Поликарбидная логика

      — Тлайл, Тлайл, девочка глупая… — чужая рука, незнакомая и знакомая одновременно, нежно гладит меня по голове и щеке. Другая поддерживает под лопатки. Кто-то подтянул меня на колени, насколько смог, и перебирает волосы, задевая скулу прохладным перстнем. — Ну куда же ты полезла, самоуверенная дурочка… Думаешь, раз далек, то всё можно? Глупый маленький скарианский ребёнок. Ну что ты опять натворила?       Доктор — а кто же ещё — стискивает меня сильнее, словно боится снова уронить.       — Не знаю, — говорю, не открывая глаз. Получается тихо и слабо, почти безжизненно, но зато это заставляет Доктора вздрогнуть и распрямиться. — Я почти ничего не помню. Три папиросы, отравление никотином. Таз есть? А то на пол блевану…       — Сейчас, — суетливо отвечает он, стараясь уложить меня на пол поаккуратнее. — Сейчас, потерпи немного.       Какой-то шум, топот, суета, то удаляются, то приближаются. Наконец, грохот шагов у самой головы, отдающийся в висках ломящей болью. Галлифреец помогает подняться и повиснуть над ведром для бумаг, а потом терпеливо придерживает мои волосы, пока я выворачиваюсь наизнанку. Прощай, йогурт, удачи, омлет.       Через десяток-полтора рэлов становится чуть легче, и я бессильно отваливаюсь на палубу, вся в ледяной испарине.       — Армейские… детоксиканты… есть?       Доктор, жалостливо глядя на меня, мотает головой.       — Нету. Чай есть. Но тебе нельзя. Могу холодную минералку принести.       — Согласна…       Пока он опять где-то носится, сгибаюсь от последнего, самого мучительного спазма, выплёвываю желчь в ведро и снова падаю. В глазах черно, вижу только мирно и дружелюбно сияющий ротор. Сволочь ты подлая, ТАРДИС. Как тебя Хищник терпит?       В рот тычется что-то холодное — а, это вернулся Доктор и пытается меня напоить. Похоже, я ненадолго ушла в отключку. Делаю глоток, другой… Всё, силы кончились, с трудом уклоняюсь от воды. Пить хочется, но нет сил глотать, и боюсь, как бы опять не вывернуло.       — Ты сможешь опереться на меня и перебраться на диван?       Да, где-то под балконом я видела диван. Нет, подняться не смогу. Но Хищник упорный, толкает меня так и сяк, пытаясь растормошить, потом отчаивается и волоком дотаскивает через консольную к вожделенной горизонтальной поверхности. Я кое-как шевелюсь, помогая поднять бессильное леденеющее тело на бархатистые подушки, обливаюсь холодным потом и стучу зубами, как перфоратор. В глазах то и дело темнеет, реальность теряется, и в какой-то момент я вдруг обнаруживаю, что тело накрыто толстым, восхитительно тёплым одеялом, а мне под голову подпихивают подушку, терпко пахнущую чистой наволочкой.       — Поспи, ТМД, — толкается в ухо шёпот Доктора. — Тебе очень, очень нужен отдых. А я постараюсь разобраться с тем, что ты опять наворотила.       …Через некоторое время в голове проясняется. Видимо, я действительно продремала несколько скарэлов. Слабость никуда не делась, головокружение тоже, но тошнота несколько унялась, и пот больше не льёт градом. Приоткрываю глаза и слежу за Хищником, зависшим у консоли. Его длинные мосластые пальцы порхают над клавишами электрического пианино, а глаза вцепились в экран мёртвой хваткой. Лицо осунувшееся и строгое, и никакой клоунады и масок, ни на диаметр электрона. Глухой, почти неслышный стук бело-чёрных клавиш, широкий взмах правой рукой и сильный удар по рычагу сбоку. Доктор закрывает глаза и опускает голову, шумно выдохнув. Не от облегчения — скорее, тяжело. Стоит так треть рэла, потом отходит и скрывается из поля зрения за тумбочкой, заваленной книгами. Но, судя по звуку, что-то отхлёбывает. Видимо, чай.       — Докто-ор…       Звяканье чашки о блюдце, хозяин корабля тут же появляется в поле зрения.       — Проснулась?       — Подтверждаю, — пытаюсь приподняться на локте, но сил не хватает, и я вновь падаю щекой на подушку. — Мне приснился странный сон.       — Сон? А разве далекам снятся сны? — он подходит и присаживается рядом, прямо на пол. Глядит на меня с интересом и одновременно с грустной нежностью, но это почему-то не вызывает отторжения, возможно, потому, что мне очень-очень хреново и хочется заползти в тёмный уголок, чтобы поскулить. В конце концов, Доктор — единственный во Вселенной, кому я могла бы просто пожаловаться на жизнь, в кого я могла бы просто поныть, потому что он меня знает, как облупленную, и при этом не далек и не совсем низший. Но это лишь умозрительное сослагательное наклонение, на самом деле я никогда до такого не опущусь.       — Мне приснилось, — бормочу, — мне приснилось, что я упала в Вихрь Времени. И столкнулась там с Хроносом. Он превратился в Белого Кролика и пил твой отвратительный чай. И ещё с кем-то там встречалась, только не помню, с кем. Мне очень, очень-очень надо было выжить, поэтому я слилась с Вихрем, впустив его в себя. И после этого вообразила себя существом, которому под силу создать идеальную звезду. Глупо и нерационально, да? Будто бы я стравила избыток артронной энергии в пыль, оставшуюся после Большого Взрыва, и из этого получилась звезда, большая-пребольшая голубая звезда. Вот только остатки энергии почему-то не смогла отдать, и там, в самом ядре, не закрылся темпоральный рифт. И вместо идеальной звезды, тщательно выверенной по парадигме Скасиса, получилась какая-то хрень…       — Замечательное уставное слово «хрень», — улыбается он, но совсем без иронии, беззлобно, даже ласково.       — Я могу перейти на формальную речь, — предлагаю в ответ чуть обиженно и получаю в ответ горячее отрицание. — Где мы сейчас?       Он улыбается чуть шире, блеснув ровными зубами:       — На заре Вселенной. Переместились на пятнадцать тысяч лет вперёд от того момента, где я тебя подобрал, и на световой час в сторонку от звезды имени бешеного далека, а то ТАРДИС могла не выдержать давления и температуры в её ядре. Сейчас высчитываю координаты, что это вообще за светило такое ты засветила… — и добавляет, делая вид, что не замечает моего лица: — Глюкозу дать?       — Лучше просто воду. Минеральную, — выдавливаю в ответ.       Что, это был не сон и не укуренные галлюцинации? Так, сейчас ты, девушка, будешь пить минералку и поступательно восстанавливать всё, что с тобой произошло там, в Вихре.       Глотая прохладную колючую шипучку, притащенную Доктором, я стараюсь вспомнить, что же было. Расцепившиеся руки, падение из ТАРДИС — помню. Хроноса помню. Кажется, я даже что-то из-под него выбила… Ах, да! Он починил нам солнце, или сказал, что починил; пока не вернусь, правду не узнаю. Потом… Потом начались абсурдные галлюцинации, видимо, под влиянием табака. Смутно вспоминаю какие-то ассоциации с популярной земной сказкой Кэррола — Белый Кролик, гигантский чайник Сони и её файф-о-клок, на который пригласили Венди Дарлинг… Я там поняла что-то важное, очень важное. Но оно забылось. Возможно, это вообще были глюки, вызванные высокой концентрацией никотина, и мне только кажется, что я что-то поняла. Так ведь тоже бывает.       А звезда… Да, смутно, очень смутно я помню, что у меня не было другого выхода, что мне надо было слиться с Вихрем, чтобы выжить. Все математические расчёты даже застряли в мозгу; та-а-ак, я набрала несколько тысяч атто-омег? Ничего себе… Удивительно не то, что я смогла с их помощью запалить светило, а то, что я не сдохла раньше, ещё в Вихре.       — Знаешь, Доктор… Ты ведь можешь гордиться собой, — говорю, выдавливая горькую улыбку. — Ты опять спас мир от гениального плана далеков.       Он вопросительно приподнимает брови, но я так устала рассказывать, что не нахожу сил продолжать. Закрываю глаза и разжимаю пальцы, чувствуя, как в последний момент у меня подхватывают падающую бутылку. Всё, сил нет.       В редкие моменты просветления между провалами в темноту я помню мягкий медно-зеленоватый свет, словно сквозь толщу воды льются солнечные лучи, и Доктора, то приносящего мне грелку, то поправляющего подушку, то просто молча сидящего рядом. В очередной раз я сделала о нём скоропалительные и в корне неверные выводы, но это просто от того, что я его совершенно не понимаю и, наверное, никогда не пойму. Он живёт по своей собственной логике и своим собственным законам, мало сообразующимся и с нашими, и с галлифрейскими. Пожалуй, наиболее близкая формула, к которой я могу подвести его поведение, это «ценить то, что на глазах, и забить на всё, чего не видишь, потому что рано или поздно там тоже окажешься и тоже заценишь». Но попытка в очередной раз врубиться в то, как работает мозг моего врага, отнимает так много сил, так много сил… Поставить себе галочку — никогда больше не превышать табельную дозу, даже в критических ситуациях!       В четвёртое или пятое пробуждение, пока Доктор пытается взбить у меня под головой подушку, с трудом вспоминаю про пачку папирос. Хочешь, не хочешь, а надо принять окончательное и радикальное решение на её счёт:       — В кармане плаща… Табак… Уничтожь… Эту дрянь…       Прохладные пальцы соскальзывают мимо щеки, и я слышу удаляющиеся шаги и шуршание ткани. Внутри всё переворачивается от протеста, ладонь встаёт наизготовку к удару молнии — наверное, я неосознанно сопротивляюсь, не желая отдавать наркотик. Гигантским усилием воли заставляю себя положить руку обратно, потому что если пачка останется у меня, я опять сорвусь. А мне не хочется на чистку лёгких. Всё это отнимает остаток сил, и я вновь проваливаюсь в темноту, в мучительный бесформенный бред, ползающий по мозгам холодной головной болью.       Когда же это кончится?       Когда-нибудь кончится.       Не знаю, через сколько времени я наконец открываю глаза и понимаю, что всё в порядке. Мигрень растаяла, тело отогрелось, в глазах не плавают чёрные пятна, руки не трясутся, и даже есть хочется. Осталась небольшая слабость, но, скорее всего, она банально вызвана голодом.       Доктора в поле зрения нет, и звуков, подсказывающих его местоположение за завалами, тоже не доносится. Сажусь, всё ещё кутаясь в одеяло, и оглядываюсь. На дальнем подлокотнике дивана замечаю книгу, медицинский справочник по наркологии. Рядом, на полу, аккуратно поставлены мои ботинки. Интересно, Хищник долго искал застёжки или отверткой обошёлся? Бронзовый плащ наброшен на тумбочку со штабелем литературы на санскрите, но мне лень искать в памяти нужные словари, чтобы узнать хотя бы названия книг, или сконцентрироваться на понимании неизвестного текста, чтобы сработал автопереводчик ТАРДИС. Это всё сейчас не имеет значения.       Убедившись, что в положении сидя меня не ведёт, а Доктора на мостике вроде бы нет, сую ноги в ботинки и осторожно встаю. С одеялом расставаться неохота, в нём очень уютно, и, завернувшись в него, я ползу к лестнице вниз. Там холодильник, где лежит клубничный йогурт. Сейчас бы сразу стаканчиков шесть. Или десять. А я, оказывается, не просто, а ужасно голодна, словно сутки ничего не ела. Быть может, так оно и есть.       Из-за бардака приходится дойти почти до самой консоли, чтобы обогнуть заваленный хламом стеллаж, и я с любопытством бросаю взгляд на монитор. Увы, он не показывает ничего, кроме яркого голубого гиганта. Меня всегда умиляла манера землян называть самые древние звёзды «третьей популяцией», хотя по логике она первая, а третьей являются светила вроде их родного солнца. Древние звёзды, конечно, были не самыми живучими, а ещё точнее, самыми неживучими — выгорали за сотню-другую миллионов лет, но успевали насинтезировать достаточно вещества для появления более устойчивых звёздных разновидностей. Например, к моменту выхода далеков в космос они уже все перевелись настолько, что их и в самые мощные телескопы на границах Вселенной найти было невозможно. Но, покорив Время, мы смогли их изучить.       А любопытно, думаю я, закрылся ли всё-таки рифт внутри первой в мире звезды? А если нет, то что из этого выйдет, как это повлияет на реальность? Вот забава, если из её взрыва образуется, допустим, туманность Каскад Медузы. Или Око Тантала. Мощность-то подходит. Вселенная расширяется и постоянно, но неравномерно движется, расчёт современных мне или Доктору координат может занять не одни сутки даже у нашего главного компьютера. Одно понятно: моя затея с идеальной вселенной потерпела сокрушительное поражение в борьбе с главным источником хаоса в мире — Доктором. Но особой досады я, как ни удивительно, не чувствую. Наоборот, что-то подсказывает, что с моим творением всё не слишком просто, и случилось это непоправимое «непросто» именно из-за вмешательства Хищника. Да, идеальной Вселенной не получится, но одновременно с этим он спас линию времени далеков, которую я едва не перечеркнула в никотиново-артронном угаре. Хорошо со своими обязанностями справляется Мать Скаро, ничего не скажешь. И звезда имени галлифрейско-скарианской дружбы народов тоже наверняка особенная. Совершенно особенная. Иначе бы не было такого мощного темпорального эха в моей жизни.       Путаясь в одеяле, спускаюсь вниз и с полдороги понимаю, где Доктор — как всегда, копается под консолью, что-то бормоча себе под нос. Пиджак висит на перилах, рядом на полу валяется котелок. Забыв про всё, стою и гляжу на шевеление в проводах. Потом, устав ждать, когда галлифреец меня заметит, громко спрашиваю:       — Еда есть?       — Во, очнулась, — перемазанная машинным маслом рука отводит особо мешающие кабели, и из таинственных глубин подконсолья высовывается конопатый нос.       — Имеется. Потребность. В пище, — раздельно повторяю я, чтобы Доктор наконец ответил на поставленный вопрос.       Рука прекращает держать кабели и тычет в одну из стенных панелей:       — Поройся там.       Ага, так вот где у него хранится молоко… Впрочем, в самой холодной глубине я всё равно вижу знакомые стаканчики с цветастыми фольговыми крышечками, наверняка материализовавшиеся там рэл назад. Но и молоко сгодится. Будет чем запить еду.       Устроившись на портативном электрогенераторе, пальцем выскребаю йогурт и прихлёбываю молоко прямо из бутылки.       — Сколько я проспала?       — Сутки.       — Независимые или по локальному бортовому времени?       Доктор снова высовывается из кабелей и смотрит на меня, как на идиотку:       — А ты сама как думаешь?       — Я никак не думаю, — отвечаю, отпивая молоко. — Я после общения с хроноворами хочу чётких и конкретных формулировок и однозначных ответов на свои вопросы.       Нос исчезает в проводах, а через миг в глубине рассыпаются голубые искры и галлифрейские проклятия. Потом доносится более адекватное:       — Я тебя прекрасно понимаю. Хронос и меня когда-то наколол.       — Расскажи-и?       — Тьфу, и как я раньше не замечал в твоём голосе этих интонаций? — немедленно реагирует Хищник.       — Я старалась их контролировать. Расскажи-и.       — Мастера помнишь? Хотя, странный вопрос к далеку… Он, дурачина, решил, что крут и сможет контролировать хроновора. В итоге утопил Атлантиду, хотя я очень старался ему помешать. А Хронос, вырвавшись в Вихрь, быстренько вызвал нас обоих на ковёр. Мне в благодарность предложил одно желание, прямо как джинн из сказки, а Мастера собирался наказать, не буду уточнять, как. Я и попросил освободить этого балбеса, потому что в нашем континууме на него найдётся своё правосудие.       — И Хронос его освободил, в том числе и от тебя? — несложно было догадаться, как поступит эта мерзкая энергетическая тварь. Ух, так бы и уничтожила! Вот о чём надо было его в кредит попросить — чтобы пошёл и убился вместе со всеми своими детишками. Тогда бы и долг было некому стребовать.       — Угу, именно так, — подтверждает Доктор. — Просто выпустил на волю, чтобы дальше бегал и гадил, раз не дали прихлопнуть. За что я боролся, на то и напоролся.       — Всё зависит от формулировки, — отвечаю, слизывая капельку йогурта с пластикового бортика стаканчика. Эх, свежей клубники бы сюда. — Если она хоть в чём-то неоднозначная, Хронос непременно подстроит диверсию. И его сородичи тоже.       — Знаешь, я догадывался, как он поступит. Наверное, просто хотел дать Мастеру шанс одуматься.       — Сколько их было, этих шансов? — не могу удержать презрения в голосе.       — Может, и чересчур много, — ничуть не обидевшись, отзывается Доктор. — У тебя нет друзей, иначе бы ты поняла, как важно в них верить несмотря ни на что.       Конечно, у меня нет друзей. Потому что у меня есть братство далеков, одна огромная семья, где все действительно равны, где каждого объективно оценивают по способностям, где царят справедливость и гармония. Друзья нужны, как эмулятор того же самого, чтобы было на кого опереться в менее совершенных обществах. Но объяснять это Доктору совершенно бесполезно, он стопроцентно слышал нечто похожее от моих сородичей и ничего не понял, потому что не хочет понимать.       — Я вижу одно. Гибель Атлантиды, разрушение Логополиса, войны цивилизаций, спровоцированные Мастером — это всё для галлифрейских друзей возведено в ранг незначительного. Далеки в этом аспекте более объективны.       — Я не пытаюсь его оправдать!..       — Зачем пытаться делать то, что уже сделано? Даже на суде Скаро ты старался его, как это, отмазать, хотя проходил по делу как свидетель, а не адвокат. Правда, у нас вообще не бывает адвокатов… Ты всегда прощаешь своих друзей, что бы они ни сделали. Исходя из этого пункта, я могу расценивать твоё отношение ко мне, как дружеское?       Нос высовывается в третий раз, потом Доктор появляется весь.       — Какой иезуитский подступ к вопросу, — выражение конопатого лица можно, пожалуй, расценить по критерию «восхищение». Хищник берёт ветошку и начинает оттирать руки. — Это ты так дружить предлагаешь?       — Нет. У далеков не бывает друзей. Но я пытаюсь для себя логически обосновать твоё ко мне отношение. Потому что пока я его не понимаю, оно слишком противоречивое.       Он долго-долго на меня глядит, словно для себя решает, кто я ему. Наконец, спрашивает:       — А как по-твоему, бывает дружба в один конец?       — Данные отсутствуют, — даже не задумавшись, отвечаю я. — Для меня это явление чужеродно. Персональная привязанность определена как атавистическое проявление инстинкта размножения, который далекам совершенно не нужен.       — О, эта ваша идеология!.. — глаза закатываются, руки всплёскивают, ветошка улетает в стену мимо ящика. Бардачник.       — Это не Общая Идеология, это открытие, сделанное на базе проекта «Прототип», — отвечаю флегматично. А почему бы и не разъяснить, где он ошибся? — Ты рассчитывал на материнский инстинкт, но он у нас и не пропадал, просто трансформировался ещё на заре цивилизации в заботу о сородичах и об обществе в целом. А вот инстинкт размножения подложил под проект мину замедленного действия. Хорошо, что его первые проявления удалось вовремя отследить и остановить работу.       Доктор снова глядит на меня с терпеливой жалостью, но сейчас это не обижает. Иммунитет выработался, что ли?       — Влюблённые далеки, целующиеся по кустам… Что стало с Герданом и Судиин?       Молча смотрю на него. Сам догадайся, умный.       Он тяжело вздыхает и отводит глаза:       — Спросил он у далека. Неужели нельзя иначе?       — Прототип Гамма, он же Гердан, был казнён именно за этот вопрос, — прищуриваюсь я и демонстративно гляжу в область двух сердец, а потом пытаюсь поймать взгляд Хищника. Но он окончательно отворачивается, направляясь к пиджаку.       — Пол-ликарбидная логика. А с тобой что теперь будет... Мать Скаро?       Надо же, не прошло и года, как поинтересовался.       — Твой прогноз оправдался. Меня полностью реабилитировали, включая персональный шифр. Сейчас выращивают новое тело, чтобы переписать из прототипа обратно в далека.       Рыжий стряхивает с котелка соринки и, пригладив пятернёй лохмы, опускает его на голову.       — Ну и толку тебе с этого, — говорит, — опять будет консервная банка и рожа набекрень.       — Лучше набекрень рожа, чем мозги, — отвечаю ему в тон.       Доктор оборачивается и внимательно на меня смотрит. Как-то чересчур внимательно, даже не по себе делается.       — Слушай, — говорит, — мне не хотелось бы тебя разочаровывать, но есть шанс, что твоя обратная трансформация отложится.       — Мотивируй? — отвечаю, выскребая остатки содержимого из второго стаканчика. Вдруг вспоминается, что когда-то Доктор точно так же лопал пальцем йогурт на уличной скамейке возле супермаркета. А теперь вот я проторенной дорожкой пошла.       — Это, наверное, странно прозвучит… Но ты же вроде бы правша?       — Подтверждаю.       — Тогда скажи, какой рукой ты сейчас ешь.       — Правой.       — Ещё раз, какой рукой ты сейчас ешь? — настойчиво повторяет он, и это заставляет меня наконец поглядеть на свои пальцы.       Ну да, правой.       То есть…       Перехватываю стаканчик в другую руку и снова макаю палец в розовое ароматное содержимое. Всё то же самое, только уже не очень удобно… И я не меняла браслеты местами. Тогда почему проволока слева, а маяк — справа?       Варги-палки.       Поднимаю взгляд на выжидающую физиономию Хищника.       Молча глядим друг на друга.       — Поняла? — спрашивает он наконец.       — Меня отзеркалило? — спрашиваю, хотя ответ настолько очевиден, что вопрос глуп в своей ненужности. Внутри что-то недобро ёкает. А что ещё во мне изменилось после пролёта через Вихрь наоборот?       — Угу. И хотел бы я знать, что ещё в тебе теперь не так, — в точности вторя моим мыслям, отзывается Доктор.       — Сколько атто-омег на мне оставалось висеть, когда ты меня вытащил? Тысяч пять? — не вполне удачная формулировка, но рыжий меня прекрасно понимает:       — А двадцать пять не хочешь? Доза, несовместимая с жизнью, но она вся обнулилась, пока ты спала. Тлайл, — он присаживается на ступеньку, — понимаешь, ты, похоже, единственная во Вселенной, кто попал в Вихрь не с того конца. Других случаев я не знаю. На всяком, кто в нём бывал, остаётся отпечаток артронной энергии, но это зона выхода, понимаешь? А ты вышла через вход, через зону z-нейтринного распада. По крайней мере, это объясняет…       — …почему на мне не было артронного отпечатка, когда мы познакомились и ты заинтересовался необычным далеком, — заканчиваю я. — И это настоящая причина, по которой ты взял меня на борт. Так?       — Мне что, в тон тебе ответить «подтверждаю», раз уж ты обо всём догадалась? — ворчит он. — Хотя и без этого странные речи про белых бычков в исполнении мини-танчика обращали на себя внимание. Сколько регенераций было, а это я так и не забыл, — Хищник одёргивает рукава пиджака. — Бери свой йогурт, пошли наверх. ТАРДИС должна была досчитать, что ты там натворила.       — Мы натворили, — поправляю я его, выпутываясь из одеяла, аккуратно его складывая и протягивая Хищнику, уже поставившему ногу на первую ступеньку. — Если бы не твоё вмешательство, я бы переписала Вселенную под далеков. Знаешь, это было бы так красиво, так… структурно, так… равновесно. Но… Пришёл Доктор, и результат операции стал стопроцентно предсказуемым.       — Я впервые слышу в твоём голосе не только сарказм, но и вдохновение, — вдруг резко оборачивается он на лестнице так, что я от неожиданности едва не роняю еду и не падаю навзничь. Но достойный ответ рождается сразу:       — Ты всегда слышал меня через электронный усилитель. Он уродует голос. Только далек может уловить интонации далека сквозь броню; разве ты не помнишь голос Каана без динамика?       — Ну… да, — соглашается он задумчиво и почти неохотно, потом разворачивается обратно и бегом взлетает по лестнице к консоли. — Эй, иди уже сюда, не копайся!       Пффф, можно подумать, это я на лестнице тормозила и другим прохода не давала. Поднимаюсь следом и вижу, с каким энтузиазмом он изучает монитор консоли, швырнув одеяло на капитанское кресло. Режим под кодовым названием «Доктор опять нашёл что-то необычайное» активирован, сколько регенераций далеки встречали, у стольких бывала подобная гримаса с горящими глазами и улыбкой от уха до уха.       — Ну? — спрашиваю, подходя и стараясь через его плечо разглядеть, на что он там таращится.       — Ну, — отвечает он и оборачивается на меня. Нет, это уже не котик, охотящийся на бабочку. Это уже маньяк, от которого хочется спрятаться. Но мне не пристало шарахаться от пышущего восторгом врага.       — Предполагаю по выражению твоего лица, ты опознал звезду. Доложи о результате… пожалуйста.       Хищник даже не делает замечания за прорвавшийся командирский тон и дурацкую попытку его смягчить. Такое ощущение, что он вообще моих интонаций не заметил.       — Ккабу знаешь?       — Нет, — действительно, впервые слышу это слово, и в мозгах никакой тревожный звоночек не звонит.       — Угу… Яртус? Или такая смешная версия, как Поллианна? Сколько народов, столько и названий.       Пустое сочетание звуков. Пожимаю плечом.       — Почему я должна знать эти термины, объясни-и?       — Потому что все они относятся к ней, — кивок на экран.       Любопытно, Хищник прочтёт по глазам, что я сейчас с ним сделаю, если продолжится это выматывание моего терпения, или нет?       Мосластые руки сжимают мои плечи. Конопатый нос замирает напротив моего носа — Доктор нагнулся, чтобы заглянуть мне в глаза.       — Самая первая звезда, ТМД. Самая первая во Вселенной. Просуществовавшая, вопреки законам астрофизики, дольше всех других звёзд своего типа. Невозможно дольше — благодаря незакрытому рифту, который ты прободала своим поликарбидным лбом. Она горела бы до сих пор, если бы не.       Вопросительно приподнимаю бровь. Ну, и?       — Ты так и не понимаешь? — глаза Доктора пылают бешеным восторгом. — Мы сегодня создали современную теорию перемещений во Времени, Тлайл. Не думал, не гадал, что та звезда, которую Омега с Рассилоном подорвали, имела внутри себя рифт. С ума сойти, в ней был рифт, рифт! Знаешь, только сейчас понимаю, какое значение это имеет для физики. Какое значение это имеет для всех достижений Галлифрея… Что с тобой?       Вот, значит, как. Высвободившись из хватки Доктора, опираюсь на консоль и гляжу на ротор. Ах ты, мразь. Да ты себя создала!!! Око Гармонии. В тебе его копия. Око Гармонии, источник могущества Галлифрея. Я виновна в его создании. Я… Мама-радиация, что я натворила?! Как я могла стать ответственной за такой кошмар?! Что теперь будет?..       Так вот почему ты радовалась, гадина, когда меня встретила. Вот почему ты постоянно открывала для меня дверь. Ты меня не просто знала. Ты знала, что за созданием Ока стоят твой обожаемый пилот и я, и что наша встреча создаст предпосылки к появлению ТАРДИСов на свет. Ты, пользуясь своей относительной свободой и мной, как парадоксом предопределения, создала свой народ, если это слово допустимо употреблять про живые темпоральные корабли. Ты использовала меня, хитрая галлифрейская дрянь, как отмычку ко Времени – созданную не тобой, но грамотно применённую. Ты сумела обмануть далека, который не единожды обманул Доктора. Ведь я видела, что ты что-то задумала, я догадывалась, что это что-то нехорошее, но ты грамотно сыграла на моём любопытстве и менталитете, ты знала, что я не удержусь и спрыгну, стоит лишь намекнуть, что это нужно для всех. Уважаю — и люто ненавижу! Так бы и уничтожила!       И вопрос, чем ты сама заплатила за свой фортель. Потому что со мной, наверное, теперь не всё просто, хорошо бы отделаться отзеркаливанием, но... Сила любого действия всегда рождает противодействие. У любой крупной издёвки над Вселенной всегда есть маленькие неучтёночки и небольшие постэффекты. Ты — явное проявление того самого надсистемого элемента, о котором я рассказывала прототипам и Найро. Ты — ТАРДИС Доктора, уникальная и неповторимая, как и твой хозяин. Ты таскаешь его по всему пространству и времени туда, где он нужен. Не на твой взгляд, а просто нужен, как хирургический нож, вычищающий мир от всего, что может нарушить его баланс. И одновременно разрушающий этот баланс с другого конца самим фактом своего существования. Любое твоё действие так же должно отражаться на вселенском равновесии, и надеюсь, тебе всё это даром не пройдёт. А я постараюсь подлить масла в механизм, ведь, как далек, я обязана поквитаться за использование представителя высшей расы в качестве предмета. Я не салфетка, которую можно смять и выбросить, и заставлю с собой считаться. Ты ещё это прочувствуешь, обещаю. Ты и твой хозяин. Я найду способ вернуть должок, даже если отзеркаливание – единственный постэффект. За мной не заржавеет, за мной вся Империя.       Тихое клацанье каблуков. Кошусь на Хищника — он отступил от меня на пару шагов, а лицо даже не озадаченное, а напуганное.       — Что? — спрашиваю. Получается слишком резко, надо взять себя в ложноручки. Как там звучала с виду простенькая, но на самом деле глубокая мудрость землян, месть — это блюдо, которое подают холодным? Меня использовали против моей воли. Добро, я сделала выводы. Больше никто и никогда не воспользуется мной, как предметом. Лучше сдохнуть, чем быть чьей-то игрушкой.       — Эй, — Доктор мирно приподнимает руки, — давай без пальбы по ротору.       Киваю. Я, конечно, очень хочу уничтожить ТАРДИС, но не вместе с собой, хватит с меня самоубийственных идей. И так уже доигралась, послужила Галлифрею, Повелители Времени могут весело попрыгать на остатках моей репутации, втаптывая её в грязь. Скрипнув зубами, убираю руки с консоли. Вообще, могло быть и хуже. Не знаю, как бы я смотрела на сородичей, если бы сотворила, например, двойную звезду Галлифрея. Вот где жесть-то. Око Гармонии — это ещё не так скверно, в конечном счёте, оно доставило нашим врагам немало проблем, да и нам тоже пригодилось, мы раскололи эту галлифрейскую технологию. Но у нас есть уже более совершенные методы получения необходимой для темпорального прокола энергии, чем старая добрая полумёртвая звезда. Прогресс не стоит на месте. Я не то чтобы сильно что-то нарушила, скорее, зафиксировала вчерашний день, нарисовав большую обратную петлю событий. Это неважно. Куда важнее то, что произошло из-за этого со мной и насколько это опасно для Империи. И не этого ли добивалась Тень, раз её образ так прочно сцементирован в моём подсознании с фактом падения в Вихрь. И вообще, связано ли это с моим мутным появлением на свет. Вот где ужас-то – что-то наверняка изменилось во мне или вокруг меня, а что конкретно, неизвестно.       — Кстати, у тебя глаза покраснели. Не сказать, чтобы очень критично, но ты сейчас как крыска-альбинос, не спавшая неделю, — вдруг замечает Доктор, словно пытается меня отвлечь, переключив с гнева на что-то обыденное. Это так хорошо совпадает с моими жалкими попытками успокоиться и так нелепо звучит, что злость и испуг унимаются. Вдруг чувствую, что он прав — под веками такое жжение, словно туда песку насыпали.       — Линзы. Я их больше суток ношу всухую. Подожди…       Отхожу к плащу, лезу по карманам. Где-то был флакон с каплями.       — Да сними ты их вообще, — доносится сзади. — Так давно хочется поглядеть тебе в глаза, а не в пластиковые заглушки. Или это у тебя вместо поликарбида с металертом, чтобы хоть какой-то барьер ставить? А зря, глаза – зеркало души, и…       Трепло. Перебиваю:       — В линзах имеются прицел и дальномер, их снимать бессмысленно. Есть сложности с привыканием к бинокулярному зрению, — прохладные капли падают на роговицу правого… нет, левого глаза; любопытно, сколько я ещё буду путаться? — Допустим, мы создали Око Гармонии и всё то, что из-за него заварится, включая Войну Времени. Твоя ТАРДИС устроила самый глобальный парадокс предопределения во Вселенной, поиспользовав меня, как инструмент. А ты за неё даже не извинился. Что дальше?       Негромкое хмыканье.       — Маленькая обиженная ТМД. Ну, для начала ты могла бы ответить, откуда всё-таки у далеков понятие «мать»?       — Спишем на эдипов комплекс Давроса, — издевательски предлагаю в ответ, заливая второй глаз. — Это всё, что тебя беспокоит?       — А что тебя беспокоит?       — Отчёт Императору. Я не смогу скрыть от него подробности, даже не потому, что он увидит любую ложь, а потому, что члену Верховного Совета лгать своим не пристало.       Сзади — выразительный кашель. Между прочим, мог бы и догадаться по титулу, но прохлопал так же, как и я.       Впрочем, Доктор быстро берёт себя в руки:       — О, так тебя можно поздравить не только с амнистией, но и с повышением?       — Подтверждаю, — убираю флакон обратно и накидываю плащ. Сую руки в карманы. Разворачиваюсь.       Хищник смотрит на меня чересчур пристально для лёгкого тона вопроса:       — Значит, всё-таки не просто лейтёха-архитектор?       Пожимаю плечом с видом «так получилось». Объяснять настоящее положение дел и долго, и незачем, и вообще, это дискредитация далеков в глазах их главного врага. Пусть себе додумывает, что хочет.       — Знаешь, — продолжает Хищник, не дождавшись ответа, — я так и не могу определить своё к тебе отношение в понятных далеку терминах. Но только не вздумай считать, что это чисто научный интерес, а то, сдаётся, ты именно по этой причине мне и врезала.       Вопросительно гляжу в ответ. Проявление галлифрейской телепатии? Когда же я стану к ней устойчивой?..       — Ну, извини, если я ошибся, просто было именно такое ощущение. Знаю, сам дурак, можно было придумать что-нибудь поумнее для первого вопроса, но я слишком оторопел, просто не знал, что сказать… А, кстати. Ещё один дурацкий вопрос. О каком таком истинном враге ты говорила?       Поневоле срывается вздох. А я уж думала, что он и не спросит.       У меня было много лет на то, чтобы поразмышлять обо всяких любопытных вещах, и много информации в ложноручках. И в частности, я размышляла о Докторе, о наших с ним встречах, перебирала все известные о нём факты, искала слабые места и методы борьбы с нашим главным врагом. Высказанные соображения о системе и надсистеме — это лишь макушка айсберга, истина лежит глубоко под поверхностью. Потому что до всех этих мыслей о скрытом элементе, о надсистемном влиянии, я дошла именно через обдумывание Хищника и его значения для далеков в целом и мира в частности.       — Если я объясню, это причинит тебе боль, — честно предупреждаю я.       Доктор делается серьёзным.       — Я настаиваю.       — Хорошо, — отвечаю. Сам нарвался. — После войны ты остался единственным Повелителем Времени, способным влиять на него не ради собственного развлечения, а ради вселенского равновесия. В тебе воплотился весь твой народ, вся его миссия, всё его значение. Это очень опасно для мира. Каждое твоё действие, каждое твоё слово, каждая твоя мысль теперь имеет огромные последствия, и чем дальше, тем ярче это выражается. Поэтому Вселенная старается тебя уравновесить. Сперва она дала тебе идеальную девушку. Но Розу ты потерял. Тогда она подарила тебе идеального друга. Но и Донну ты погубил. Тогда она сотворила для тебя идеальную жену — но и Ривер ты угробил. Знаешь, что будет следующим? Рано или поздно мир подарит тебе идеального врага. Потому что больше ничто не может тебя удержать. Вселенная пока в поиске, я это вижу со стороны, трезво оценивая твою биографию. Но рано или поздно твой враг появится. И он будет действительно идеальным.       — То есть? — Доктор слушает меня с предельной серьёзностью, это даже немного напрягает.       — Он будет твоей полной, абсолютной противоположностью. Вы не сможете друг друга обыграть. Каждая победа обернётся поражением, каждое поражение — победой, общий счёт всегда будет ничьей и на пользу Вселенной, в точности по Шестой теории Круйиса. Но сколько вы при этом положите народу, я бы не хотела знать. Потому что даже для далеков это астрономические величины. Предтечи врага уже явлены, обернись и погляди, сколько их вокруг тебя. Ты уже перешёл ту черту, за которой Личность превращается в Силу. Ты уже не персона, а явление. Поэтому каждое твоё действие начинает требовать противодействия. Система нарушена; об этом меня давно ещё предупредил Каан, но я начинаю понимать его пророчество только сейчас. И ты — одно из проявлений этого нарушения. Помнишь нулевой закон термодинамики? Любая нарушенная система стремится к равновесию и рано или поздно его восстановит. Твоя ТАРДИС, далек Каан, другие Повелители Времени — все пытались найти хоть кого-то, чтобы удерживать тебя, находили тебе идеальных союзников. Даже твои враги старались тебя уравновесить, набираясь опыта и заключая альянсы. Мир поставит тебя на место. И коль скоро не удалось этого добиться позитивным влиянием, он воспользуется другой возможностью. Ты становишься богом, Повелитель Времени, и сам это понимаешь, и сам от этого бежишь, боясь повернуться лицом к факту. Именно поэтому тебе нужен кто-то, кто будет тебя останавливать. И если друзей ты не принял, то это будет равный тебе враг. И когда он появится — а он появится, — я буду ему помогать. Потому что тебя надо останавливать, и твою зарвавшуюся ТАРДИС тоже. Вы — даже не часть Шестиединой системы Стражей, но лезете в слишком глубокие структурные связи мира. Ты не думал, что будешь делать, когда кончится каждое место, которое ты мог бы посетить, не рискуя столкнуться с самим собой, когда кончится каждая дата, в которую ты мог бы прилететь, не рискуя нарушить баланс мироздания? Доктор, опомнись. На тебе слишком большая ответственность за любое твоё слово, даже за любую твою мысль. Возьмись за ум, пока не стало поздно, пока мир не создал равного тебе противника.       Его лицо постепенно из серьёзного делается злым. Похоже, я действительно бью по болевым точкам.       — Да, остепенись, вернись на Галлифрей, сядь в президентское кресло и дави зевки, пытаясь привести этот серпентарий единомышленников к единому знаменателю! — рявкает он на всю консольную, как только я делаю паузу. — Нет уж, мой маленький далек! Нет, нет и нет! И плевать я хотел на вселенную и её законы!       Безэмоционально гляжу на его гнев, почему-то твёрдо уверенная, что он не поднимет на меня руку. Поорёт и перестанет. Ну в крайнем случае треснет кулаком по консоли. И непременно подумает о моих словах, когда останется один. Совсем один.       — Ну, чего ты молчишь?! — рычит Хищник. Но я не отвечаю, и это слегка его отрезвляет. — Да-да, я помню, ты не помощник, а источник мотивирующих пинков в уязвимые места, и только что с блеском это продемонстрировала. Гордись до пенсии, довела меня до белого каления.       — Не в первый раз, как и ты меня, — всё так же спокойно отвечаю я. — Не хочешь ли чаю?       Всклокоченный рыжий монстр резко превращается в просто усталого и мрачного Доктора.       — А ты умеешь заваривать чай?..       — Обычный чёрный. Научилась на Сол-3.       Он криво усмехается и покачивает котелком из стороны в сторону.       — Нет, благодарю… — пауза. — Знаешь, у меня идея получше. Как насчёт путешествия? Дёрнем рубильник и рванём, куда глаза глядят. Один раз, ТМД. А?       Бросаю взгляд на приводной маяк, всё так же украшающий запястье, теперь уже правой руки. Контролёр Времени обещал подхватить меня, как только я выйду из ТАРДИС. В памяти вдруг мелькает воспоминание о его споре с Императором. М-да, похоже, я зря испугалась своего фортеля, он знал, куда и зачем меня направляет. Вот пусть сам и объясняется с правителем на сей счёт.       Вернусь назад, как только выйду из ТАРДИС.       Домой. В Империю.       — …Ладно. Поехали.       Доктор с просыпающейся улыбкой кладёт руку на самый большой рычаг и давит на него с воплем:       — Банзай!!!       Кто-то действительно путешествовал с японкой.       Машину времени встряхивает, меня отбрасывает к стеллажу с книгами, пол трясётся под ногами, но это не пугает, а лишь вызывает умиление — некоторые вещи никогда не меняются.       Банзай.