Поликарбидная логика

      — …Я ворвалась внутрь и оглушила её ударом в висок. Дальше всё стало хуже.       Фита нервно сжимает переплетённые пальцы. Снятые очки лежат рядом на столе, и нам видно, как расширяются её зрачки, отвечая внутренней буре чувств. Стратег очень старается сухо перечислять факты, но от спокойного голоса делается ещё страшнее.       Мы сидим за общим столом. Кают-компания «Нейтрино» точно такая же, как была на «Протоне» до переделки, и нам не тесно. Собрались все, за исключением Беты, переправленного в корабельный медотсек под присмотр вечнодежурной Дзеты. Там же с ними околачивается Луони, которую пришлось забрать на борт, а чтоб не болталась без дела, попросить немного помочь нашей врачихе. Во всяком случае, это был хороший повод выпереть её из общего помещения и выслушать Фиту без дурацких вопросов и приставаний. Хотя Эпс вообще не хотел публичного рассказа, это именно я на нём настояла. Какими бы плохими ни оказались новости, их должны знать все прототипы: для учёных важна даже реакция на стопроцентно неприятную информацию Фиты.       — Вы же в курсе, что наша ДНК считалась стабильной, но... — она запинается.       — Но? — жёстко переспрашиваю я. Если говорить по-другому, Фита расклеится и не сможет продолжать, её и так внутренне колотит, хотя внешне она пока держится.       Стратега можно понять. Столкнуться с таким эмоциональным взрывом от далека, пусть даже и генно-модифицированного — это дикость, отвращение; для нас эмоциональная нагота — нечто непостижимое, чудовищное, недопустимое до тошнотворности. Проявлять эмоции, как низшее существо, просто… недостойно. Впрочем, с Дельтой всё к тому и шло.       — ДНК оказалась недостаточно стабильной. У потомства могут быть атавизмы и бесконтрольные регрессии к одной и к другой форме. Вероятность менее двух процентов, но это всё равно очень много, — выдавливает Фита, бросая быстрый взгляд на побледневшего Гамму. — На средней фазе развития детёныша стало ясно, что у него регрессия к чистому далеку, и постепенно учёные утвердились в том, что именно такой промежуточный вариант окажется нежизнеспособным.       Альфа скрипит зубами так, что это слышно даже с моего места. Обнаруживаю, что ногти почему-то врезались в ладони — как сильно, оказывается, я сжала кулаки. Гамма молчит, но за него всё говорят почерневшие глаза.       — После родов детёныш протянул бы от силы полгода в боксе. Медики сочли нецелесообразным продолжение эксперимента и приняли решение о прерывании беременности, — Фита чудовищно бледна, бледнее даже Гаммы. — Только мы не знали… Никто не знал. Дельта скрыла информацию, очевидно, опасаясь за эмбрион. Детёныш не спал. Он развивался интеллектуально и установил с матерью эмпатический и телепатический контакт. Это стало ясно только во время операции. Это не Дельта кричала сначала, это он такую мощную бурю дал, что весь патвеб выбило. Ей одной такое было не по силам. Он превосходил Пси-Контролёра по врождённым способностям и выдал против врачей всё, что мог. Но это стало ясно чересчур поздно. Дельта… она была слишком с ним связана. Не помогли ни наркоз, ни пси-заглушки. Быть может, если бы всё это вскрылось чуть раньше, а не в процессе операции, ничего бы не произошло. Или дали бы ей доносить ребёнка и позволили ему умереть после родов, или нашли бы метод его усыпить и извлечь без вреда для матери. Но она промолчала. Как она могла промолчать о таком?! — Фита не выдерживает и на рэл закрывает глаза, прервав рассказ. Её можно понять. — Дельта мне доверяла. Мне пришлось её держать, уговаривать, успокаивать и видеть, как эта… тварь, это… чудовище забирает её с собой!       Больше она не в силах говорить и какое-то время тратит на то, чтобы взять поведение под контроль. Потом открывает глаза, опускает взгляд на руки, скрещённые на крышке стола, и продолжает говорить.       — Она должна была предупредить раньше. Она ведь хотела, я видела, что она что-то хочет сказать. Как она могла допустить такую ошибку? Зачем?       «Я боюсь далеков». Короткая строчка, которая меня когда-то возмутила и даже напугала, и полный смысл которой я только сейчас начинаю понимать. Дельта… Глупая, глупая Дельта. И дурацкие, дурацкие инстинкты низших, застилающие трезвый взгляд на жизнь. В серве проснулось худшее, что могло — молодая самка, фанатично оберегающая первое потомство от любой, даже потенциальной, даже воображаемой угрозы. Хитрость, недоверие, ложь, притворство, сокрытие жизненно важной для сородичей информации — это мерзость. И она заплатила за это так жестоко, как только можно было себе представить. Не милосердная эвтаназия, не короткий дезинтегрирующий выстрел, который даже почувствовать не успеешь — нет, мучительная гибель от сгорающего, как щепка, мозга, от собственного детёныша, не пожелавшего расстаться с матерью даже в смерти. Она прочувствовала на себе всё, что чувствовал он, по установившейся между ними стопроцентной ментальной связи, и просто не выдержала. А всего-то надо было заранее сказать три слова, «он не спит». Просто довериться своему миру, своему окружению. Просто оценить реальную, а не воображаемую опасность.       Глупая Дельта. Эволюция не щадит глупых.       Минус один.       Тишину, воцарившуюся после рассказа, почему-то тянет назвать «стерильной». Никто ничего не скажет. Ни просто в воздух, ни друг другу. Потому что и сказать-то нечего. Такое не обсуждают, незачем. Дельта ошиблась, это стоило ей жизни. Хорошо, что больше никому. Учёные тоже ошиблись, переоценили свою работу. Бывает. Хорошо, что не фатально. Со смертью странно поумневшего и одновременно очеловечившегося прототипа у далеков станет меньше проблем. Жертвы допустимы в любом эксперименте такого уровня. Жизнь не может быть гладкой, как гакс — металлическая мостовая даледианских городов. Дельты больше нет. Будем думать о живых.       — Это всё? — спрашиваю, чтобы разбить молчание. А то Эпсилон что-то тормозит.       — Подтверждаю, — тихо роняет Фита, по-прежнему глядя на свои руки.       — Все, возвращайтесь к своим обязанностям. Фита, задержись здесь со мной.       Ребята молча поднимаются, собираясь расходиться.       «Альфа. Не оставляй Гамму одного», — приказываю я приватом. Стратег бросает на меня короткий взгляд и так же коротко кивает.       Через бортовой компьютер опускаю люк двери, как только выходит последний член экипажа. Ставлю форсированную звуковую защиту. Будь бы Фита кем-то из адаптированных прототипов, я бы даже рискнула взять её за руку, но второго стратега это лишь напряжёт, ей и так хватает.       — Когда-то, — говорю негромко, — мне пришлось отслужить десять лет в космофлоте. Там был один старый десантник, он наш взвод научил, как сбрасывать это давящее чувство.       Фита поднимает на меня недоумевающий взгляд:       — Я не понимаю…       — Вот здесь, — я указываю ей на грудь. — Так и кажется, что всем весом скафандра придавило. Да? Так бывает, если рядом кто-то умер, а ты не смогла помочь, хотя расчёты показывают, что если бы была повнимательнее, порасторопнее, то смогла бы.       И по глазам вижу, что попала в «яблочко» — там сразу и страх, и настороженность.       — Фита, у тебя не было возможности стравить напряжение после пережитого. Поэтому… Просто дослушай. В такие моменты, когда здесь словно узел скручивается, — стучу уже себя по груди, — надо собрать всю эту боль, всю эту злобу, всё чувство несправедливости, и выкинуть их в крике. Просто закричать со всей силы. В скафандре можно отключить микрофон, прототипам сложнее — надо найти звукоизолированное место. В следующий раз, когда припрёт, заберёшься в спальную капсулу, поставишь заглушку и откричишься в изголовье, а сейчас кричи прямо здесь. Я пойму.       — Что… Прямо вот так — взять и закричать?       — Да, — отвечаю я и продолжаю с расстановкой. — Всю боль, Фита. Всю злобу. Всё отчаяние. Собери и выброси из себя. Это приказ.       Она медленно сжимает кулаки, глядя в никуда.       — Давай, — повторяю. — Закрой глаза.       Она закрывает глаза.       — Собери свою ярость, свой гнев…       Она медленно втягивает в себя воздух, а её тонкое треугольное лицо с огромными глазами постепенно искажается, словно его сминает и коверкает изнутри непомерно тяжёлое, непомерно сильное чувство.       — …и вышвырни их!       И Фита кричит. Тонко, пронзительно, на одной подвывающей ноте — то ли визг, то ли стон, пока хватает дыхания. Снова втягивает воздух и снова вопит, вытянувшись в струнку, ещё дольше, едва не выворачивая лёгкие наизнанку. Потом её плечи опадают, а поза становится чуть более расслабленной. Глаза открываются — усталые, но гораздо более спокойные. Я позволяю себе наконец небольшую улыбку.       — Ты права, — говорит Фита, — немножко помогло.       И принимается заталкивать за уши выбившиеся пряди. Волосы скользкие, прямые — в точности как у меня, совсем не слушаются, и через пару рэлов она просто сдёргивает придерживающий их обруч и натягивает заново, подобрав всё, что лезло в лицо.       — Рано или поздно отпустит, — ободряюще гляжу я на неё, чувствуя себя и старше, и опытнее. Непривычное чувство. — Тот солдат говорил — нет времени плакать, значит, откричись. Плакать у нас никогда не бывает времени. Но поорать можно.       У Фиты проступает бледная улыбка — естественно, не на лице, с мимикой у второй партии прототипов проблемы. Стратег снова глубоко вдыхает прохладный стерильный воздух корабля и медленно его выпускает, словно успокаивает этим холодом внутренний пожар.       — Мне легче. Это было… страшно. Я не думала, что меня можно так напугать. Далеки не должны бояться. Я никогда и ничего раньше не боялась. Всегда думала, что такое открытое поведение просто противное, но эта сила, эта концентрация… Это было ужасно.       Фита снова ёжится. Если она оказалась в самом эпицентре, ей простительно столько времени переживать шок. Вот только…       — Почему тебе не стёрли воспоминания?       — Ошибка, стёрли, — отвечает она мрачно. — Но не до конца. Слишком сильное потрясение. События я вижу, как будто всё происходило не со мной и в сером тумане, но факты при этом помню чётко, и с ужасом блокировка не справилась. Он у всех отпечатался намертво, кто рядом находился. Только у… немодифицированных слабее.       Ну конечно. Если удар прошёлся как минимум по базе «Центр», да ещё с использованием телепатической сети, то страх там теперь прописался как эхо, как призрак, который ещё несколько лет будет затухать. И все, кто попал под удар, его ощущают. Далекам чуть легче — внутри скафандра есть блокировка патвеба и форсированное защитное поле против псионического воздействия, и во время удара каждый мог использовать и то, и другое. А прототип с патвебом намертво соединён, не оторваться. И пси-защита у нас не настолько совершенная. В теории, конечно, натренироваться можно — но на это нужно гораздо больше времени, чем было у Фиты и даже чем, например, у меня. Так что нашему второму стратегу досталось от души, и неудивительно, что ей так худо.       Надо её поддержать и ободрить.       — Ты не одна, ты с нами. Ты всегда можешь нам всё рассказать, — тем же спокойным голосом сообщаю я. — Не держи в себе одной ни боль, ни страх. Вместе справиться легче. Мы в одной ситуации, мы все — прототипы в фазе адаптации. И поймём друг друга.       Я допустила промах с Дельтой, не разговорив её — слишком испугалась перемен внутри серва, побоялась, что её за это могут попросту списать, и попыталась как-то осадить, призвать к порядку. А это оказалось ошибкой. Больше такой глупости я не совершу. Я буду выслушивать каждого прототипа, у которого возникла потребность выговориться, вне зависимости от того, какую чушь и крамолу он начнёт нести. Потому что иначе это всё в нём загниёт, отравит и непременно приведёт к его смерти. И это не альтруизм. Глупая мотивация, но… Я полностью завишу от проекта «Прототип» и не хочу, чтобы его закрыли. Хищник прав, я думаю о других лишь тогда, когда это нужно мне самой.       — Ещё покричать надо? — спрашиваю.       — Пока такой потребности нет, — отвечает Фита.       — Тогда… Судя по речи, тебе не ставили гипнотический блок на словарь?       — Подтверждаю.       — И имя ты себе для маскировки не выбрала.       — Подтверждаю.       Я прикусываю губу, перебирая в уме древние прозвища далов, сохранившиеся в литературе. Пожалуй, мне нравится имя вымышленной королевы горных метелей из какой-то бесконечно длинной поэмы с бесконечно длинной моралью, характерной для данного народа. Фите с её холодным нравом и лиловыми глазами вполне подойдёт.       — Будешь Френн. Без Верленда мы фильтр не восстановим и прописать тебе его не сможем, поэтому останешься на корабле с Этой и будешь по возможности избегать общения с низшими существами. А если вдруг придётся общаться, не вздумай употреблять слова «подчиняюсь», «подтверждаю», «объясни» и так далее, самые наши ходовые. Всегда сперва прострой фразу в вольной манере, потом проверь, потом проговори вслух. Будешь тренироваться на нас.       — Я подчиняюсь.       Приподнимаю бровь, мол, что-что? Фита спохватывается:       — Виновата! Гм… «Поняла» будет более корректно?       Киваю.       — Всё, свободна. Возвращайся к своим обязанностям.       Открываю отсек и выхожу первая. Фита идёт за мной, и она куда бодрее, чем была после посадки.       — Кстати, ты вирус привезла? — спрашиваю её. Надо переключить стратега на работу.       — Отри… Нет. Его забросят талам не менее, чем через год после нашего отлёта. Сразу после заражения он должен давать эффект простуды на декаду-полторы, в зависимости от сопротивляемости организма, так что никто не должен заподозрить, что вирусная инфекция как-то связана с нашим визитом.       Киваю. Мудро. Я бы не сообразила.       — И ещё, — говорит стратег, придерживая меня за рукав, — нам приказано незаметно похитить и увезти вот эту талскую самку, — и она бросает мне картинку-воспоминание, которую я сразу узнаю, ибо это выдержка из моего же отчёта в Центр. Еле давлю вопль «зачем», но вовремя спохватываюсь — откуда Фите-то знать.       Значит, Риллана, белобрысая пассия Альфы…       Почти по-настоящему слышу щелчок в голове и быстро топаю в рубку, где, согласно данным корабельного компьютера, находится Эпсилон. Там, правда, ещё и Йота, его перевели на системы защиты и связи, коль скоро Дзета теперь за бортового врача. Но я не собиралась вести тайных разговоров, ничего запретного для его уровня в моих словах не будет.       — Эдлин! Насчёт идеи обвинить кого-то из талов в запланированной диверсии. Обстоятельства изменились, нам нет необходимости запрашивать Центр о подставной кандидатуре, — выпаливаю с порога, мысленно порадовавшись, что главное заинтересованное лицо на данный момент на мостике отсутствует. Наверное, до сих пор вправляет мозги Гамме. — Учёным нужна та девчонка, с которой сдружился Адери, видимо, в пару к пленному блондосу. Можем начинать фабриковать дело.       Эпсилон озадаченно выслушивает и высоко поднимает брови:       — Замужняя, с детьми, абсолютно благополучная, с идеальной репутацией миротворца?..       — Именно, — ухмыляюсь. — Такую ведь сложно заподозрить, правда? И нам на руку то, что её отдел косвенно связан с подготовкой миссии.       Брови спускаются на положенное им место, от суприма вдруг начинает фонить азартом.       — Это интересная задача, — говорит он. — И ещё любопытнее будет реакция Адери. Нам с тобой потребуется помощь обоих стратегов, и я хочу знать, как он прореагирует на приказ.       Йота откровенно настораживает уши, а меня охватывает недоверие:       — Думаешь, он взбунтуется? — Альфа стал с заскоками, но, кажется, всё ещё не настолько плохо, как было у Дельты, и даже не так скверно, как у меня, когда мне мозги напрочь гормонами вышибало при одной мысли о Найро. Наш стратег от природы спокойный, уравновешенный и правильный, как кристаллизированный металл. Надеюсь, он так же спокойно и уравновешенно примет правильное решение.       Эпсилон закатывает глаза:       — Я уже ни в чём не уверен и ни о чём не думаю, — его и без того тонкие губы окончательно сжимаются в нитку. — По-моему, долгое пребывание в оболочке прототипа сводит нас с ума. У тебя нет такого ощущения?       Прямо вижу, как Йота весь превратился в слух и при этом старательно не напоминает о себе. Профессиональная деформация…       — У меня не ощущение, у меня твёрдая уверенность — это не психическое расстройство, это непривычные гормоны и инстинкты, навалившиеся поверх расширенного спектра чувствительности, отсюда непроходящий стресс и нетривиальное поведение. Я обсужу это непосредственно с Учёным по прилёту. А пока могу лишь предложить не влюбляться, особенно в талов.       Суприм криво усмехается — точнее, дёргает уголком губ. Перещёлкивает компьютер на тест систем очистки воздуха.       — Я хочу задать тебе вопрос, — говорит.       — Ну задай, если Иаладу можно выслушать ответ.       Спина Йоты изображает напряжение, Эпс беззвучно хмыкает. Похоже, он тоже с интересом наблюдает за манёврами безопасника. Я устраиваюсь в кресле навигатора, чтобы не стоять столбом, если уж разговор затягивается. Место, правда, теперь не моё, навигатором снова будет Альфа, а моя должность — старпом, чья задача — знать всё обо всём на корабле. Но тут просто удобнее, видно сразу и суприма, и изображающего режим невидимки «жёлтого». А ещё долгий интересный разговор — это отличный повод не думать о Дельте. Потому что, как ни крути, а ненужные мысли в мозг лезут.       Вопрос суприма тут же даёт понять, что разговор окажется действительно долгим:       — Кто же всё-таки Дух Талли, я так и не понял?       А чтоб я знала...       — У меня нет данных, — отвечаю. — Шакри сами запутались в нас с блондоской. Это надо будет отдельно обсуждать с Контролёром Времени, но однозначный ответ я дать так и не могу. Предположительно, обе. Идея отправить хроноворов в прошлое была моя, наводки на методы работы им дала Луони. А к кораблю их вообще Хронос привязал.       — Но выбрал-то он тебя.       — Неверно, меня выбрала ТАРДИС, — отвечаю с напускным равнодушием, хотя внутри меня злость берёт, стоит только об этом вспомнить. — Возможно, потому, что она знает нас обеих и поняла, что высшее существо в данной ситуации будет эффективнее низшего и уж точно не позволит Древнему себя обмануть.       — Что значит, ТАРДИС тебя знает? — не выдерживает и оборачивается Йота. Ух ты, да он не в курсе! Вот тебе и безопасник.       — Неужели Вечный тебя не инструктировал? — я бы даже иронию проявила, но он же не виноват, что был распределён в безопаску из-за врождённых способностей и что его ограничивали в информации в силу невысокого ранга.       — Я знаю, что ты несколько раз встречалась с Доктором.       — Не просто встречалась, а путешествовала с ним, хоть и не на правах постоянного компаньона. Но мы успешно выполнили три совместные операции.       Эпсилон снисходительно глядит на Йоту:       — Вечному следовало доверить тебе больше данных, раз уж ты работаешь среди прототипов. Все пять руководителей Новой Парадигмы появились благодаря тому, что Зеро удачно использовала слабые места Доктора и исправила темпоральную нестыковку. Это она нашла Первопредка и послала своих подчинённых в прошлое, чтобы его активировать.       Надо видеть глаза безопасника, это бесценно. А ещё в мозгу почему-то проскакивает странная ассоциация с прозвищем, данным мне Найро. Дакара. Мать пяти лунных демонов, абсолютно смертоносных тварей из талских мифов, командиров Последней Битвы и пожирателей душ. Вот и Верховный Совет, получается, эта мразь на свой лад приласкала. Или отвесила комплимент, как посмотреть.       …Последней Битвы. Тьфу, опять Армагеддон. Рагнарёк. Талли, варги-палки. Куда ни ткнись, везде ассоциативно догоняет. Интересно, Луони с той же проблемой сталкивается, или только мне везёт? И ведь смысла в этом нет ну совершенно никакого. Миф — это миф, чаще всего иносказание, рассматривать его буквально нельзя в принципе, а переносные смыслы не ясны. Разве далек может всерьёз воспринимать хоть какой-то миф? Нужны факты, текст без проверяемых фактов — это всего лишь бессмысленный набор слов, который совершенно нерационально принимать к сведению даже в шутку, даже для тренировки. Под понятие «Талли» может подпадать слишком многое. И если уж пытаться найти хоть какое-то рациональное зерно, то надо принять точку зрения хроноворов — это какая-то крупная, нет, сверхкрупная пространственно-временная коллизия с отголоском во всех временах и измерениях. А отголоском, кстати, может быть и миф о конце света…       — О чём размышляешь? — Эпсилон смотрит на меня исключительно пристально, хотя рентгеновский взгляд у него совсем не получается. Йота пока ещё не вправил глазки обратно в орбиты, просто молча на нас глядит. Бедняга, тяжело принять такую информацию — суприм на особом положении, который ещё и спутник Доктора, да ещё и в своём роде прародитель, да ещё и с мозгами набекрень.       — Твои вопросы заставили меня вновь задуматься о сущности Талли вообще и как мы с блондоской можем быть с этим явлением связаны в частности.       — Не думаю, что смогу тебе что-то на этот счёт посоветовать, говори с Контролёром Времени. Не знаю, как компаньонка Доктора, а ты точно под его пристальным вниманием.       Спасибо за информацию, а то я не догадывалась.       — Из-за Прихода Бури? — спрашивает Йота, окончательно решив принять участие в разговоре.       — Нет, — отвечаю. — Со мной вообще как-то странно.       — Хорошо разбираешься в физике Времени? — уточняет у безопасника Эпсилон.       — Это не входит в сферу моих обязанностей. Но у меня есть базовая подготовка, позволяющая пользоваться нашими темпоральными устройствами любой сложности, а также разбираться с аналогичными устройствами других цивилизаций. Но я в курсе, что время двумерно и имеет векторную направленность.       М-да, знаний столько же, сколько было у меня в день побега из каземата Альтака. «Не входит в сферу обязанностей», именно так, именно в этой формулировке.       — Двумерно — не вполне корректно, — начинаю я мини-лекцию, закидывая ногу на ногу. Подсмотрела жест, надо отработать. — Оно больше похоже на поверхность мягкого и очень эластичного шара — ну, это очень грубая аналогия, зато наглядная. Поэтому в нём так удобно создавать коридоры из точки «А» в точку «Б», слеплять или разводить события, собирать «пузыри» и делать ещё массу всяких любопытных штук. Просто большинство существ во Вселенной улавливает лишь одно темпоральное измерение вместо двух, отсюда и иллюзия линейности событий. Мы умеем просчитывать второе темпоральное измерение, Повелители Времени его интуитивно чувствуют, а всякие Древние — видят и пользуются без помощи аппаратуры.       — Гораздо интереснее структура темпоральной сферы, — подхватывает Эпсилон. — Я это хорошо знаю, в своё время пытался попасть в штат Контролёра Времени, но оказался недостаточно чуток к этой работе. Термин «хронон» знаком?       — Дискретная единица Времени, — отвечает Йота. — Или, проще говоря, «миг».       О, если бы всё было так просто.       — Всё сложнее, — снисходительно отзывается Эпс, словно читая мои мысли. — Все дискретные, неделимые кусочки Времени ещё и нелинейны, то есть, проводя очень грубую аналогию, двумерны. То, что мы от них улавливаем — своего рода тень от куба на плоскости, — он нарочно употребил слово «куб»? — Хронон в двумерном времени является частицей, а мы видим от него лишь тень, лишь проекцию — единый неделимый миг. Одновременно и частица, и миг. Также есть частица-вектор, известная нам как «артрон», и, как правило, поодиночке не встречающаяся, а только в связке. Связка представляет из себя два противоположно направленных вектора-артрона и один нуль-вектор, их общую точку отсчёта, называемую Z-нейтрино. В двумерном времени этот конгломерат — триединая частица, в линейном — вектор Времени.       Я это не так давно изучала, но Эпс как-то очень просто всё разжёвывает, доходит сразу и не надо продираться через многоэтажные формулы, сложные даже для далека. Хотя сперва куб всплыл, а теперь точка отсчёта — как будто специально. Спасибо хоть, не упомянул тетраэдр.       — Но ведь атом Времени вполне может быть овеществлён в виде тараниума, — недоверчиво говорит Йота, заинтересованный настолько, что буквально превратился в аллегорию слуха.       — Именно за счёт мнимой стабильности.       — Мнимой стабильности? — переспрашиваю я.       Руки Эпсилона расслабленно лежат на подлокотниках, но он всё же дважды хлопает правой ладонью, словно собирается с мыслями, прежде чем продолжить:       — Ещё раз. Что темпоральный «атом» из себя, в сущности, представляет? Два противоположно заряженных артрона, два вектора, положительный и отрицательный, соединённые стабилизирующей нейтральной частицей. Материал времени создан из них — бесконечного количества равноправных точек отсчёта, из которых растут противоположно направленные вектора. Причём каждый триплет развёрнут по-своему на этой двумерной плоскости, а вовсе необязательно вперёд или назад по линейному времени.       — А раньше считалось, что Z-нейтрино таскает между артронами энтропийный заряд, — втыкаю, не удержавшись.       — Это устаревшая теория, опровергнутая во время Великой Войны Времени, — отвечает суприм. — Всё сложнее, но при этом гармоничнее. Смотрите, смесь энергий плюса, минуса и нулевого разделителя даёт нейтральное темпоральное поле, которое корректно проассоциировать со статическим электричеством, — тонкое сравнение подобрал прямо на ходу, мне было бы слабо. — Если мы что-то перемещаем в двумерном времени, то этот объект пропитывается повышенной дозой темпорального поля. Попытка в нём что-то изменить, дестабилизировать, порождает хронопробой, подобный электрическому. Это и есть выброс артронной энергии, например, при регенерации Повелителей Времени. Она на этом статическом поле и завязана, оно как бы автоматически чинит себя, а заодно и пронизанный им трёхмерный объект, возвращает его в стабильное состояние.       Эпс делает паузу, чтобы перевести дыхание. Я его понимаю, мне тоже было бы тяжело столько времени говорить без остановки. Но как легко ему даются объяснения, аж завидно!..       Йота устраивается поудобнее, забравшись коленями в кресло и глядя на нас через спинку. Я ловлю себя на том, что готова смотреть суприму в рот, хотя вроде бы уже знаю всё то, о чём он говорит. А Эпсилон, собравшись с мыслями, продолжает рассказ:       — Если вектора не просто пошевелить, но попытаться оторвать от нулевой точки, ситуация становится ещё забавнее. Возбуждённый «атом», в котором вектора начали отделяться, пытается стравить лишнюю энергию. Для этого система порождает хронон, имеющий энергию, но не имеющий направленности. Если вектора были расшатаны недостаточно и система сохранилась, то, скорее всего, она поглотит этот хронон обратно раньше, чем он от неё полностью отсоединится — вот вам исправление поломки. Но если дестабилизация была сильная, хронон обретает достаточно энергии, чтобы отделиться и обрести самостоятельность. И сфера времени расширяется на один миг. Забавно, кстати, что сам по себе он не имеет векторности, больше похож на единицу площади доступного времени, и лишь в «жёстком» режиме движется в темпоральной плоскости, согласно заданному при рождении направлению. Если же энергия хронона начинает иссякать, его поглощает ближайший успокаивающийся «атом», съёживая время на тот же самый миг. Таким образом, темпоральная сфера находится в постоянной динамичной связке, где-то расширяясь, где-то сужаясь, и мы этого не замечаем только потому, что воспринимаем события линейно.       Прямо вижу перед внутренним взором время, которое описывает Эпс — такое текучее и гармоничное. И это куда более реалистично и натурально, чем поэтическая ерунда про два потока, которую зачитывала вслух Ривер Сонг в тот вечер, когда я в первый и последний раз в жизни пила алкоголь.       — Я слышал о свободных хрононах, — замечает Йота с ещё более живым интересом. Наконец-то вижу хоть какое-то проявление его личности, а не только инструкции на ножках, аж глаза горят. Да что глаза — я впервые вижу прототипа, раскрасневшегося от любопытства. Я вообще впервые такую реакцию на информацию вижу.       Эпсилон поуютнее откидывается в кресле. Ему бы поменьше изображать снисходительный тон, ещё приятнее было бы общаться. Но увы, это, наверное, профессиональная деформация, типа сарказма.       — Свободные хрононы действительно существуют, — соглашается он. — Они подобны гамма-излучению и влияют на окружающую среду так же губительно. Но для этого надо полностью разорвать трёхвекторную систему. Возбуждённые вектора — как два тягача, растягивающие прицеп с гравием в противоположные стороны. В какой-то момент не выдержат или крепления, или сам прицеп. Если не выдержат крепления, систему можно будет воссоздать, то есть «атом» разлетится на три части, но энергия стазиса вернёт их обратно. Но если сломается прицеп, то тягачи разлетятся с большой скоростью, а гравий рассыпется, то есть Z-нейтрино развалится на несколько жёстких хрононов, а свободные вектора будут производить противоположно-направленную темпоральную подвижку в двумерном времени. Сбросив лишнюю плюс- или минус-энергию, они замедлят передвижение и найдут себе недостающую пару, прихватив немножко хрононов. Соединение двух противоположных векторов и избыток энергии породят нуль-вектор в качестве связующего звена, и система самоорганизуется вновь. Тем временем высокоэнергетические, «жёсткие» хрононы будут рвать всё, что подвернулось на пути, до тех пор, пока не выдохнутся и не окажутся поглощены. Это естественный процесс, обуславливающий течение Времени в разных направлениях и существование темпоральной энтропии. Кстати, на основе того, что «атом» Времени можно рвать с развалом Z-нейтрино на жёсткие энтропийные хрононы, создавалось всё оружие темпорального уничтожения, стирающее объект из Времени. Вектора противоположно направлены и пробивают темпоральный «коридор» в два конца в том объекте, который попал под выстрел — если правильно задать параметры, хрононы устремятся и вперёд, и назад, стирая и прошлое, и будущее объекта. А вот если в окружающей среде хаотично образуются свободные хрононы с очень большой энергией, то они начинают заметно вредить даже в линейном времени. Простым языком говоря, если концентрация свободных мигов на кубический лер темпорального объёма в разы превышает норму, да ещё эти миги воздействуют хаотически, потому что каждый летит куда попало, что будет с подвернувшимися под такое темпоральное искажение объектами? Какая-то часть сдвигается в будущее, какая-то в прошлое, какая-то на день, какая-то на сто лет. Причём часть — это вовсе не обязательно элементарная частица, это цельная структурная единица. Частица, атом, молекула, клетка, орган, организм, даже связь между отдельными независимыми элементами, например, сильное или гравитационное взаимодействие… На макромир валится всё — и усталость материалов, возникающая из-за разницы темпоральных потенциалов, и токсикоз живого организма из-за умирающих тканей, и чем выше концентрация свободных хрононов, тем страшнее поражение. По сути, физическое проявление энтропии.       — О, а помнишь дезинформирующий тест для планктона, проверку на элементарные знания физики и умение быстро соображать? — вдруг вспоминаю я, даже хихикаю. — Когда наши нарочно говорили, что Z-нейтрино уничтожает электрическое поле в атомах. Кто поумнее, соображал, что в атомах не электрическое, а сильное взаимодействие. Таких был смысл переделывать в марионеток.       — Неужели среди низших рас, знающих о внутреннем устройстве атома, встречаются индивиды, способные поверить в такую ерунду? — вытаращивается Йота*.       — Представь себе, — пресерьёзно кивает Эпсилон, а я поддакиваю. Далеко ходить не надо — достаточно прогуляться до здания космопорта и начать спрашивать всех подряд. Хорошо, если один из десяти вспомнит про сильное и слабое взаимодействия, обычно низшими навскидку перечисляются только электрическое, магнитное и гравитационное. Ничего не знают и не хотят знать. П-плесень…       — Так вот, возвращаясь к нашей Зеро, с которой мы начали разговор, — улыбочка Эпсилона делается мерзкой. — Она путешествовала во времени, но при этом не пропиталась артронной энергией. Вывод?       Йота смотрит на меня взглядом, в котором проявляется вивисекторский интерес:       — Обычно так не бывает.       Я бы поморщилась недовольно, но лучше напустить на себя равнодушие.       — А это значит, в ней или что-то вытесняет векторные триплеты, или что-то их разрушает, — подсказывает Эпсилон. Та-ак… Интересная мысль.       — Свободные хрононы? — быстро спрашивает Йота. И я вдруг понимаю, что это может быть правдой. Что это очень, очень похоже на правду. Как там выразились Шакри, «след»? Жёсткие хрононы пробивают дорожки в ткани времени, и да, это очень заметный след, однако…       — Конечно, свободные хрононы, энергия которых идеально равна избыточному артронному излучению, полученному в ходе перемещения в Вихре, — хмыкает Эпсилон. — И артронка не накапливается, и хрононы навредить не успевают. По крайней мере, это самое логичное объяснение, вот только непонятно, откуда такая ювелирность и почему это активируется только при контактах с Вихрем, а не идёт постоянно.       — Контролёр Времени называл это парадоксом, — говорю я, не вдаваясь в подробности. Почему-то мне кажется, что другим прототипам их знать не нужно.       — А по-другому и не назовёшь, — пожимает плечами наш капитан.       — Кстати, — замечаю, — а откуда ты вообще всё это знаешь? Ну, насчёт меня?       — Может, я и не прайм, но умею правильно спрашивать и делать выводы, — отвечает Эпсилон с хитрецой. Так и тянет наподдать за его тон или как-то в ответ уязвить, но я пресекаю это недостойное желание. Любопытство для командования — положительное качество, а кроме того, он прав, это годится как рабочая гипотеза — вполне стройная и вполне проверяемая, и Контролёр Времени её тоже наверняка рассматривает, просто у него пока не было возможности заняться темпоральными экспериментами с моей персоной. Хм, быть может, если закроют проект «Прототип», я всё же протяну подольше, чем рассчитывала? Это немножко обнадёживает. И как я только сама не сообразила насчёт хрононов… Единственный ответ — я на самом деле очень не хочу об этом думать.       — Спасибо за подсказку, Эдлин, — говорю. — У низших существ в подобных случаях принято целовать в щёку или хотя бы пожать руку, но извини, это выше моих сил.       — И моих, — тут же напрягается он. — Так что не будем друг над другом издеваться, пока не работаем на публику.       Йота почти беззвучно хрюкает в согнутый локоть и тут же напускает на себя профессионально-бетонную рожу. Но поздно, спалился. Спрашиваю как можно более невинным голоском:       — Иалад, а как вы в отделе между собой называете Вечного?       Его выдаёт не пульс, не частота дыхания — только глаза. В такие моменты мы просто обязаны жалеть, что инженеры Серва сделали абсолютно совершенные контактные линзы, реагирующие на расширение и сужение зрачка.       — Никак. Вечный.       — Врёшь, — отвечает вместо меня Эпсилон. А казалось, он вообще на меня, а не на Йоту, глядит. Да-а, мне далеко до такого уровня наблюдательности за окружающими. Вот что значит, с рождения воспитан и натренирован, как надо.       — Да ладно, не хочешь говорить — и не надо, — вступаюсь я за безопасника. — Главное, что как-то называете. А то порой кажется, что у вас там у всех мозги из железобетона и инструкций.       — Это не так, — почти обиженно отзывается он. — Мы просто делаем свою работу. Думаешь, это легко?       — Я думаю, что у вас работа сложнее всего, — отвечаю серьёзно. — Я, например, не смогла бы провести грань между просто фразой и фразой, содержащей скрытую крамолу. Это надо чуять, как и степень сомнения.       — Ты сама — как ходячая крамола, — отведя взгляд, роняет Йота. — Вечный очень за тебя беспокоится. Он, конечно, ни за что в этом не признается, но со стороны видно.       Сижу, хлопаю глазами, в голове звон, словно по ней треснули кувалдой. Вечный… что? Не могу совладать ни с эмоциями, ни с лицом.       — Да он спит и видит мой расстрелянный труп, — выдавливаю.       — Неверно. Ты его совсем не знаешь. Он часто повторяет, что ты нужна Империи, несмотря на всю ту опасность, которую в себе несёшь, что связанный с тобой риск окупается с избытком. Единственное, что ему не нравится — это твоя относительная свобода. Но я пронаблюдал за тобой в действии и не могу с ним до конца согласиться — хоть твои методы странные, а образ мышления порой запачкан менталитетом низших, но ты чрезвычайно эффективна. Сидя у него под боком и под жёстким контролем, ты бы не смогла сделать столько полезного за такой короткий срок, а прототипы без тебя провалили бы операцию, едва столкнувшись с Доктором.       — Факт, — соглашается Эпсилон. А я начинаю чувствовать, как изнутри горит лицо. Что это? Я краснею? И вдруг не от гнева? И не от испуга? А тогда отчего? Непонятно.       Словно решив меня спасти, на мостик вдруг влетают Альфа и Гамма. Пока внимание отвлечено на них, отворачиваюсь к пульту управления и склоняюсь пониже, силясь взять организм под контроль. Хватит, хватит, надо успокоиться, ну чего я так разволновалась-то? Ну считают они меня профпригодной, ну приятно было это услышать, краснеть-то зачем? Глупое тело с непослушными инстинктами, хочу назад в поликарбид. Там всё это механикой регулировалось; сейчас бы ткнуть проволочкой куда надо, и всё стало бы параллельно, как две прямые на плоскости.       — Мы тут подумали, — говорит Альфа очень серьёзно, обращаясь к нам всем, — ведь Дельту можно восстановить. Не как прототипа, а как изначальную форму. Ведь есть же копия личности, и…       — Нет, — жёстко говорит Йота. Ту же реакцию ловлю и от Эпсилона, и от себя. Странно даже, что стратег-то не сообразил.       — Почему? — с вызовом спрашивает Гамма. Мне не нравится его тон, причём настолько, что всё остальное уходит на дальний план, остаётся только холод.       — Её не примут, — сухо констатирует Эпс. — Ты сам не понимаешь? Да, она ничего не будет помнить. Но остальные-то будут. И отпечаток из патвеба не убрать, он на ней завязан. Она всё время будет жить под этим гнётом — эхо её собственного бунта, косые взгляды и натянутые отношения с окружающими. Ты действительно ей желаешь такой судьбы?       Серв поникает, но возражений не находит. С аргументом и впрямь не поспоришь.       — Кроме того, это взбудоражит умы и помешает эффективно работать, ведь все знают, кто виноват в аварии, — безопасник такой безопасник. — Намного рациональнее будет отформатировать системы скафандра, заменить фильтр и подселить свежий эмбрион.       Чем бы в него швырнуть, чтобы заткнулся? Хоть бы не при Гамме такое говорил.       Встаю, подхожу к серву, заглядываю ему в лицо снизу.       — Гердан. Только что я дала второму стратегу совет — когда очень плохо, надо найти звукоизолированное место и выкричаться. Сейчас ты пойдёшь в свою спальную капсулу, закроешься в ней и будешь изо всех сил кричать, ругаться, злиться, пока не отпустит. Но потом я хочу видеть нашего Прототипа Гамму, и неважно, как его зовут для низших существ — весёлого, решительного, собранного и любопытного. А не эту двуногую твердолобую квашню. Ты меня понял?       — Не вполне. Что такое «квашня»?       Ну хоть любопытство включилось.       — Кислое тесто или ёмкость для его брожения, — отвечаю. — Сам выбирай, что к тебе больше относится. Кру-угом! Шагом марш!       Серв, не пререкаясь, разворачивается и выходит из рубки.       Мрачно впечатываю кулак в ладонь.       — Что-то мы расклеились, ребята. Нам срочно нужен маленький мотивирующий конфликт на парочку галактик или что-то с ним сравнимое. Как насчёт пригласить на чай президента талов и Доктора?..       …Поздно ночью, когда одна часть экипажа спит, а другая занята работой, я выбираюсь через верхний люк на обшивку «Нейтрино» и долго сижу, подставив лицо тёплому дождю, уютно пахнущему озоном. Дельты больше нет. Зато есть Бета, который очнулся, почти нечленораздельно обозвал нас надоедливыми болтунами и снова откололся, только не в кому, а в сопор. Есть куча работы по подготовке «культурных визитов» на корабль. И ещё более невозможная куча подрывной деятельности. И есть обычный тёплый летний дождь, и облака, мягкими пятнами отражающие свет прожекторов космопорта, и воздух, пахнущий свежестью и мокрым металлом.       И, набрав полные лёгкие этой тёплой влажности, я кричу, кричу, кричу…