казалось, что если она сейчас скажет «я люблю тебя», это будет ложью и обернется для них обоих куда большим страданием, чем если они расстанутся сейчас.
Поэтому она заставляла себя идти вперед.
Не доходя до входной группы, они остановились. Люси заглянула за угол и увидела отца Бикслоу: тот мерил шагами вестибюль и то и дело оглядывался по сторонам. Возле него стоял чемодан с вещами парня, на нем была и его куртка. Пора было прощаться.
— Хорошо съездить, — пожелала Хартфелия и захлебнулась от своих бездушных слов. Она умоляюще посмотрела на Бикслоу.
Тот глядел в ответ недоверчиво, с кривой усмешкой. Он просто стоял, засунув руки в карманы джинс, упрямо ожидая, пока она скажет что-нибудь ещё. Девушка мысленно застонала от отчаяния. Она ненавидела прощаться. Зачем она вызвалась проводить?!..
Хартфелия протянула руку и коснулась его лица. По коже тут же весело засверкали электрические импульсы, беспристрастно сообщая блондинке, что этот человек ей
безумно нравится, черт возьми, давай, вспомни об этом, когда он уйдет.
— Бикслоу, — тихо произнесла она.
На этот раз он моментально подался вперед, накрывая её ладонь своей.
— Да, теперь я тебе верю. Сейчас ты не похожа на зимнее солнце, которое обманчиво ярко светит снаружи, но совсем не греет внутри. Даже наоборот, дарит стужу.
— Поэт из тебя никакой, — прошептала Люси, еле улыбаясь.
— Это не смертельно, — молодой человек уткнулся лбом в её ладонь, пряча глаза. — Помнишь, ты сказала, что я сублимировал своё творчество в симпатию?
Она кивнула.
— Ты знаешь… Если я теперь рисую, то рисую тебя. Так что…
Хартфелию как будто дернуло током. Она обняла Бикслоу, чувствуя, как напряжена его спина и как нелегко на самом деле дается ему показная безмятежность. Его широкие ладони бережно накрыли её талию.
Девушка чувствовала мерное дыхание над своим плечом и только крепче прижималась к парню. На какое-то мгновение она ощутила себя прежней; чистый цвет незамутненной, болезненно-острой радости всколыхнулся в её душе выше всех воздвигнутых барьеров.
После этого краткого проблеска дымка, опустившаяся на неё, была в стократ тяжелее. Придавленная и оглушенная, Люси смотрела, как Бикслоу идет к отцу, радостно приветствует его, пускай немного грустно, но улыбается и уходит прочь из больницы. Оборачиваться было и не нужно, они оба это знали.
Хартфелия постояла немного, слегка покачиваясь от ноющей пустоты, которая не замедлила о себе напомнить. Медсестра отрешенно посмотрела внутрь себя, на эту маленькую черную дыру, на сдерживание разрушительной силы которой она тратила большую часть своей энергии, и медленно, с мазохистским удовольствием мысленно прошлась по краю бездны. Она могла упасть в завораживающую темноту самоедства и жалости к самой себе, но не стала этого делать. Вместо этого она взялась за края этой безвоздушной пропасти и с громадным усилием закрыла проход, наложив на него не совсем аккуратный шов. Конечно, рубец останется, но, может, оно и к лучшему. Шрамы — хорошее напоминание.
***
— Хартфелия, увези меня домой.
Лаксус сказал ей это прямо с порога, стоило ей прикрыть за собой дверь.
— Что случилось? — немного холодно спросила она.
Дреер, конечно же, посмотрел на неё с непередаваемой насмешкой.
— Попрощалась с Бикслоу, как я посмотрю.
— Лакс, не надо, — сразу же сдалась она. — Почему ты хочешь домой? Дедушка разрешил?
— Нет, я врач своего отделения и сам могу решить, когда пациенту ради сохранения его душевного спокойствия лучше сменить место нахождения. Так что либо в психушку, либо домой. Дом мне нравится больше.
— Эвер сказала, что к тебе приходила Мираджейн. Это из-за неё? — девушка с удивлением отметила, что мужчина скривился от этих слов.
— Я не буду с тобой ничего обсуждать, пока мы не окажемся дома.
— Но я не могу…
— Ты меня сюда привезла, ты и увезешь, — прорычал Лаксус. Медсестра ещё не видела его таким несдержанно-агрессивным.
Подумав пару мгновений, она согласилась:
— Хорошо.
Такси они ждали в тишине, Дреер одевался и оставлял распоряжения на листке бумаги, иногда бросая на сестру нечитаемые взгляды. Внешне он был спокоен и собран, но отчего-то Люси казалось, что спроси она его о чем-нибудь, и он взорвется. Голубые глаза врача были налиты опасным электричеством, поэтому можно было сделать выводы.
Парочка блондинов буквально сбежала из больницы, абсолютно солидарная между собой в отсутствии чувства вины по этому поводу. Лаксус находился в странном состоянии, но и Хартфелия не отставала. Кто из них первый решит высказаться, было неясно.
Квартира встречала своих обитателей уютной тишиной и блаженным спокойствием. После такого количества белого цвета, что в больнице, что на улице, местами темные тона интерьера приносили физическое удовольствие.
Люси и Лакус, не сговариваясь, расположились на кухне. Девушка приоткрыла окно, а Дреер машинально переставил цветы с подоконника на шкаф. Поставили чайник и уселись за столом, каждый варясь в своих мыслях.
— Если вдруг почувствуешь себя плохо, — обратилась к мужчине медсестра, — то, ради бога, не молчи. Я взяла с собой нужные лекарства, так что будешь долечиваться под моим присмотром.
— Спасибо, — ответил он. — А теперь давай попробую угадать.
Хартфелия вопросительно посмотрела на врача, и всё внутри неё сжалось от ожидания удара.
— Бикслоу признался тебе в своих чувствах, а ты его отшила, — медленно проговорил он, глядя ей в лицо. — Нигде не ошибся?
Люси потрясенно молчала, глядя на психотерапевта. Он сказал это с долей желчи в голосе и так уверенно, как будто не было ни единого шанса, что это не так.
— Как ты понял? — тихо спросила она.
— О, — усмехнулся Дреер. — Принести тебе зеркало? Ты выглядишь точь в точь, как я.
