With me

Я не умещаюсь в собственном теле, I'm colder than this home Я холоднее, чем этот дом, I'm meaner than my demons Я опаснее, чем мои демоны, I'm bigger than these bones Я больше, чем эти кости Всем снятся кошмары. Заброшенные дома, с демонами и монстрами, что прячутся за каждым углом, с тенями, скользящими по стенам и комнатами, за скрипучими дверьми, в которых нет ничего. Ты тонешь, горишь, падаешь в пропасть, без какой-либо надежды найти опору, а затем просыпаешься в собственной кровати, пытаясь удержать вырывающееся из грудной клетки, заходящееся в панике сердце. Темные, наполненные болью и страданием сны, которые забываются, оставаясь лишь неясным воспоминанием, затравленным чувством безысходности с металлическим привкусом на языке. Всем снятся кошмары, сознание всегда готово услужливо подкинуть вам то, чего вы боитесь больше всего, превратив мгновения отдыха в пытку. Но порой все складывается куда хуже: разбивая призрачную спасительную границу на осколки, кошмары вырываются в реальность. И уже не важно как вы будете пытаться вернуть все на свои места, раздирая в кровь руки - реальность сдалась натиску захватчика. Мир перевернулся и рухнул. А потом все поворачивается вспять и уже реальность врывается в кошмары. Наверное от того ее снах теперь властвовал Гонконг, заполненный духотой и остро-сладким, тошнотворным запахом уличной еды и плавящейся плоти. Ароматом, который, кажется, въелся в её кожу навсегда, пропитав насквозь до самых костей. Многомилионный город, навсегда отпечатавшийся где-то на дне зрачков, забитый до краев тревожным ожиданием и слезами отчаяния, которые теперь смывали ледяные ливни. Стамбул заменил вспышки выстрелов, молниями, что расчерчивали небо и разбивали черноту ночи на блистающие осколки и волнами, что вторили раскатам грома. Мерный непрекращающийся шум и одиночество, таким было её исцеление. Такой теперь была она - девушкой полюбившей грозу и виски, огнем прокатывающимся по горлу и оседающем раскаленной лавой в пустом желудке. Штормом, который, казалось преследовал ее с самого прибытия. Она еще помнила, как самолет долго кружил в свинцовом небе, прежде чем тяжело опуститься на сырую от ливня посадочную полосу и как потом, она, стоя в своей квартирке на побережье и глядя на буйство стихии за панорамным окном, пыталась высушить полотенцем намокшие за секунды темные волосы. Она помнила, как с первобытным ужасом пришло понимание, что все могло окончиться иначе, а потом как и все остальное оно отступило. И все же... -Виски? - теплый бархатный голос, и такое же прикосновение пальцев к ее влажной коже,легкое, ласкающее. -Да, было бы неплохо, - она пытается улыбнуться, пытается понять почему начала все это... Белый паром, полупустой в тот жаркий час, редкие пассажиры, из местных, которые обращали на нее слишком много внимания, и голубая вспененная моторами вода. Пожалуй, это было каким-то видом самоистязания, одним из способов мазохизма - возвращаться сюда снова и снова. Подходить к воде, садиться на паром и глядеть вниз, представляя, как ее затягивает внутрь, все глубже и глубже. Как прозрачно-голубая на вид, многотонная мощь смыкается над ее головой, навсегда погребая ее и лишая солнечного света. Как белоснежные обломки тянут ее следом за собой во тьму, а легким не хватает воздуха. -Так он себя чувствовал? - она сама не понимает к кому обращается, еще одно помешательство, еще один симптом. -Простите? - Фелисити не ждала ответа, но чужак обращался к ней. Голос без странного, но уже привычного акцента, голос, который казалось вырвал ее из глубины, заставив резко вдохнуть и отстраниться от узких перил. -Американец? - первое, что она произнесла тогда, чем вызвала улыбку на его губах -Да, простите, вы что-то спросили? -Я? -Ох, я думал вы обращаетесь ко мне, - он улыбается открыто и смело, когда-то и она умела так. Быть может потому в ней и просыпается это странное чувство? Быть может потому она улыбается в ответ? Быть может потому, уже следующим вечером, она стоит на пороге его квартиры бормоча приветствия и смело шагая внутрь, когда он чуть отходит влево? Она все еще не понимает почему? И наверное никогда не поймет, но прошло три года. Три долгих, мучительных года, превративших ее в другого человека. Больше нет Оливера, больше нет и старой Фелисити Смоук. Теперь она кто-то иной, и сама еще не знает какая она: темные волосы и джинсы, вместо привычных платьев, Старлинг на другом конце света и Гонконг в кошмарах. Но рядом с ним... Его губы нежнее, чем она представляла, и от его поцелуев внутри просыпается то, что казалось навсегда утерянным. Оно поднимает голову, и щурится, словно кошка после долгого сна. Потягивается, и медленно, но уверенно захватывает ее тело, душу, мысли, вытесняя все, что было прежде. Быть может, это еще один симптом её помешательства? Быть может, это еще один способ сбежать от реальности? Но, если по правде, кого это волнует? Последний раз она целовалась с Тони, в Гонконге под палящим солнцем, выжигающим из ее тела боль, вместе с душой. И это было не правильно. Все было не так. Не так как с Оливером, не так как сейчас. Рэй тоже кого-то потерял. Она знала это, чувствовала каким-то внутренним чутьем, которое появляется у переживших..."выживших". Это было внутри него. Боль, что прорывалась на волю лишь изредка, но всегда светилась в глубине глаз, когда он смотрел в никуда. Знакомый взгляд - знакомое отчаяние.А в груди разгорается огонь, от которого хочется плакать. Ей так тепло, так спокойно внутри его объятий, и поцелуи на ее шее кажутся такими правильными. Она не понимает, что плачет, пока его губы не касаются ее щек, пока он не шепчет ей на ухо: "Тише", и не отступает на шаг...Почти отступает. Фелисити, крепче обнимает его за шею, притягивая к себе, слушая его тяжелое дыхание и ощущая под ладонью быстрое биение его сердца, так близко, так по настоящему. -Если мы сейчас не остановимся, я не... -Я и не хочу, - она почти смеется, Фелисити и не думала, что все еще умеет смеяться, хотя это вряд ли можно было бы назвать смехом старой Фелисити Смоук. Может она сходит с ума, может ей все это снится, но ткань его футболки под её пальцами, и его руки, стаскивающие с нее джинсы, все это настолько реально, что нет времени на самообман, на отрицания и оправдания. Это простое желание...впервые за долгое время она чего-то хочет, и эта жажда...чужих прикосновений, поцелуев, беззаботной легкости в голове. Он дарит ей это, даже сам не понимая, какой подарок преподносит. Впервые закрыв глаза, откидывая голову повинуясь его прикосновениям она не видит на внутренней стороне век улыбающегося лица Оливера, не слышит его голоса, и все же...