Стечение обстоятельств

- А теперь я хочу поднять бокал за… - прозвучали слова в относительной тишине. Многие окна были разбиты, так что отчетливо слышался дождь, что-то скрежетало, крысы тревожили какие-то деревяшки, болтики, кусочки стекла. Да еще и треклятый граммофон что-то визжал, негромко, но так противно. Ведь и он, и пластинка были безнадежно испорчены. Только поврежденный разум психа не замечал этого. Я посмотрел на перепачканные пальцы. На одном из них поблескивало кольцо. Где? Где он раздобыл все это? Граммофон? Кольцо? И это маскарадное платье. Даже фата, черт её дери, на мне была фата. Безумная невеста безумного женишка. Поворачиваю голову и смотрю на него. А он на меня. А потом выпивает содержимое бокала. У него там кровь, у меня дождевая вода. «Женщине нельзя много пить». Черт, вспоминаю его лицо, когда просил спасти. Еще тогда, в лаборатории. Знатно над ним поработали, если теперь Эдди…Я даже выучил его имя. Сколько я тут? До сих пор не знаю, почему на мне ни одного пореза. Только обработаны раны прочих психов. Да и мои воспоминания обрывочны. Помню только, что этот ублюдок уже хотел выпустить в меня очередь, как появился психопат. - Нет, дорогая! – кричал он, накидываясь на солдата и перерезая ему горло, - Мы будем такой красивой парой, - бормотал, поднимаясь, подходя ко мне, испуганному и зажатому. Тогда я навсегда распрощался с Лиз, с детьми, со свободой. Выберусь – убьют. Не выберусь – сгнию здесь. Впрочем, хоть умру сам. Этот псих прекрасно следит за тем, чтобы меня лишний раз не тревожили прочие обитатели. Он убивает их, а потом услужливо рассаживает по креслам в этом зале. Либо раскладывает по тарелкам. Понятия не имею, что я ем. Видимо, жду до последнего, а потом накидываюсь на кучи трупов, почти сразу же забывая об этом. Иначе как бы я тут продержался? А сколько я уже тут? Одни вопросы, одни вопросы. - Почему ты не ешь, дорогая? – его голос отрывает от мыслей. Поворачиваюсь вновь, смотрю уставшими глазами. Глускин улыбается. Как-то нервно, необычно. Обычно в нем больше уверенности. Прокашлявшись, отвечаю: - Я неважно себя чувствую, - благосклонно улыбнувшись, он гладит меня по волосам, а потом встает из-за стола, подмигнув. Не люблю, когда он оставляет меня одного со всеми этими трупами. Честно, я схожу с ума от страха. Во всех смыслах. Иногда мне кажется, что крыша безвозвратно уехала, особенно в такие моменты, как сейчас. Когда безумно хочется, чтобы Эдди зашел обратно, я бы обнимал его со спины и чувствовал себя в безопасности, чувствовал бы, что я не один, никогда больше не буду один. Все эти хождения, да еще и эксперименты, порядком потрепали мне нервы. И это не считая стрессов на работе. Наверное, если нас все же кто-то вытащит, я сам отдамся в какую-нибудь лечебницу, добровольно, даже смирительную рубашку сам надену. - Это тебе, любовь моя, - слышу я рядом, вновь не заметив появление своего жениха? Мужа? Как же глупо звучит. У него в руках букет. Где он только и его достал? Да, старый, засохший, бережно завернутый в какие-то тряпки, словно букет невесты. Смущаюсь. Уже не знаю, почему. Протягиваю руки и принимаю цветы, по привычке поднося к носу. Не пахнут, конечно. - Спасибо, - губы еле шевелятся, а Эдди присаживается рядом. Розы для вечной любви. Лилии для нежности. А фиалки… Прижимаю цветы к себе, а потом кладу голову на плечо Глускина. Вдруг стало так страшно. А он лишь усмехается и заботливо обнимает меня. Иногда создаётся дурное ощущение, будто именно такого я и искал все эти годы. Я отмахиваюсь, вспоминаю свою семью, но наваждение возвращается вновь и вновь, будто бы вот он, мой единственный и неповторимый, который спасет принцессу из лап дракона. Во что я превратился? Все еще не могу точно вспомнить, почему он не… «доделал» меня. Вспоминаю, что при первой встрече он уже чуть было не лишил меня всего мужского, а теперь, кажется, даже не пытался. Эдди постоянно повторяет, что мы теперь одни. Может, причина в этом? Может, мы одни, псих понимает, что если умру я, то больше не будет у него шанса обрести свое «семейное счастье»? А иногда он повторяет, что я «особенная, не такая, как все». Что ко мне нужен другой подход. Он что-то задумал? Я не знаю. Может, к тому времени, как он вспомнит, что должен был сделать в своей женушке пару тройку новых дырок, мне уже будет все равно? «Потерпи ради меня», - скажет он, а я лишь кивну и буду терпеть чертову циркулярку. Да, я схожу с ума. - Я не оставлю тебя, дорогая. Они не посмеют забрать тебя, - Глускин проводит рукой по моей щеке, а потом притягивает к себе и целует. Не в первый раз. Сначала я чуть было не оттолкнул его, но уже тогда понимал, что бежать-то мне некуда. Я уже тогда был психом, потому лишь стоял, как истукан, а тот, кажется, списал все на застенчивость юных нецелованных девушек. Его губы были сухими и обветренными, все поцелуи были с металлическим, терпким привкусом крови, к которому я тоже уже привык. Когда понимаешь безвыходность своего положения, безнадежность всей ситуации, вот тогда приходит смирение, принятие, то, что раньше было жутким психом, становится единственной опорой и защитой. В благодарность я меняю ему повязку на ране от колышка, еще тогда, когда он пытался повесить меня. Не знаю, ей богу, как он выбрался. Но спасал от военного он меня, истекая кровью. Кажется, это называется Копенгагенский эффект или Стокгольмский синдром, когда испытываешь симпатию к похитителю или вроде того. Но я же говорил, что не уверен в том, болен я или нет. Я уже ни в чем не уверен. Глускин дает мне надежду прожить лишние несколько лет. Надежду выбраться. Вместе, наверное. Он многое для меня сделал, так что вряд ли я смогу просто оставить Эдди здесь и забыть. Один раз я уже оставил его. Ни к чему хорошему, как я сам вижу, это не привело. С другой стороны если бы не он, то кто? Кто бы спас меня? Как? Когда? Никто, наверное. Ему я сдался из-за странного отклонения, а больше-то я в этой чертовой фирме никому и не нужен. Подопытных полон вагон, компьютерных специалистов тоже достаточно. Стечение обстоятельств спасло мне жизнь. Случайность. Одна на миллион. А если бы этот психопат не выбрался? Если бы веревки оказались сильнее любви ко мне, как к его неповторимой невесте? И почему ко мне каждый день лезут в голову такие странные мысли? - Гости уже расходятся, дорогая. Ты устала? – вновь его голос возвращает меня в драматичную, ироничную реальность, где гости устали буквально до смерти. - Немного, - честно отвечаю я. Я всегда честен, когда могу быть честным. Мне не зачем лгать ему. А когда есть причина, псих все равно не поймет. Хотя иногда кажется, что все же понимает. Каждое мое слово. Каждое действие. Словно полусгнивший мозг еще где-то не искажает получаемую из мира информацию. Глускин подхватывает меня на руки, а я жмусь к нему и сжимаю в руках букет. Пока я был тут, я значительно похудел. Так что если тот вдруг снова захочет меня повесить, у него получится. Но черт знает, какие у Эдди планы. Сейчас он тащит меня в наше импровизированное «семейное гнездышко», рассуждая о том, что хорошо бы отправиться на пароме в свадебное путешествие, легко кружась со мной на руках, от чего я даже перехватил мужчину за шею, а тот рассмеялся. - Не бойся, красавица, не уроню. Слишком ценный груз. Когда я был… - он снова запел ту самую песенку, которую постоянно пел еще при первой нашей встрече. До сих пор напевает, хотя, вроде как, нашел себе девчушку. Не знаю, правда, что со мной будет, когда я не смогу родить ему ребенка, но сейчас стараюсь не думать об этом. Лучше вообще не думать ни о чем мрачном и грустном. Все вокруг и так достаточно мрачное и неприглядное. Правда, в нашем доме, который из обычного здания превратился во что-то уютное, родное, как говорилось на той самой надписи, было не так уж и плохо. Тут были оставшиеся лампы, окна были не разбиты, с помощью старых тряпок сооружены милые занавески. Даже книги со всей клиники стащил. Из досок, палок и металлических листов, прямо внутри отделения мужчина соорудил нам отдельный маленький домик. Тут была только душевая с туалетом и две небольших комнаты: спальня и подобие гостиной. В спальне сдвинуты кровати в одну двойную, на которой мы и спали. Даже если мы засыпали порознь, посреди ночи я хватался за Глускина, прижимался к нему. Мне еще ни разу не приснилось ничего, кроме кошмаров. Я рад, что Эдди рядом, держит меня в этом мире и не дает умереть. Я улыбаюсь ему и целую сам. Впервые. И мне не страшно и не противно. Только щекотно и безумно приятно от того, с каким рвением он отвечает на поцелуй, как его пальцы чуть сильнее сжимаются на моей спине. И вновь этот привкус крови, а еще его горячий язык у меня во рту. Чуть дергаюсь, он позволяет отстраниться. Раньше наши поцелуи были совсем невинные. Смеется. - Неужели ты никогда? Так чиста, любовь моя, моя дорогая, - даже этому он рад. И я рад. Что он не захотел меня убить за отказ. Никогда не знаешь, что может прийти подобному типу в голову. Если честно, я и знать об этом не хочу. Лучше буду в неведении. Занеся меня в дом, Эдди укладывает на кровать. Что ж, я действительно быстро утомляюсь. Может, в раны попала инфекция, может из-за недоедания, может из-за постоянных мыслей и умирающего мозга, кому знать. Все еще сжимаю в руках букет, чуть путаясь в полах платья. Чувствую, как меня бережно укрывают. Подошел к концу день моей свадьбы. И сказать-то в целом нечего. Сам жених почти сразу же оказывается рядом, забираясь под одеяло ко мне. Он самолично бережно сшивал два куска ткани вместе, чтобы мы могли там поместиться. Взяв из моих рук букет, Глускин кладет его на подоконник, а потом обнимает меня, притягивая к себе. От него, как всегда, веет теплом. Ну конечно, он ест почти постоянно, мяса тут хоть отбавляй. Так что недостатка чего-то у мужчины не наблюдается. Вот он такой горячий и мощный, а я, по сравнению с ним, действительно нежная девочка в платье. Непривычная для меня роль, хоть я и обвиваю руками его шею, прижимаясь всем телом. По ночам тут действительно холодно. А я боюсь всего: каждого шороха, писка, холода, тепла. Все вокруг смешивается в одну безумную картину из моего страха, который окутывает меня, словно огромный ковер, не дающий выпутаться самому. Сильные руки вытягивают меня из пучины ужаса, прижимая к себе. Я его маленькая сбежавшая невеста. Я рада, что он нашел меня. Я рада, что он есть у меня. - Первая брачная, - чувствую его губы на своих, потом на шее, - ночь, - вряд ли моего согласия кто-то спросит. А горячие прикосновения даже приятны. Нет, я сразу понял, куда он клонит. Только не верится, что этот психопат захотел мешок костей, вроде меня. Никогда не оценивал свою сексуальность. Только в колледже, но ведь все делали это в колледже? Все и с наркотиками баловались, не я один. Иногда хочется проснуться на своей койке, в кругу таких же обкуренных друзей, рассказать им всю эту чепуху и заречься никогда больше не принимать. Разворачиваюсь, он нависает надо мной. Открываю глаза, глядя на мужа. Муж, мой муж. Безумие. А руки уже поглаживают его напряженную спину. Неужели, пораженный неведомыми препаратами, мозг скажет ему «да»? По всей видимости. Эдди нежно гладит меня по талии. Действительно нежно. А потом резко накидывается и целует в губы, коленом надавливая между ног, вырывая из моей груди неожиданный стон, который тонет в поцелуе. Но, кажется, он использовал его для того, чтобы вновь скользнуть языком в мой рот. Прикрываю глаза, медленно, будто бы вдумчиво, отвечая на эту ласку, сжимая ногу Глускина своими ногами, чувствуя, как начинаю даже возбуждаться от этого психа, от этого безумного, сумасшедшего секса, который еще не состоялся, но вряд ли что-то сможет его остановить. Ногти впиваются в голую спину мужчины. Он скинул свой костюм еще когда залезал в кровать. А рука мужчины уже на моей груди. Пытается мять её, хотя и сложно, ведь она совсем не женская. А вот когда большой палец легко проводит по соску, по телу пробегает дрожь, а губы Эдди растекаются в улыбке. Никогда не задумывался о том, что мое тело может быть действительно чувствительным. А психопат, склонившись надо мной, проводит языком по шее, а потом оставляет там засос, достаточно большой, да еще и слегка побаливающий. - Тише, дорогая. Потерпи. Раздвинь ноги и расслабься, - просит он, гладя меня по волосам. Почему я слушаюсь? Почему я раздвинул ноги, лишь сильнее притянув мужчину к себе за шею, легко касаясь его губ своими губами, чувствуя чужую руку у себя под юбкой. Пальцы скользят по внутренней стороне бедра, от чего я вновь невольно вспоминаю то, как он в первый раз чуть не отрезал мне все, что можно. Но сейчас это вызывает приятную дрожь, а юбка все больше поднимается в одном месте под напором моего члена. Чертов псих, что же ты со мной творишь? Что ты уже со мной сотворил? - Какая чудная кожа, - губы уже на моем соске. Я запишу это в подлые приемы, потому что если слегка укусить, а потом провести языком по розоватой бусине, то в голове уже не остается никаких мыслей, а дыхание учащается. Глускин, черт тебя дери. Рука уже на моем члене, а я прогибаюсь в спине, дыхание горячее, сиплое. Жмурюсь, чувствуя, как плотно пальцы Эдди обхватывают ствол, двигают медленно вниз, потом вверх, как он обводит указательным пальцем вокруг головки, а потом вновь начинает ласкать ствол. Не сдерживаюсь, стону, тут же кусая Глускина в плечо. Но ему все равно. Я ослаб, да и в его представлении я невинная девица, которая понятия не имеет, что творить в постели. Хохотнув, псих перехватывает мои руки и прижимает к изголовью кровати одной своей. У него это получается легко и ловко, а я получаю лишь ощущение его пальцев, сжимающих моё бедро, а еще поцелуй, вновь горячий и влажный, но я уже совсем не против, отвечаю не менее страстно, а он, кажется, совсем сходит с ума от того, что заставил «невинный бутон так цвести». - Ты невероятна, дорогая, - горячий шепот на ухо, я на секунду почувствовал, как мне в ногу уперся член мужчины. Не маленький. И я, кажется, даже не сомневался, что он мне вставит. Вряд ли бы Глускин старался, если бы хотел потом сесть в углу и подрочить. Надеюсь, он хоть подготовит «юную деву», потому что иначе я точно с ума сойду от боли. Почему-то, не было сомнений в том, что Эдди позаботится обо мне. Не знаю, почему. Вновь чувствую, как он покусывает сосок, довольно быстро двигая рукой по моему члену. Дергаюсь в руках мужчины, но он держит крепко, выгибаюсь, без перерыва стону, глубоко, уверенно, раза два или три. Мне действительно приятно. Его руки горячие, его язык и губы тоже. Это приятно. А мои стоны приятны ему. Вижу это по довольной улыбке на лице мужчины. А потом он встает и отходит куда-то. Я пытаюсь отдышаться, но понимаю, что из-за стояка все равно не могу до конца прийти в себя. Трогать себя руками пока не стоит. Да и Эдди возвращается почти сразу. А в руках…какой-то крем и презервативы. Черт, это у него откуда? Он перерыл все аптечки? Ну ладно крем, но откуда в бывшей дурке, где ставились странные эксперименты, презервативы?! Глускин наваливается на меня вновь и, властно целуя, помогает забыть о ненужных вопросах, обнять его руками за шею, ногами за талию, расслабиться в сильных руках и не думать ни о чем лишнем. Вторая брачная ночь в моей жизни. С каким-то психопатом. Да уж, расслабиться определенно сейчас не помешает. Выдавив немного крема на пальцы, он растирает его, лишь потом свободной рукой раздвинув мне ноги, сжав руки над головой и легко смазывая между ягодицами. Странное ощущение. Мне даже не противно, просто я ощущаю себя очень странно. Я, верно, не меньший псих, чем он. Правда, потом я чувствую, как он проталкивает один палец внутрь. И становится неприятно. Несмотря на то, что Эдди двигает им медленно, размеренно, вскоре мужчина добавляет второй, а меня целует в губы, растягивая, отпустив руки. Я не вырываюсь. Не бегу. Я обнимаю его за плечи, чувствуя, как бережно стирают с лица слезы, как добавляется еще один палец, а свободная рука спускается на мой член. Часть возбуждения уже успела спасть, но Глускин быстро возвращает меня в прежнее состояние, когда я готов сильнее раздвинуть ноги и двигать бедрами, дабы помочь мужчине. Он гладит меня по голове, вновь целуя. - Умница, дорогая. Будет немного больно. Но ты же потерпишь? Ради меня? – спрашивает психопат, а я киваю в ответ, после чего он целует меня в лоб и стягивает с себя белье, тут же надевая уже раскрытый презерватив, - Расслабься, любовь моя. Чтобы было легче, - и я пытаюсь расслабиться. Не виноват, что плохо получается, я пытаюсь. Пытаюсь, даже когда он вновь придавливает мои руки, видимо, все еще боясь, что я сбегу, когда приставляет не маленькую головку ко входу и надавливает, медленно проталкивая внутрь весь свой немаленький детородный орган. Действительно больно, снова слезы брызнули из глаз, но Эдди слизывает их языком. Это странно приятно. Я вообще ощущаю себя странно. И боль, и возбуждение, и радость, что я в безопасности, и страх, что он может разозлиться и разорвать меня на части. - Вот так, вот так, - шепчет мужчина, закрыв глаза. Получает удовольствие, отпустив мои руки, после чего я безумно нагло вырываю его из мечтаний, подавшись вперед, обняв за шею, притягивая к себе и целуя, выражая всю боль в этом соприкосновении губ. Кажется, он понимает, давая мне время отдохнуть и привыкнуть к новым ощущениям. Даже гладит по голове и целует щеки, нос, лоб. А у меня уже просто нет мыслей. Ни одной. Все сознание отдало себя на то, чтобы чувствовать, ловить прикосновения, обхватывать руками и ногами психопата, спасшего мне жизнь, в начале чуть не забравшего её у меня. Вскоре я уже не чувствовал боли. Легкий дискомфорт, а еще приятное пульсирование где-то внутри. Когда он сделал следующий, вполне болезненный, толчок, оно повторилось. Потом на этот раз я не стал останавливать Эдди. Мне было интересно, что происходит, но я все равно не понял. Только чувствовал, что с каждым толчком мне было не только больно, но и невыносимо приятно, а уж когда тот принялся вместе с толчками покусывать мою шею, я вновь стонал. Было лучше, чем хорошо. Я никогда не думал, что рядом с кем-то, вроде Глускина, рядом с мужчиной, мне может быть так легко и хорошо. Никогда не думал, что так приятно расслабиться и ничего не делать, просто лежать, просто толкаться на встречу, не беспокоиться ни о чем. Даже о собственной жизни. Так приятно расслабиться и стонать, стонать на ухо психу, слыша в ответ что-то одобрительно-успокаивающее. Царапать его по спине, но просить быстрее и сильнее, желать глубже не маленький член Эдди. Но как же было хорошо и приятно. Даже уже не больно. Рукой Эдди довел меня до оргазма. Я и сам не заметил, как это произошло. Грубые толчки глубоко внутрь, размашистые движения горячей ладони по моему члену, наши стоны, смешавшиеся в один, а потом я кончил и откинулся назад. Сил во мне было немного, потому я удивляюсь, как не вырубился сразу. Но я помню, как вскоре рядом оказался Глускин, бережно обнял меня, поглаживая по волосам, целуя в макушку и прижимая к себе, рассказывая что-то довольным, чуть охрипшим, уставшим голосом. Было как-то по особенному хорошо и приятно. Спокойно. Безмятежно. Словно мы далеко-далеко. Словно мы никогда не вернемся сюда. И психов нет, никого нет. Только спокойный мир, мир немного ленивый, тягучий, как мед, нерушимый. - Я люблю тебя, дорогая, - шепчет он, погружаясь в сон. - Я люблю тебя, - зачем я шепчу в ответ?