Диагноз

Маленький мальчик поднимает взгляд и видит окна, окна, окна… Большое холодное крыльцо здания из кремового кирпича. Рядом вдруг оказывается темное лицо, и оно говорит: — Мама пока поживет здесь. Губы шевелятся, исторгая звуки, глаза — черные дыры, но мальчик не понимает, почему они не дома? Ему же обещали купить соленых крекеров. Картина меняется: за второпях прикрытой дверью видна половина ширмы и бледная рука, сжимающая перекладину больничной койки. Картина снова меняется, в темноте резко пахнет спиртом и чем-то свежим, ледяным, и слышен взволнованный женский голос: — Не нужно. Да. Я хочу увидеть… Нет, уведите, пусть не приходит. Папа!.. Где он? Уберите руки, кто вы такой?! Уберите… Убирайтесь. Папа, папочка, пожалуйста, не пускай его… — дальше причитания и тихие всхлипы, ничего не разобрать. Кадры мелькают всё быстрее, и вот из темноты выплывает ярко-белое пятно — это стена в коридоре, освещенная электрическим светом. Мальчик видит сжатые в кулаки руки — свои руки. Они размазываются, словно гуашь от воды. Горечь на языке становится соленой. Вот он видит перед собой дверь, нужно стучать, ломиться, но тело не слушается. Поднять руку и… В дверь громко постучали. — Лаксус! Человек за столом, наполовину заваленном бумагами, дернулся, поспешно сбрасывая обутые ноги со своего рабочего места. Ручку дернули, но дверь оказалась заперта. Молодой мужчина с силой провел рукой по лицу, стряхивая короткий сон, от которого неприятно зудело где-то меж ребер. Разумеется, столько работать в ночную смену — будешь улетать при первой возможности, но… Образ матери мелькал по волнам его сознания: не светлый и веселый, как на детских снимках, а с побелевшими губами и взглядом, которым можно разглядеть разве что ангелов на том свете… Он тряхнул головой. — Лаксус Дреер!!! — так громко орать на него могла лишь одна особа. Человек, которого звали именно так (ошибки быть не могло), нехотя поднялся, хмурясь, пересек кабинет и открыл дверь. — Я же говорила, не запирайся, ну сколько можно! — с укором уставились на него большие карие глаза. Сама невинность. — Ты что-то хотела, Люси? — не очень любезно отозвался мужчина. — Я занят. — Да на тебе лица нет, — хлопнула его по плечу толстой папкой изящная блондинка. — Лаксус, все нормальные люди работают в свои смены и потом не жалуются, что их профессия приносит одни убытки. Ты бы отдохнул нормально… — Что-то ещё? — сузил глаза Дреер. Люси вздохнула. Он никогда её не послушает. — Дедуш… Макаров велел тебе зайти к нему, — она сунула ему в руки папку, с которой так пренебрежительно обошлась минуту назад. — Спасибо за заботу, сестричка, — хмыкнул Лаксус, с удовольствием отмечая тень негодования, промелькнувшую в глазах девушки. — До встречи. — И он закрыл дверь у нее перед носом. «Дедушка» — скривился он. — «Только ты его так и называешь». Макаров Дреер приходился Лаксусу родным дедом, о чем мужчина пытался вспоминать как можно реже. А вот Люси, эта недотыкомка, прикипела к маленькому старичку всей душой — и тот был готов ради нее на все. Он даже пытался намекнуть Лаксусу, что они с блондинкой так похожи (единственно — цветом волос!), что она может стать ему настоящей сестрой, к чему, помнится, его внук, которому к тому времени было двадцать три, отнесся скептически. Фамилия девушки — Хартфелия — раньше могла служить ей бесплатным билетом в любое самое элитное заведение страны, а теперь вызывала лишь сочувственные взгляды и шепоток, ветром гулявший у неё за спиной: «сирота…». Сначала красавица-мать, а потом и преуспевающий бизнесмен-отец закончили свою жизнь в совершенно бесполезной vip-палате. Шестнадцатилетняя Люсьена через два года после трагедии с мамой сбежала от замкнувшегося на работе отца, и только через месяц её вернуло ужасное известие о его гибели. Имущество, коим так дорожил её papá, полетело с молотка: за долги. Но это не имело значения. Девчушка, как могла, справлялась с горем, обрушившимся на её тонкие плечи: от жизни стойкая она не думала пропадать и устроилась сиделкой в поликлинику в родном городе. А потом её приметил заведующий одной из лучших лечебниц во всей стране. Люси и думать не могла, что над ней возьмет опеку человек, которого она и видела-то два раза в жизни; и не только возьмет, а полюбит, как родную дочь. Но об этих подробностях Лаксус узнал много позже. А в день встречи с «дочуркой Хартфелиев» он был непростительно черств. Помнится, дед устроил семейный ужин, на который явился он сам, ужасно смутившаяся Люси, которая жила в съемной квартирке с подачи Макарова, и юный Дреер, в морозный день пешком притащившийся с окраины города в центр. Он искренне не понимал желания дедушки буквально навязать ему знакомство, в котором парень был совершенно не заинтересован. Ему все стало понятно, как только он взглянул на девочку-подростка с большими, светящимися глазами: она была так похожа на его маму… Может, не внешностью, но этим живым взглядом. Но план Макарова провалился: Лаксус не прикипел к девчонке; она раздражала его своей романтичностью, готовностью дарить людям свет и ничего не требовать взамен. Он никак не мог понять, почему она такая, ведь Хартфелия потеряла свою семью и дом, а сама улыбается тепло и радостно! Дреер не верил, снисходительно улыбался и постоянно сравнивал её и себя, ведь ситуация была до боли знакомая. Это было тогда, а сейчас… Он работал на своего деда в этой осточертевшей ему больнице, последнем прибежище для больных и умалишенных. Три последних года были особенно невыносимы. Слишком много всего произошло. Мужчина с раздражением пролистал папку: жалобы на головную боль (это даже не его отделение!), жалобы на непрекращающийся звон в ушах, жалобы, жалобы… Он бросил её сверху кипы исписанных листов с историями болезней, которые ещё предстояло отсортировать… Не ему. Лаксус придвинулся ближе к столешнице. Взглянул на аккуратно заполненный бланк, помещавшийся, как в паспорту, на единственной свободной части темной поверхности. Мужчину почему-то потянуло на размышления, да ещё этот сон. Он приснился ему не просто так — перед тем, как погрузиться в дрему, он вспоминал события семнадцатилетней давности. Он отошел к окну; первый снег прилип к черным деревьям, тщетно пытаясь сделать мир светлее. В отражении Дреер увидел исхудавшее лицо, которое можно было бы назвать красивым, даже не обращая внимания на неестественно бледный цвет и тонкий шрам, протянувшийся от брови до скулы, если бы не хмурые голубые глаза. От них эта тревожная серость расползалась и по лицу, и по всей плечистой фигуре; она тянулась в воздухе, как шлейф, оседала на языке тяжелыми мыслями. Даже дышать от нее было трудно. Но Лаксус знал, что, когда он выйдет из кабинета, от хмурости не останется и следа, потому что она вся вместе с длинными клешнями залезет ему внутрь и не вылезет, пока он не разрешит. В свои тридцать, статный, молодой и без преувеличения очень привлекательный, Дреер был лучшим специалистом в психотерапевтическом отделении больницы. Лучшим — тоже без всякого преувеличения. Дело в том, что с тринадцати лет он начал отчаянно учиться, штудировать книги по медицине и обо всём, что было связано с психическими расстройствами человеческой личности. Помощи от деда он не принимал — особенно от него. Ведь он не смог спасти маму. В том сне маленький мальчик со взъерошенными желтыми волосами и упрямо-ожесточенным выражением на мокром от слёз лице, сидя в пустом больничном коридоре, поклялся себе, что посвятит жизнь спасению таких же больных, как она. Отплатит за её смерть в сто крат. Взрослый Лаксус оторвал взгляд от осенней тоскливости, от которой его не спасала эта тонкая стеклянная перегородка. И уставился на бланк, который чуть ли не резал ему глаза. На столе лежало неподписанное заявление об увольнении.

***

Был уже поздний вечер, когда уставший мужчина снял с себя белый халат, а вместе с ним частично и ответственность за дела, происходящие в палатах больницы. Оставшись в джинсах и рубашке, нацепил наушники, забрал пальто, сумку и вышел из кабинета, погасив свет. Постоял пару секунд, надеясь, что сюда больше не вернется, разве что за вещами. Закрыл дверь. И поспешил прочь, не оглядываясь; коридор, лестница, лестница, коридор — и вот перед его носом висит табличка с надписью: «Главный врач Дреер М.Ю.» Стук гулко отозвался в тишине коридора администрационного крыла. Лаксус вошел в мягко освещенный кабинет, обставленный совсем не так, как больничные палаты — хотя больница Макарова и так славилась повышенной комфортностью. Стол, занимавший одну четвертую помещения, казался чрезмерно большим для сухопарого старичка, восседавшего за ним. Он, должно быть, уже собирался уходить; на шею был повязан шарф («Наверняка, Люси постаралась» — подумал Лаксус). Макаров что-то писал, заканчивая дела, но при виде внука радостно встрепенулся и приветствовал его: — Проходи, проходи. Опять работал допоздна? — Как видишь. — Лаксус, не нужно так рвать жилы, — быстро глянул на него дедушка. — Тебя на всех не хватит. Дреер младший промолчал, не глядя ему в глаза. — Ты меня зачем-то звал? Если это по работе, то у меня тоже есть, что сказать. — Давай тогда сначала ты, — предложил главврач, по-деловому выравнивая стопку бумаг, над которыми он корпел до прихода своего сотрудника. Макаров облокотился на спинку кожаного стула и жестом указал Лаксусу на гостевое кресло. Тот предпочел проигнорировать подобное гостеприимство и шагнул вперед, разжимая внезапно вспотевшую руку. — Я увольняюсь, — белый бланк небрежно слетел на пространство дубовой столешницы. В лице Макарова ничего не изменилось, только морщины, кажется, стали глубже. Но, наверное, так только показалось из-за света, который упал под другим углом на склонившегося над листом бумаги управляющего больницей. Старик тяжело вздохнул. — Лаксус... — Я все решил, — в интонации мужчины невольно проскользнули напряженные нотки. Как будто ему сейчас придется защищать и отстаивать правильность решения, которое он сто раз обдумал и пересмотрел. В котором он до сих пор видел собственную слабину, а не волевой поступок целенаправленного и уверенного в себе человека. — Тебя не устраивают условия? Зарплата? Я готов предоставить тебе отпуск, но ты ведь и не просишь, — тем временем продолжал Макаров. — Нет, — поморщился Дреер. — Все это не имеет значения. Просто я… Устал заниматься делом, для которого не предназначен, — он помедлил немного, прогоняя непрошенную неуверенность. — Хватит с меня надежд о спасении своего прошлого. Макаров тяжело вздохнул, мрачнея. — Я бы с радостью запретил тебе посвящать свою молодость изучению подобной медицины, но ведь ты всегда был очень упертым... Но твое заявление именно сейчас очень некстати. Похоже на отговорку, да? Почуяв двусмысленность, Дреер-младший открыл было рот, чтобы возразить и привести десяток отточенных аргументов, но дед поднял руку, показывая, что еще не закончил. — Ты, разумеется, знаешь себя лучше, — проницательный взгляд заставил Лаксуса изойтись раздражением, — но сейчас ты мне просто необходим... — Главный врач порылся в документах и вынул две желтые тонкие папки. Лаксус мгновенно понял, что это означает: две незаполненные карты пациентов психотерапевтического отделения. Его отделения... — Они поступили вчера. Два молодых мужчины, никак не связанные друг с другом… — Подожди, — перебил Макарова внук. — Я говорю тебе, что не хочу больше лечить людей, так как мне это не приносит абсолютно ничего, а ты кладешь передо мной не начатую работу. Так не пойдет, — Лаксус чувствовал, что его устойчивость начинает крошиться, как старая штукатурка. Макаров на секунду прикрыл глаза, как будто от боли, но тут же хлопнул ладонью по столу: — Хорошо. Мы с тобой заключим договор. Неофициальный — на добром слове, так сказать. Ты, — он подтолкнул «пациентов» в сторону насторожившегося Дреера, — прилагаешь усилия, чтобы назначить действенное лечение, и, как только больные пойдут на поправку, я подписываю заявление о твоем уходе. — Но… — Лаксус! — Макаров резво поднялся со своего места, не глядя на застывшего собеседника, раскладывая какие-то папки по отведенным им местам. — Честно говоря, я не думаю, что уход из больницы что-то изменит в твоей жизни. Но, в любом случае, — тут он посмотрел на внука прямо, — в интересах больных я не могу подписать твое заявление. Это довольно сложные случаи, — кивнул он в сторону пока что пустых историй болезней. — Ты не оставляешь мне выбора! — сжал кулаки Дреер. — Я твой начальник, — посуровел старик. — Считай, что у тебя просто появилось дополнительное время для размышлений. И делай то, что умеешь. Лаксус понял, что дальнейший разговор не имеет смысла. Кто он — мальчишка или старая кошелка, чтобы препираться? — Раз ты ставишь вопрос о моем уходе именно так, я их вылечу, — заключил он спокойно, забирая документы со стола. — И чем ты думаешь заняться потом, если не секрет? — полюбопытствовал Макаров. — Открою какое-нибудь прибыльное дело, — мужчина пожал плечами. — Буду купаться в роскоши и сорить деньгами, — добавил он не без желчи. — Кого-то мне это напоминает, — тихо пробормотал дедушка. Лицо Дреера-младшего мгновенно превратилось в ледяную маску. За стеклянными колючими глазами вспыхнуло на секунду непривычно сильное чувство. — Извини, — бросил на него быстрый взгляд Макаров. — Завтра познакомишься со своими пациентами. Удачи. Лаксус, не говоря ни слова, вышел из кабинета.