Эндшпиль

      В глазах уже темнело, дыхание безнадежно сбилось. Похоже, последствия продолжительного общения с Гордоном долго будут аукаться охотнику. Какое-то время Сэмюэль еще плелся по узкой тропинке, ожидая, пока прозвучит почти уже привычное «Сэм, тормози, привал!». И только потом осознал, что этого не произойдет.       Остановился, кое-как привязал на удивление послушного коня и тяжело опустился в высокую траву. Частокол деревьев вокруг давно стал выше и реже, хвойную подстилку начинало сменять одуряюще пахнущее разнотравье – лес заканчивался. Охотник откинулся на спину, сквозь темную пелену перед глазами наблюдая, как колышутся вверху щетки хвоща, и почему-то только теперь осознал, что остался один. Наедине с обрушившимся на него долгом.       Прикрыл глаза, полежал, вслушиваясь в оглушающее стрекотание цикад, подождал, пока уляжется неожиданно всколыхнувшийся страх, почти паника. А что, собственно, изменилось? Дин Винчестер и раньше не имел никакого отношения к его, Сэмюэля, проблемам. Им просто какое-то время было по пути, вот и все!       Со смерти отца Сэмюэль давно привык охотиться в одиночку, и это его не тяготило. Напротив, пара дел, в которых ему пришлось работать в команде с другими охотниками, вспоминалась, как страшный сон. Что, что, черт возьми, изменилось? Откуда вдруг эта странная пустота под ребрами? Может, трое суток в подземельях оставили ему не только размочаленные суставы и шрамы на груди, но и осознание собственной уязвимости? Страх того, что один он может не справиться?       Может быть. Но это совершенно неважно, потому что даже тогда, когда наемник был рядом, Сэмюэль все равно был один. Не нужно обманываться нежданной помощью Дина, теплом шершавой ладони на своих сведенных плечах - случайным, даже небрежным прикосновением, не обещающим ни помощи, ни защиты, от которого почему-то становилось так спокойно... И гасло проклятое пламя, стиралось из воспаленного рассудка, уступая позиции ночному лесу и тягучему, чуть хрипловатому голосу Дина. И та легкость, с которой можно было говорить со своим случайным спутником, да и молчать тоже - ничего это все не значило. Как и невероятное чувство безопасности, возникавшее рядом с ним.       Обманчивые это были ощущения, непростительно глупые. Да странно, что наемник его вообще во сне не прирезал, чтобы потом откупиться от стражи его головой… А что, за убийство беглого еретика Дину многое бы простилось.       Но почему-то теперь, когда за плечом не маячило раздражающе беспечное лицо наемника, Сэмюэлю начинало казаться, что груз ответственности, отданный ему призраком бывшего инквизитора, попросту раздавит его…       Охотник взглянул в равнодушно голубое небо, такое, каким оно бывает только в июне. Казалось, что оно тоже давит на ребра мертвым грузом. Как и звенящий комариной трелью воздух, и лесная прохлада...       Пугающее ощущение собственной незначительности на фоне большого, враждебного мира, где в каждом городе его непременно попытаются убить, если узнают. Мира, который он, Сэмюэль Винчестер, должен сберечь от участи, описанной Хенриксоном. Потому что больше некому, а кто-то должен.       Дождавшись, пока угомонится головная боль, охотник поднялся с земли и вернулся к не расседланному коню. Погладил рыжеватую гриву, животное потерлось влажной мордой о ладонь. Нужно было двигаться дальше. Если он ничего не перепутал, значит, до нужного места осталось недалеко.       Растущая в окружении молодых осин сосна появилась в поле зрения довольно быстро. Винчестер присел рядом с ней и принялся отодвигать сухие ветки, открывая углубление между старыми корнями. Все было на месте, и охотник мысленно поблагодарил отца, вбившего ему в голову подобные меры предосторожности. Прежде чем идти в город, Сэмюэль оставил здесь все вещи кроме тех, что были нужны для той охоты.       Между корнями лежала запасная одежда, набор метательных ножей, покрытых соляной корочкой, фляга со святой водой, мешочек все той же соли и плоская бутыль с маслом. Что ж, его шансы добраться до цели живым немного выросли.       Пошарив среди веток, охотник вытащил небольшой латунный амулет на толстой вощеной нитке. Опасно сейчас разгуливать по Таэру с подобной штукой на шее, но там, куда Сэмюэль собирался отправиться, она ему очень пригодится... Подержал в руке, вглядываясь в очертания одного из древних богов, подумав, надел. Потом с удовольствием скинул пропитанные кровью и грязью лохмотья и принялся переодеваться.       Что ж, выглядит он теперь более-менее прилично, по крайней мере, на лице у него уже не написано крупными буквами, что он беглый преступник. Может, и получится добраться до цели и не привлечь внимания стражи. Посильнее надвинув на глаза неброский шаперон, охотник вскочил в седло и двинулся в сторону тракта.

***

      Теперь, когда не нужно было то и дело замедлять шаг, дожидаясь Сэма, Дин передвигался куда быстрее. А когда лес наконец начал редеть и стало возможно путешествовать верхом, дела и вовсе наладились. Уже предвкушая какую-нибудь придорожную таверну с выпивкой и девочками, Винчестер плюнул на осторожность и направил Импалу в сторону тракта. По нему он доберется до границы в считанные дни...       Однако, как бы он ни спешил, трактир подвернулся только к вечеру, когда солнце уже почти село, а сам Винчестер, озверевший за много часов непрерывной скачки, уже собирался съехать с дороги и переночевать в лесу. Добротное деревянное здание с пристроенным к нему амбаром и конюшней надвинулось из сгущающихся сумерек, призывно распахнув дубовую дверь.       - Детка, кажется, нам здесь рады! - Дин довольно потрепал гриву Импалы и соскочил на землю.       Через несколько часов, наконец помывшись, нормально поев и залпом выпив пару кувшинов густого, терпкого вина, наемник лежал на вполне пристойной кровати в одной из комнат постоялого двора. Хорошенькая веснушчатая разносчица, охотно составившая ему компанию на эту ночь, уже уснула, уткнувшись в диново плечо, ее мерное дыхание приятно щекотало шею. Большего и желать нельзя. А уж после недавних приключений такая идиллия вообще казалась чем-то запредельным...       И все-таки сон не шел. Странное какое-то чувство скреблось в душе с навязчивостью голодной крысы, сосредоточенно расковыривающей бочонок с крупой. Устав сверлить взглядом дощатый потолок, Винчестер осторожно вылез из-под одеяла, наскоро оделся. Захотелось выйти на улицу, показалось, что в протопленной комнате просто нечем дышать.       Темнота встретила Дина прохладным июньским ветром, пропитанным запахом цветущих деревьев и молодой листвы. Наемник постоял на крыльце, дожидаясь, пока привыкнут глаза. Что-то было не так с этой ночью. Вроде все как всегда: холодно, звездно... И все-таки что-то не то.       Да что, черт возьми, с ним происходит в последнее время? Ну что, рожу давно никому не бил? Выпил мало? Может и так, но отчего-то нажираться до беспамятства Винчестеру сегодня не хотелось. Вот только других способов бороться с проснувшейся тоской наемник не знал.       Пошатавшись по округе без всякой цели, Дин вернулся в пустующее помещение. В расположенной на отшибе таверне и днем-то посетителей было не так уж много, а сейчас обеденный зал и вовсе почти пустовал. Только за дальним столом устроился молодой мужчина в потертой куртке и с отстраненным видом перебирал колоду карт. Рядом на столе лежала лютня.       Винчестер поискал глазами трактирщика, но тот, очевидно, уже ушел спать.       Сидящий в углу парень поднял на Дина веселые темные глаза и приглашающе махнул рукой.       - Выпьешь?       Звучало заманчиво. Наемник опустился за стол, принял придвинутую кружку.       Парень оказался фокусником, путешествующим по стране и зарабатывающим на жизнь, устраивая представления в городских кабаках. Он представился странным именем Локи и с ходу обжулил Дина в карты четыре раз подряд. Охренеть, Винчестер-то всегда считал, что он сам мухлюет в совершенстве... Обсудили места, в которых бывали, обменялись парой пошлых анекдотов и свежими сплетнями. Когда кувшин подходил к концу, Локи взялся за лютню. Голос у него оказался тихим, но довольно приятным. Вначале он заиграл всем известную песенку о королевской служанке с большой грудью, и Дин честно подпевал, отчаянно фальшивя и путая слова. Как выяснилось, его собутыльник вообще знал невероятное количество подобного рода песен. Постепенно отступала тоска, растворяясь в темной поверхности вина и утопая в простеньких, но задорных аккордах...       Так было до тех пор, пока не прозвучала другая мелодия. Лютнист коснулся струн неуверенно, словно бы сомневаясь, хочет ли играть это. Изменился и голос, появилось в нем что-то новое, не то грусть, не то еще что...       Музыка обожгла, толкнула в грудь тупой стрелой, всколыхнула в душе то, что бередить не стоило. Он уже слышал ее однажды у стен все того же Сийгана... От Бенни.       Хрен его знает, почему Дин - тогда еще совсем пацан, ему и двадцати не исполнилось - и Бенджамин, бывший капитан пиратского судна, нашли общий язык... Но почему-то именно Бенни стал в жизни Винчестера единственным человеком, которого он мог бы назвать другом. В наемники бывший флибустьер подался, когда его корабль потопили суда береговой охраны. Сам он тогда чудом сумел сбежать из-под конвоя и вынужден был навсегда покинуть побережье, потому что там его портретами украшена едва ли не каждая дверь и награда за его голову назначена такая, что это невольно вызывало к нему уважение... Собственно по этой причине Бенни и оказался там, под Сийганом, среди осточертевшего снега. И, когда кончалась их смена в карауле, и можно было наконец вернуться к костру, он дышал на заледеневшие пальцы и брал в руки лютню. Обычно он пел что-нибудь из лихого пиратского прошлого. А как-то раз, перебрав вина, отбитого у подошедших к городу обозов, заиграл эту песню. Дин сам не понял, чем она его так зацепила. Вообще-то наемники народ по-своему сентиментальный, когда выпьют, так что всевозможных уныленьких баллад о вечной любви и красивой смерти Винчестер в своей жизни наслушался так, что уже тошнило... Но почему-то несложный ее мотив надолго засел в сознании.       Может, это потому, что, в отличие от всех остальных, кто в ту ночь сидел у костра, Дин знал, о чем грустили струны под рукой пиратского капитана. Не о прекрасной женщине с длинной косой, которую он оставил на побережье, не о добыче, отбиваемой у торговых судов... Бенни тосковал по морю, которое больше никогда не увидит.       "...Мне бы только дожить и суметь не свихнуться!       Я сжимаю эфес до болезненной дрожи...       Я сбежал от себя, мне бы только вернуться.       И соленые волны почувствовать кожей..."       Когда к осаждаемому городу все-таки подоспело подкрепление, и их отряд оказался зажат между городской стеной, с которой дождем летели стрелы, и подошедшим войском, никто уже не верил, что получится вырваться. Проторчавшие здесь несколько недель наемники и так уже были ни на что не способны.       В начавшейся мясорубке они с Бенни так и не разделились. Дин тогда, помнится, успел потерять много крови и откровенно засыпал на проклятом холоде, а бывший пират говорил, не умолкая ни на секунду.       - А знаешь, Винчестер, если мы все-таки выживем, я плюну на все и рвану домой, на побережье... - мечтательно говорил он между щелчками тетивы.       - Не сходи с ума... - вяло отзывался Дин. - У тебя будет пара часов полюбоваться приливом, а потом тебя запихнут в петлю.       Голубые глаза Бенни смеялись в ответ.       - А и пусть! Мне и пары минут хватило бы... А там будь что будет. Мне бы только отсюда выбраться! - и при последних словах его лицо погрустнело. Не верил он ни в какое спасение, прекрасно понимал, что им всем крышка. Что ж, Дин это тоже отлично понимал...       И в голове всплывали строки той самой песни, которые он услышал от друга.       "Только небо, увы, не прощает ошибок,       Я оставил тебя, ничего не изменишь...       Мне уже не вернуться, оно все решило.       Ни на день, ни на час, ни на пару мгновений."       Проклятые слова, оказавшиеся пророческими.       Дин с усилием открыл глаза, выныривая из нахлынувших воспоминаний. В свете почти оплывшей свечи лицо фокусника чем-то напомнило Бенджамина. По крайней мере, тоска в глубине карих глаз была та же самая. Кажется, этот парень тоже оставил позади что-то очень для себя важное...       "Но в короткий момент от замаха до крика       Я пойму, наконец, что пройдет, а что вечно.       И последний рассвет затухающим бликом       Мне напомнит тебя, и дышать станет нечем..."       Винчестер молча осушил остатки вина и, кивнув новому знакомому, поднялся из-за стола. Он уже поднялся в комнату, когда сознание царапнула странная мысль: а не оставил ли он сам что-то очень важное в тот момент, когда, не оборачиваясь, двинулся в сторону границы?..