Жрицы Филлиды. Будь на моей стороне

Никому нет дела до Астрид. Весла сказал, что она ранена, а потому лежит в своей каюте и не может помочь с кораблем. Спасибо, Весла. Если бы к ней приходили с просьбами, то уже бы не возвращались. Единственная, кого Астрид хочет видеть, никогда к ней не придет. Амаранта - третий человек, которого Астрид любила и который умер слишком рано. И первый человек, которого она пыталась беречь. Жаль, что на борту не осталось спиртного. Астрид корчится в гамаке, прижав ладонь к солнечному сплетению. Чувство, что жить незачем, осязаемо и живет именно там. Ее выламывает изнутри, потеря засела в костях и отравила кровь, и самое ужасное - не получается смириться. Ей нужна Амаранта, но Амаранты больше нет. Кажется, это все же ее сломает. Потому что третий раз - третий, впору задуматься о дурных закономерностях. Может быть, она проклята. Все, кого ты любишь, умрут - чем не проклятие? Астрид много думает в эти дни, и все мысли такие, что Старьевщик бы за них голову открутил. Но его тоже нет в живых, а значит, его мнение не в счет. Астрид думает, что лучше бы ей было умереть в двенадцать. Захлебнуться стылой водой взбесившейся реки и не успеть понять, что безмятежному мирку детства откусили голову и теперь ничего уже не будет хорошо. Астрид сворачивается в гамаке костлявым клубком и вглядывается в темноту под веками. Вопрос, как жить, если не хочется, не имеет ответа. Все, что она делала последние полтора года, было для Амаранты. Ради нее Астрид рисковала собой, убивала, жгла корабли, боролась с бурями и творила чудеса. Астрид не любит море и никогда не любила. Не встреть она Амаранту, надолго бы в пиратках не задержалась. Даже сейчас, когда полтора года проходила под парусами, привыкла, пропиталась солью и порохом, это ничего не значит. Обесценилось вмиг, уходи хоть сейчас. Если вцепиться в человека, а он утек песком сквозь пальцы и стал пеной морской, нет смысла искать его тень там, где он жил. Даже если получается найти. Особенно если получается. Астрид жалеет, что не была настойчивее. Что не была сильнее - тоже. Жалеет, что у нее - у них, нет, не было никаких них - было так мало времени. Жалеет, что выжила, но, кажется, сожаления это исправят и сведут ее в могилу. Может, через пару лет все бы изменилось. Астрид бы заматерела и остыла, или, пронеся сквозь годы больную привязанность, достучалась бы до хищной одинокой души Амаранты и отыскала там местечко для себя. Может, это было бы счастьем - уже не узнать. Ей много чего снится, когда усталость берет верх и отрезает ее от мира темным тяжелым пологом. Астрид видит душные, жаркие сны, полные чего-то, от чего она всегда бежала, полагая это грязным и бессмысленным. Отношения между мужчинами и женщинами всегда виделись ей ущербными. Она не может забыть искаженные звериным желанием лица тех, кто смотрел на ее танцы, она помнит перемешанный с отвращением стыд, когда однажды вломилась к Старьевщику, а тот развлекался со шлюхой, если можно назвать развлечением это унылое и мерзковатое на вид занятие. Но в ее снах нет мужчин, и сны дают надежду, что все может быть иначе - чище и искренней. Она не чувствует возбуждения, проснувшись. Ей пусто и, в общем, никак. Здесь она не потеряла ничего, кроме возможности. Захлебываться слезами заставляет другое. Редкие, как луч солнца сквозь черные тучи, улыбки. Похвалы, прикосновения, взгляды, разговоры - все, что было и было бы, если бы Астрид смогла ее уберечь. Воспоминания накладываются на зыбкую ткань сна и прорастают сквозь нее новыми гранями и видениями того, чего не случалось, но что было так похоже на правду. Не нужно мне ничего, давится сухими рыданиями Астрид. Верните ее, верните, пусть будет, как раньше, я не захочу больше, я буду ей служить и тому радоваться, мне так мало нужно. Так много. Шепот, ласковый и незнакомый, льется в уши шелестом листьев на ветру. Слова ложатся витками перевязки на открытые раны, и те кровят. Но снова и снова - бесполезные попытки исцелить истерзанный дух невесомой кисеей утешений. Тот, кто говорит с Астрид во сне, ненавязчив и не мешает ей жрать себя заживо наяву. Он бы и не смог помешать, уж точно не сейчас. Она изводит себя мечтами и горем, втайне надеясь, что всему есть предел и когда-нибудь боль станет такой, что невозможно вытерпеть - и исчезнет, оказавшись за гранью восприятия. Предел не находится. Вероятно, она плохо страдает. Надо лучше. Поймав себя на этой мысли, Астрид впервые за неделю или больше хочет покинуть каюту и посидеть на верхней палубе. Неудачная идея, потому что на палубе-то Амаранта и лежала - неживое переломанное тело, даже глаз закрывать не надо, чтобы вспомнить. Прямо здесь, у левого борта, под вантами грот-мачты - тем, что от них осталось. Астрид садится, прислонившись спиной к фальшборту. Солнце нагрело доски и жарит только так, капли пота щекотно ползут по коже. Астрид гладит шершавое дерево, впитавшее в себя давно замытую кровь Амаранты, и слабеет от зноя или близости к смерти - чужой, но почти своей. Она смотрит на свою руку, касающуюся досок, как на что-то чужеродное, ей не принадлежащее. Не может ее рука трогать эти доски, не дрогнув, не вцепившись ногтями. Рука Астрид, как и все тело, исчерчена линиями ожогов от сети огненного мага. Сейчас они почти незаметны - тонкие следы чуть темнее остальной кожи. Они не болят и скоро выцветут совсем. Если бы все так исчезало. Хотя нет, Астрид не хочет, чтобы это исчезло, она даже не хочет, чтобы это прекратило ее мучить. Матросы проходят мимо, привыкшие за эти дни, что Астрид не замечает ни их, ни того, что к ней обращаются. У матросов полно дел. В тихой бухте необитаемого каменисто-песчаного островка они латают корабль, используя запасы дерева и парусины из трюма. Запасы слишком скромные. Рядом останавливается Весла - человек, который носил Астрид еду в каюту и заставлял поесть, человек, который знает, что с ней творится и что тому виной, человек, который мог бы знать-понимать и поменьше. Неуютно, когда кому-то известно о тебе так много. - В ближайшем порту сойду на берег, - говорит ему Астрид. - С концами. Тошнит от моря. - Как хочешь. - Не станете отговаривать? - А толку? Астрид закрывает глаза. "Крылья ярости" покачиваются на волнах. Золото солнечных лучей раскаленное, опаляет кожу, желая растопить Астрид или сжечь. Мысли плавятся, клонит в сон. Наверное, она перегрелась. Она встает на дрожащие ноги и идет к открытому люку, чтобы спуститься на нижнюю палубу, в камбуз. Корпус "Крыльев" пробит во многих местах, и пробоины выше ватерлинии не заделывали, не хватило дерева. В кают-компании светло и свежо. Ветер врывается сквозь две дыры, щерящиеся обломками. Подвесных столов - досок на цепях, свисающих с потолка - осталось вполовину меньше прежнего. Астрид выбирает один в тени и садится на прибитую к палубе лавку. Скоро обед. Повар чертыхается в отгороженной от столовой кухне, оттуда тянет горелым. Она ждет, играясь с маленькой молнией, как с ручным зверьком. Разряд пляшет между пальцами, от большого к мизинцу, извивается, как живой, выбрасывает новые дрожащие ветви, сыплет искрами. Растекается по руке изменчивым руслом сумасшедшей реки. Астрид комкает его в кулаке, разжимает ладонь, и над ней зависает, потрескивая, маленький голубоватый шарик шарик. Как это легко теперь. Спасибо Стратосу, так? А ведь он не объявлялся с того дня, когда мирок Астрид в очередной раз треснул, рассыпался на куски и собрался обратно неполным. Может, Стратос ушел с концами? Было бы неплохо. "Я тут, - шелестит в голове голос, который она слышала в снах и не узнавала. - Я тебе нужен?" Она забыла о нем, а он не напоминал. Но вот он здесь, все время был здесь, и сейчас у нее достаточно сил и здравомыслия, чтобы задать вопрос. "Это было ценой? Ты помог мне и забрал ее жизнь?" "Я не виноват, Астрид." Она не верит. Демоны берут в качестве платы то, с чем труднее всего расстаться. "Я не демон, Астрид. Я бог." "Заткнись и дай мне сдохнуть." "Ты тоже ни в чем не виновата. То, что произошло, - трагическая случайность." "Даже если так, отвали от меня. Поселись в башке у кого-то другого." "Никто другой не подойдет. Нас связывают крепкие узы, нити судьбы, протянувшиеся, когда ты появилась на свет. Их не разорвать, потому что захотелось. Мы будем вместе, пока один из нас не умрет." "Думаешь, меня это ободрит?" "Нас двое, Астрид, и вместе мы сделаем больше, чем поодиночке. Мы еще слабы, но поможем друг другу войти в силу и достигнуть всех намеченных целей." "Да что ты знаешь о моих целях?" "Они просты и в высшей степени человечны: ты хочешь любить. На твою долю выпало немало потерь, но больше тебе не придется терять любимых. Ты сможешь их защитить..." Астрид звереет вмиг. На этот крючок он ее подцепил, но второй раз - за кого он ее держит? "Убирайся!" "Ты..." "Пошел!" Стратос отступает за грань, за которой она его не чувствует, в глубины сознания Астрид или за его пределы. Что я подселила себе в рассудок, думает она и на миг замирает, боясь услышать ответ. Но она снова одна, и этот смысл слова "одна" ей нравится. "Пока один из нас не умрет", сказал Стратос. Но это на крайний случай. Просто чтобы знать, что выход есть. Стратос спас ей жизнь, но после того, что произошло потом, можно было ее и не спасать. Стратос пытался ее поддержать, но толку от его стараний было чуть. Стратос ничего не сказал о том, чего хочет. Он не давал поводов, но Астрид хочет от него избавиться. Ночью она смотрит в потолок каюты, ей тоскливо и дурно, и сон не идет. Я взяла себя в руки, злобно думает Астрид, я смогу жить дальше. Но потом представляет, какой будет та жизнь, которая дальше, и со стоном сворачивается в клубок, не заметив, когда начала плакать. "Боль уйдет, - шепчет Стратос. - Боль уже уходит." Астрид кажется, что кто-то невесомо касается ее мокрого от слез лица, гладит по голове, но это просто ветер ворвался в раскрытое окно. "Тебя никто не звал." "Почему ты меня отталкиваешь? Я не желаю тебе зла. Я всегда буду рядом с тобой. Ты можешь на меня положиться. Я не покину и не оставлю тебя." "Кто сказал, что ты мне нужен?" "Астрид, у меня тоже не было выбора. Нам придется найти общий язык." Стратос говорит, рекой льются слова, не имеющие значения. Астрид отвечает, почти не вдумываясь. Разговоры лучше немой темноты, в которой только и остается, что винить себя и бессмысленно переигрывать раз за разом партию, исход которой не изменить. Пусть он болтает, этот самопровозглашенный божок, грызться с ним полезнее, чем грызть себя. Астрид сейчас очень нужен друг. Не такой, за которым в огонь и воду, не слишком близкий. Тот, дружба с которым родилась из выгоды, а не симпатии, тот, кого не жаль будет потерять. "Это называется альянс, - мурлычет Стратос. - И это правильный подход." Вечно сидеть на необитаемом острове нельзя. Положение отвратительное и только ухудшается с каждым днем. Корабль искалечен серьезно, денег нет, запасы подходят к концу, самый слабый шторм может обернуться катастрофой. На закате они причаливают в бухте неподалеку от маленькой деревеньки. Весла, которого выбрали капитаном, берет с собой наиболее целых членов экипажа и сходит на берег. Им нужны провиант, древесина, желательно еще плотники, потому что их плотнику оторвало руку и он только руководит починкой. Платить нечем, но угрозы могут сработать. Никто в деревне не знает, сколько пиратов на "Крыльях" и в каком они состоянии. Команда, уменьшившаяся вполовину, сидит на корабле и ждет, когда вернется капитан. Астрид не сидится в каюте. Ее не отпускают одну, и в шлюпке, несущей ее к берегу, сидят еще два матроса - охрана, отряженная недавно выбранным старпомом. Астрид находит маленькую местную таверну, разведывает обстановку и договаривается о выступлении. Музыка есть, это радует. Но не такая, какая нужна, это огорчает, как и то, что пустые лица пары заливших глаза музыкантов не становятся осмысленней, когда Астрид пытается втолковать им, чего хочет. С горя она залпом выпивает стакан крепленого вина, и жизнь становится проще. Астрид переодевается в тесной каморке и выходит в тесный и темный общий зал, привычно расправляя плечи под взглядами притихших людей. Ей горько, потому что на нее не смотрят нечитаемо-безмятежно откуда-нибудь из темного угла, где любила расположиться Амаранта, когда у нее было настроение посмотреть, как Астрид танцует. Астрид на миг пронзает ужасная мысль - раз танцевать больше не для кого, то и незачем, она не сможет. Но, сжав зубы и отчаянно бросившись в дробный ритм, она чувствует, что страх уходит. Обреченность остается, и остается тяжесть, словно в грудную клетку залили соленую морскую воду, рвущую легкие, однако это лишь немного замедляет движения. С легким сердцем отплясывать просто; сейчас больше хочется рухнуть за стол и надраться до отключки, но Астрид рождена для полета и танца. Так что и с этой водой, слезами, которые не выплакать потому, что этот океан сжег бы глаза, она все равно вышагивает между столами, как королева, и поводит бедрами, и ухмыляется, и уже принадлежит танцу больше, чем себе. В перерывах между мелодиями она пьет, не разбирая, чего налили, и не морщась от вкуса дешевого пойла, обжигающего глотку. Через час или много больше во рту пол начинает раскачиваться под ногами, как палуба корабля, и Астрид неловко валится на лавку. На сегодня пляски закончены. Уткнувшись лбом в стол, она обхватывает руками затылок, от которого разливается мутная тяжесть. - Принцесса, - басом перекрикивает кто-то окружающий гвалт и понижает голос. - Это... может, пойдем наверх? Астрид поднимает голову. Рядом стоит подвыпивший мужичонка, заросший кучерявой бородой, которая неуловимо переходит в бакенбарды. Астрид еле заметно качает головой, и сидящие у стены двое пиратов с "Крыльев", которые за ней присматривают, остаются на месте. - Иди нахер, - говорит Астрид мужичонке. - Чего неласковая такая? - огорчается тот и оборачивается; под широкой рубахой колышется пухлый мягкий живот. К столику подтягиваются несколько других деревенских. - Ну и рожи, - изумляется Астрид. Слабость сменяется веселой злостью и желанием сотворить что-то страшное. Тот, кто с ней говорил, смелеет и тянется к плечу Астрид. Она разбивает об его голову стакан. Тогда на нее бросаются дружки заводилы. Тело Астрид чувствует как чужое. От этого она неуклюжа, ее сцапывают за ногу, тянут с лавки на пол. Она пытается вцепиться в ножку стола, но промахивается, пальцы зачерпывают пустоту. Она запускает в пьяных охотников до девичьей плоти молнией. Без превращения колдовать тяжелее, и сосредотачиваться некогда. Молния выходит мелкой, но ладонь на щиколотке разжимается, оглушенный хозяин ладони падает. Остальные отступают, готовые удрать, если на них прикрикнуть или сделать резкое движение. Астрид медленно садится на полу. В ней просыпается спавшая вполглаза ненависть ко всему, что похоже на человека хотя бы в той мере, в какой людей напоминают эти трусливые пьянчуги. Эти животные, у которых поджилки трясутся, еще дышат, а Амаранта нет, хотя правильным было бы наоборот. Делать мертвое живым Астрид не умеет, и тем хуже для этих тупых крестьян. Вторая молния рождается и растет в ее ладонях. Астрид выпускает ее, как птицу, из клетки пальцев, и сразу призывает вихрь. Ветер носится кругами по залу, опрокидывая свечи и разбивая лампы, сметая все со столов, сбивая с ног людей. Загорается скатерть, пламя перекидывается на чью-то одежду, вспыхивают грязные занавески. Астрид поджигает молнией два стола и вспарывает воздушными клинками храбрецов, которые бросаются на нее со стульями, ножами и отбитыми горлышками бутылок в руках. Кровь шипит, пролившись в огонь. Астрид идет к выходу, перешагивая через тела, дергающиеся и неподвижные, и разбросанную утварь. Тянет паленым, тянет горелым мясом, ветер кружит искры и пепел, раздувает пламя, разносит хрипы и вопли. "Астрид Гроза Харчевен", - смеется Стратос. "Проваливай." На пожар стекаются зеваки, как акулы, приманенные запахом крови. Все они топчутся поодаль, словно на земле прочерчена линия и они боятся ее пересечь. Из пылающего ада, в который превратилась таверна, доносятся дикие крики. Астрид стоит близко к пышущему жаром строению, спиной чувствуя опасность. С треском ломаются балки, проседает крыша - не нужно оборачиваться, чтобы знать. Строй угрюмых изумленных лиц преграждает путь. Крепкие руки сжимают бесполезные ведра с водой, кто-то притащил вилы и грабли; пока таких немного, но в задних рядах намечается движение, туда подходят новые селяне, знающие, что случилось, и вооруженные. - Ведьма, - волнами накатывает шепот из толпы. - Ведьма! Астрид выпрямляется во весь рост. Чужая кровь подсыхает на руках, коростой стягивает кожу. Пропитавшаяся кровью ткань лифа затвердевает и колется. Дыхание огня выпаривает из тела силы вместе с липким потом - магии плохо от жара, магия скулит и требует убраться подальше. Стратос молчит. Убрался. Умница. - Ведьма! - воет седая старуха. Астрид вспоминает: та прислуживала в таверне, но не была такой растрепанной и безумной, и подол платья не был рвано-обгорелым. Старуха швыряет первый камень. Астрид наклоняет голову вбок, он чуть не задевает ухо. Сорвавшаяся с цепи толпа ревет, в Астрид летят горшки и скалки, тяпки, вилы, даже стрелы, несравнимо более быстрые, чем остальные снаряды. Ни один не касается тела, хотя Астрид не ставит щит. Она уворачивается, словно танцуя, стремительная, как ветер. Огонь дышит в спину, ей здесь не рады, пора уходить, чего она ждет? У нее есть силы, чтобы молниями и воздушными клинками навсегда успокоить селян. После того, что она устроила, они не станут помогать пиратам. Уходить необязательно. - Превращение, - шепчет Астрид. Вспышка света обнимает ее небесно-холодным коконом и схлынывает, оставив крылатой. Астрид взмывает в воздух за миг до того, как горящая балка, рассыпая искры, падает туда, где она стояла. Молнии и клинки, клинки и молнии; белые, голубые, нежно-лазурные и почти прозрачные, призрачные, и слепящие, и рассекающие ночь со свистом и треском. Хлещет невидимая в ночи, слишком темная кровь, крики режут уши. Астрид не учла, что люди начнут разбегаться: привыкла к кораблям, с которых некуда деться. Она гонит их по единственной улочке, она добивает отставших, она поджигает молниями соломенные крыши. Потом поредевшей толпе преграждают путь пираты во главе с капитаном. Астрид садится на ближайшую не горящую крышу, сложив за спиной крылья, как бабочка. Сухие стебли колют бедра. В металле клинков внизу отражается огонь, какофонию криков и рева пламени рвут редкие выстрелы. Ночь, еще недавно свежую и тихую, лихорадит. Астрид вскидывает голову и скалится на ущербную луну, нездорово серую, изъеденную язвами кратеров. Астрид вспоминает ночь, когда она шла за Старьевщиком по заброшенному городу, и на луну хочется взвыть. Если бы Леонор была жива, Астрид не смогла бы смотреть ей в глаза. "Такое, как я, нельзя любить." Амаранта и не любила. Резня заканчивается быстро. Пираты уходят к складу, торопясь вытащить все нужное до того, как огонь перекинется на здание. Деревня горит безнадежно, деревня превратилась в гигантский костер, и Астрид не знает, будут ее за это хвалить, отчитывать или пороть, но это не так уж важно. *** На снимках в интернете Алфея похожа на облитый сиропом торт - свечки башен, сахарные фигурки-крылья у ворот, голубая глазурь крыши. Сейчас, под пасмурным небом, она не такая напористо-яркая и оттого нравится Котти больше. Добротный замок, впечатляющий размерами. Самая знаменитая школа для фей. Новый дом Котти на ближайшие три года. Котти не торопится пройти во внутренний двор, где регистрируют прибывших учениц. Она стоит на автобусной остановке, стиснув обеими руками ручку полупустой сумки, куда уместились все ее вещи, и дышит запахом хвои и дорожной пыли. Ей тревожно и любопытно. Она покинула приют и больше туда не вернется, этот этап завершен. Он подошел к концу месяц назад, когда пришло письмо от администрации Алфеи. Котти вошла в пятерку лидеров по баллам за экзамены. Она поступила. У нее был месяц, чтобы свыкнуться с этой мыслью и забыть страх, сопровождавший ее весь последний год. Но только сейчас, в десятке шагов от ворот, она чувствует, как начинает закручиваться новый виток жизни, и осень, пора увядания, оборачивается для нее звенящей торжествующей весной. Когда немного отпускает, Котти идет во двор. По пути внимательно разглядывает всех, кто попадается по пути, и ее пугают эти радостные шумные феи, посбивавшиеся в группки. В приюте воспитанники были похожи на Котти тем, что жизнь повернулась к ним не лучшей стороной. Сироты, дети преступников, дети, от которых отказались родители, они не были счастливы, не были беспечны, не были наивны. Попадались среди них откровенные отморозки, были нормальные люди, но прошлое наложило клеймо на их образ мышления. Они, как и Котти, считали мир полем битвы, где каждый безмерно одинок в борьбе за выживание. Котти, как и многим другим, это не нравилось, но было глупо отворачиваться от правды, которая слишком часто напоминала о себе. Котти ловит себя на мысли, что прикидывает расстановку сил. Придумывает, что будет делать, если над ней засмеются, если начнут хамить, если заденут плечом, проходя мимо. Это простейшие способы узнать, кто перед тобой; так было в приюте, по крайней мере. Но здесь, кажется, знакомятся иначе. Окружающие ведут себя дружелюбно, и Котти это сбивает с толку. Она слышит разговоры, пока стоит в очереди главного входа в Алфею. Девчонки в пестрых нарядах обсуждают недавно вышедшие в прокат фильмы, хвастаются тем, что научились печь торты ("главное, чтобы коржики пропитались, как следует, а то в прошлый раз сухой получился"), восхищаются чужим маникюром, тянутся погладить мышку-питомца одной из студенток, подкрашивают губы помадой. Редкие одиночки растерянно вертят головами и с надеждой ждут, когда с ними кто-то заговорит. Почти все они выглядят домашними беззаботными детьми, которых не коснулись жестокость и горе, заставив повзрослеть раньше срока. Котти неуютно, она снова чувствует себя чужой, и это полная безнадежность: ей нужно подружиться с однокурсницами, ей нужно заслужить их любовь и уважение - но она слишком от них отличается. Они выглядят слишком чистыми, полными надежды, они здесь по праву, из них получатся замечательные феи. А что выйдет из Котти, которой до сих пор снятся темные тоннели и окровавленный камень в руках - большой вопрос. Котти впивается ногтями в запястье другой руки, хотя уже давно отучилась так делать. Боль отрезвляет. Если она будет стараться, все получится. Да, этим девочкам в жизни повезло больше. Но это не значит, что она не сумеет найти с ними общий язык. Они будут вместе ходит на занятия и жить под одной крышей, а это волей-неволей сближает. Да и вряд ли тут все беспроблемные - у всех есть что-то, о чем не хочется говорить, уж это она усвоила. Многие улыбки на поверку окажутся фальшивыми. Все будет в порядке. Отчаяние отступает, но Котти все еще не хочется привлекать к себе внимания. Просто стоять бы молча, впитывать все, что происходит вокруг, оценивать и раскладывать по полочкам в голове, чтобы использовать потом. Когда-нибудь. На этот раз она царапает себя от злости. Боль еще напоминает о себе, когда она оборачивается к тихой девушке, которая стоит в очереди позади, и старается улыбнуться как можно искренней: - Привет. Я Котти, а тебя как зовут? Девушку зовут Майя, она фея исцеляющей радуги и коренная жительница Магикса. Она скованно-вежливая, боится смотреть Котти в глаза и отвечает слегка невпопад. От ее неуверенности Котти становится легче, но одновременно она стыдится этого облегчения. Слишком много общего со злорадством. Сухощавая хмурая завуч находит ее имя в списке, чиркает по бумаге ручкой и называет номер комнаты. Котти не дожидается Майю и уходит в жилое крыло одна. В интернете был выложен виртуальный образ Алфеи. Котти истоптала его до дыр и знает, куда идти. В общей гостиной ее квартиры никого нет. Из-за прикрытой двери двести пятой комнаты доносится грохот и приглушенные не то ругательства, не то упреки мирозданию. Котти не стучится и не выясняет, что случилось, а идет к себе, задержавшись на миг у таблички справа от двери. Ее соседку зовут Лилиант Хостия. Комната больше той, которую Котти делила в приюте с тремя другими девчонками. Она аккуратная, безликая и поделена на две симметричных половины, на каждой из которых стоят кровать с тумбочкой, шкаф и письменный стол. Котти ставит сумку на пол и ложится на кровать поверх покрывала, глядя в светло-розовый потолок. Он гладкий и чистый, ни следа паутины по углам. Посредине люстра: от центра расходятся четыре металлических усика, каждый заканчивается лампочкой. Выключатель возле двери. Кто-то идет, кто-то нажимает на дверную ручку. Котти подбирается и садится. На пороге замирает рослая девушка в длинном сарафане. Ее волосы уложены в сложную прическу, в них вплетены бусины, ленты и нити бисера. Взгляд раскосых глаз мечется по комнате, пока не упирается в Котти, и девушка напряженно улыбается. - Привет. Я Лилиант, ты уже прочитала, наверное. А ты Котти. - Да, я знаю, - Котти жалеет об этих словах сразу же. То ли грубо, то ли глупо, но Лилиант только улыбается снова, быстро и несмело, и перетаскивает через порог трескающийся по швам чемодан. Котти ждет, что он вот-вот лопнет и погребет комнату под горами чужих пожитков. - Я фея звука. Звуковых колебаний, если точнее. Мне говорили, что я смогу крошить кости и пускать людям кровь из ушей, но пока я не умею, и что-то не очень хочется, - Лилиант спотыкается и чудом не падает, зато опрокидывается чемодан. - Черт. Я неловкая. А еще я принцесса одного маленького планетоида. Но это не связанные вещи. А ты кто? Котти готова к этому вопросу. Подробности того, как безнадежна жизнь на Литосе, надо приберечь до лучших времен. Никто не должен знать, откуда взялась Котти Эш, выстраивающая новую жизнь из битых кирпичиков старой. - Фея земли, в основном скал и камней. И я тоже с маленькой планеты, хоть и не принцесса. - О, отлично. Надеюсь, мы поладим. Они ладят. Если это можно так назвать. Лилиант не отлипает от Котти весь день, вцепившись мертвой хваткой в локоть. Лилиант боится бойких и веселых, обходит стороной громких, хмурится, услышав глупую шутку. Такое чувство, что она долго сидела взаперти и теперь, оказавшись на свободе, мучительно хочет обратно. Так получается, что Котти толком не успевает ни с кем поговорить. Лилиант постоянно тянет ее то в столовую, то на поиски библиотеки, то во двор. Лилиант, кажется, другие подруги не нужны, а Котти это мешает, но ей неловко об этом сказать. Однокурсницы и феи со старших курсов лишь на первый взгляд кажутся одинаково легкомысленными. Они очень разношерстные, и Котти было бы интересно пообщаться со всеми, прощупать, к кому выгодно держаться поближе, попытаться им понравиться, но Лилиант прицепилась, как клещ. Наверное, ей кажется, что вдвоем не так страшно. Плохо, что и Котти начинает так казаться. Кормят в Алфее куда лучше, чем в приюте. Котти собирается отдать должное сладко пахнущему соусом салату, когда устроившаяся рядом Лилиант со стоном закрывает лицо руками. - Что такое? - Мне кажется, все смотрят... - бормочет Лилиант сквозь ладони. - Я такая обжора... Котти успевает только непонимающе нахмуриться, а Лилиант уже вскакивает из-за стола и бежит к выходу. Мудреная прическа сбивается набок, соскальзывают с волос бусины. Лилиант провожают удивленными взглядами. С мечтой спокойно пообедать можно попрощаться. Если уж назвалась феей, равнодушие не для тебя. Котти встает и идет следом. Лилиант стоит у окна, упершись руками в подоконник, и смотрит сухими несчастными глазами во двор. - Почему ты убежала? - Не могу так. Не могу есть, когда много людей, - Лилиант горбится, постукивая по подоконнику пальцами. - Я не понимаю. - Да. Конечно, ты нормальная, не то что я. Прости, не надо было за мной идти. - Я уже вышла. Котти встает рядом и смотрит, как во дворе у фонтана незнакомая фея создает фигурки из зависшей в воздухе воды. - Я всю жизнь на диете, - Лилиант отворачивается и устало прислоняется боком к стене. - Я же принцесса. Я не могу быть толстой. - Почему? Что в этом такого? - Котти полнота всегда казалась привлекательной. Наверное, потому что она была необычна для голодного шахтерского городка, где все жили от пайка до пайка и где редко можно было встретить человека, которого можно было назвать иначе как тощим. - Это некрасиво. А я должна быть красивой. И умной. И разбираться в этой чертовой музыке. Я же с луны Мелодии. Ненавижу музыку. Этого Котти тоже не понять. Она и не пытается - только неловко кладет руку Лилиант на плечо, не умея, но пытаясь поддержать. Вот вам и благополучные дети богатых родителей. Если они несчастны - кто в мире вообще может быть счастлив? - Я так рада, - Лилиан поворачивает голову - осторожно, чтобы Котти не перестала сжимать ее плечо, - что я здесь. Я думала, не отпустят, я просилась в Алфею, но родители говорили, что меня всему научат во дворце. А потом вдруг передумали. Я так рада... Момент, когда она успокаивается, Котти ощущает всем телом: застывшие в напряжении мышцы расслабляются, и Лилиант отступает, поворачиваясь лицом. - Прости. Давай вернемся. Мне надо научиться держать себя в руках. На этот раз Лилиант сидит за столом спокойно, но почти ничего не ест. Вечером они сидят на лавочке у фонтана во дворе. Свежо, даже чересчур. Легко одетая Котти ежится, но не хочет уходить. Закат окрашивает Алфею в теплый оранжевый, в сумерках она становится фиолетовой. Фигурные окошки светятся желтым, как глаза зверей. Когда наступит ночь, Алфея будет похожа на огромное многоглазое животное, свернувшееся клубком. Темнеет, высыпавшие во двор феи начинают расходиться. У Котти саднит горло и пересохло во рту от разговоров. Она устала вежливо улыбаться, кивать, поддерживать и утешать. Хочется перебить и начать говорить о себе, о своем прошлом, но Котти поклялась этого не делать. Потом, может, когда-нибудь потом она будет просить у ставшей королевой Лилиант войска, чтобы освободить Литос... тогда настанет время слов, которые приходится душить сейчас. Почуяв, что ее готовы выслушать, Лилиант не умолкала весь день. Рассказывала о дворце, в котором выросла, о том, как пугала ее роспись на высоких потолках, изображавшая сцены из прошлого планеты, о том, как в детстве она пробиралась в сокровищницу и дни напролет играла с драгоценностями и монетами, как с куклами, и как ее за это ругали раз за разом, о том, как впервые неосторожно вызвала звуковую волну и та сорвала листву с деревьев в саду, искалечила цветы, оставила паутину трещин на окнах флигеля. Лилиант не хвасталась, но Котти все равно приходилось душить в себе зависть к чистой и милостивой судьбе. Лилиант жаловалась, как скучно было на уроках этикета и бальных танцев - так, что хотелось вырваться из холодных залов дворца во внешний мир, каким бы тот ни был. И вот, она здесь, в Алфее, и это так здорово, так прекрасно, что хочется запереться в своей комнате, позвонить родителям и проситься обратно, да нет, это она шутит, конечно, все хорошо, ей здесь нравится, это лучше дворца и придворных со сладкими улыбками и холодными глазами... И Котти переставала завидовать. Котти говорит меньше, отсеивая все, что может показаться собеседнице подозрительным. Скупое перечисление: выросла в маленьком шахтерском городке, работала в шахте, открыла в себе магию, улетела с Литоса, поступила в Алфею. - Я никогда не была глубоко под землей. Наверное, жутковато, - Лилиант любопытно блестит глазами. - Хотя ты же фея земли, ты там, наверное, как дома. Расскажи. Про Литос, про семью, про работу, а то все я да я говорю. Ты не боялась уезжать так далеко от родных? - У меня не очень теплые отношения с семьей, - перед глазами у Котти стоит сестра. - У нас нет хороших школ для волшебниц, - Котти видит фотографии убитых магов из газет: нецветные, не разберешь, где кровь, а где земля. - Здесь мне лучше. Хотя поначалу мне так не казалось. Стоит только начать говорить - и соблазн поделиться своими тайнами становится слишком велик. Котти замолкает, и они сидят в тишине. Котти ей наслаждается, но вряд ли это надолго. Лилиант уже набирает воздуха в грудь, чтобы еще что-то спросить, но Котти перебивает: - Что ты любишь читать и смотреть? Беспроигрышная тема. Лилиант щурится, лоб прорезает тонкая складка. - Документальное, энциклопедии, справочники, биографии. - А из художественного? - Не люблю. - Почему? - Все выдуманное - искусственное и бессмысленное. Зачем что-то придумывать, если вокруг столько всего реального? Куча людей, куча мест, куча историй, которые правда произошли. Я люблю жизнь, а не фантазии. Котти, для которой в Магиксе открылся целый мир придуманных историй, в которых можно забыться и спрятаться от самой себя, чувствует себя неловко. Разговорчивая принцесса нравится ей все меньше и меньше. - Никто не понимает, - понимающе кивает Лилиант. - Родители говорят, что я слишком приземленная. Но я просто люблю красоту в жизни. Яркие краски. Она замолкает, а потом мечтательно улыбается в густеющую синь неба: - Я покрашу волосы. Всегда хотела, а мне запрещали. И буду краситься. И носить, что хочу. Котти много хочется сказать, но она молчит. Ночью, перед сном, Лилиант счастливо признается: - У меня никогда не было друзей. Но ты такая хорошая... мы всего день провели вместе, а я уже могу назвать тебя подругой. - Спокойной ночи, - говорит Котти, когда пауза затягивается до невежливого. - И тебе. Котти долго лежит без сна, ворочаясь в слишком мягкой постели. Под одеялом жарко, без него неуютно, луна светит прямо в окно, раздражающе мирно посапывает спящая Лилиант. На улице тихо переговариваются парень с девушкой, но слов не разобрать, пока наконец парень не кричит: - Да кому ты такая нужна! - Себе! - визжит девушка. - Я нужна себе! А ты катись! Котти заставляет себя остаться в кровати и не прикрикнуть на парочку. Через несколько секунд на тех орет уже завуч Гризельда: - Мисс Роуз, немедленно в свою комнату! Завтра мы обсудим ваше возмутительное поведение! Какое вопиющее нарушение дисциплины в первый же день! И вы, молодой человек, не надейтесь, что уйдете безнаказанным! Я свяжусь с директором Саладином! Котти накрывает голову подушкой. Ей не нравятся эти люди - несерьезные, волнуются совсем не о том, о чем стоило бы. Однако она попала в их мир - и, если повезет, еще объяснит им, что к чему.