***
Двор у старосты Первана оказался довольно просторным. За частоколом обнаружилась большая изба, а с нею несколько жилых построек, тесно жавшихся друг к другу. Крепкий бревенчатый дом с дерновой крышей вместил помимо троих живущих и весь отряд сотника. Видать, большая в этом жилище обитала семья. У двери на деревянном гвозде висела шерстяная рубаха, изъеденная молью. На окошке, в свете пылающей лучины, белел бычий череп. Лавки были застелены медвежьими шкурами. На печи догорали угли, с краю ютился большой котёл с нехитрым постным варевом. За стол гостей усадила голубоокая девчушка, дочка старосты – Желана, тринадцати годков отроду. Около печи, поигрывая ножичком, сидел отрок, как две капли воды похожий на свою сестру. Пришлых он принял с большой настороженностью и во время трапезы не проронил ни слова, только поглядывал изучающе на Врана и его людей. Вглядывались и ратники, в свой черёд, в хозяев избы. Перван был ещё довольно молод, но ранние морщины на узком, резко очерченном лице и запавшие глаза делали его старше. С горечью в голосе сказывал он о беде, что настигла селян. Пришла она из ниоткуда, внезапно и страшно. Свила гнездо, точно ядовитый паук… Ни с того ни с сего начал гибнуть урожай, а у баб на сносях рождаться уродцы. У коров и коз пропало молоко, зверьё, почуяв неладное, попряталось и в руки охотникам давалось редко. Да и сами охотники стали пропадать. А после появляться ночью – синюшными, холодными, с неподвижными белками глаз и распухшим, вывалившимся языком. Одичавшие, околдованные, при виде скота они будто бы срывались с цепи, как бешеные псы, и кидались на них, драли, пожирали ещё неостывшее мясо. А люди от них кто куда прятались, затаивались до утренней зорьки. - Волхв наш Ярун сказывал, будто энто христиане поганые наслали на нас беды, – со вздохом закончил Перван. - Христиане? – переспросил Вран. – Энти, слышал, даже мухи не обидят зазря. - А вот и враки всё энто! – со знанием дела промолвил староста. – Они за веру свою даже самого терпеливого своими проповедями до белого каления доведут. Уж я-то ведаю, о чём толкую. Был у нас один… Жили мы спокойно до той поры, не жаловались, не воевали. Аки другие, в общем. Ни купцы нас не жаловали частыми визитами, ни тати, ни княжьи слуги. А все ж бывает, что привечаем в гостях – и одних, и других. Приблудился в травне месяце христовой веры проповедник да давай голову людям забивать, убеждать народ принять его бога. Он, говорит, людской, и поклоняюсь я ему, а не идолищам страшенным, кровавым. И жертв он от детей своих не требует, а только какие-то заповеди соблюсти велит. Короче, мы энту крысу к забору привязали и стрелами истыкали забавы ради. Долго он умирал, бедолага. Мы его тело опосля волкам бросили. Вот его Бог и навёл на нас бед. Как с ними совладать – не ведаем. Знали бы, что так всё обернётся, похоронили бы по их законам – в землице сырой. Крест выстругали – делов-то. Ярун сказывал, будто энто его дух неупокоенный беснуется, потому как погребение по законам его бога не совершили. Ожесточился, ни откупа не берёт, ни слезам нашим не внемлет. Остаётся бежать куда глаза глядят… Каждое его слово падало в напряжённый воздух избы тяжёлым камнем. Вран нахмурил брови, почесал затылок, раздумывая над словами старосты, а после заговорил: - Тут ни откуп, ни мольба не помогут. Да и бежать бесполезно. Не убежишь, не спрячешься. Ежели бог христианский такой всесильный, он и на краю земли достанет, хоть реви, хоть жилы на руках грызи. Надобно, коли так, зло изначальное найти и изничтожить али обычаи исполнить. - Как исполнить, ежели тела у нас нема? – развёл руками Перван. – Искать кинулись опосля, да токмо ничего не нашли. Ни ножек, ни рожек, как говорится, - замолк староста и вздохнул горько. – Всё на свете проклял, что согласие дал на казнь сию. Выпнули б этого гада православного с евоной срамной верой за ворота, и делу конец. - Ладно, не вздыхай ты так, что-нибудь придумаем, - махнул рукой сотник. – Токмо мне б с волхвом вашим побалакать… Яромил слушал разговор с другого конца избы. Внимательно слушал, ни словечка не пропускал. Вдруг неведомо откуда дыхнуло холодом. Тлеющие угли в очаге угасли, лучина, что освещала говорящих, потухла, оставив в воздухе тонкую змейку дыма. Никто в избе не придал этому значения – старостин сын зажёг новую щепку, и разговор продолжился. Почувствовал ведьмин сын странное томление в груди, дышать тяжело стало. Никого не упреждая, поднялся он с лавки и вышел на крыльцо. Во дворе стояла сырая темень. Задрал он голову вверх. В высоком небе, будто в проруби, лениво плыла полная луна, а вокруг неё мелкими рыбёшками плескались звёзды, отливая серебристыми и золотистыми спинками. Воздух был прохладным, правда, вовсе не освежал – будоражил ноздри примесью посторонних запахов. Спустился Яромил с крыльца, побрёл вперёд, в затаившуюся ночь. Что-то светлое мелькнуло сбоку над головой. Напрягся ведьмин сын – сердце кинулось вскачь от нехорошего предчувствия. Под пристальным взглядом пятно превратилось в лицо, обрамлённое светлыми волосами. Зацепившись маленькими тоненькими ручками за зубец тына, на самом его верху на раскоряку сидела маленькая девочка. Она была в грязной, измаранной в земле рубашонке, которая когда-то имела белый цвет. Длинные волосы её свалялись клочьями, свисали на хрупкие плечи бесформенными сосульками. - Эй, ты что энто удумала? А ну слезай – упадешь, расшибёшься, - пробасил он и даже руки протянул, чтобы в случае чего поймать егозу. Девочка низко опустила маленькую головку, шире расставила ноги, точно лягушка, и свесилась с тына. Глаза её загорелись колдовским светом, сделавшись большими и страшными. Грудь, живот и колени Яромила стали наливаться тяжестью: понял он, что перед ним вовсе не дитя человеческое, а один из духов. И как только понял, раскрыла девочка рот, чёрный, широкий, как колодезное жерло, издала протяжный, отчаянный крик подбитой птицы. В ушах охотника зазвенело, закололо так, словно бы внутрь ему насыпали горсти стекла. Прикрыл он уши ладонями, чтобы не оглохнуть. На вопль из избы высыпали мужики, среди которых были и староста, и сотник со своими дружинниками. - Откуда крики? – спросил Вран, сходя с крыльца. Яромил задрал голову, однако на том месте, где сидела девочка, никого ныне не оказалось. За тыном послышались шум, крики, детский плач. Сквозь щели пробился во двор скользящий свет факелов. - Перван! Перван! – горланили мужики. – Отворяй ворота! Беда! Растолкал староста дружинников, что путь преграждали, быстрым, нервным шагом сбежал со ступеней. Отпер одну створку ворот, впустил прибежавших селян. Двор быстро наполнился людьми: женщинами с малыми детьми, мужчинами. Все бледные, перепуганные вусмерть, вооруженные как попало, кто ухватом, кто чуркой. Видать, кто что успел схватить. - Чего разорались? – спросил староста. - Беда, Перванушка! – заголосила одна из баб. – Идут! Идут… Что будет-то… - А ты поменьше рот разевай, Меланья! – построжился на неё Перван, махнул людям в сторону избы, ворота прикрыл. – Спрячьтесь и сидите тихо, аки мыши! Вран нахлобучил на голову шлем, обратился к дружинникам: - Враг у ворот, други мои! Зададим ему жару! - Вот и гости пожаловали, - с хищным блеском в лисьих глазах изрёк Боеслав. Поплевал на свои широкие мозолистые ладони, растёр их и достал любимую кистень. – А запашок от них… как от тебя, Мстишка, кады напьёшься вусмерть. - А ты не нюхай, ты бейся, - бодро откликнулся рыжебородый, вынимая из ножен меч. – Видать, свежатинку почуяли – слетелись, вороньё. - Поперёк горла встанем – подавятся, - весело ответствовал сотник, к воротам устремился, точно быстрый пардус*. До места он не добрался – путь ему перегородил староста, растопырил руки, взгляд горящий в лицо ратника вперил. - Нет! Не пущу! Сотник опешил, глазами захлопал: - Ты чего энто? Сам помощи выспрашивал, а теперя на попятную? - Нет! Нельзя их мечом рубить! - Пошто нельзя? Неужто нежить меч булатный не берёт? - Люди они, токмо околдованные! – упрямо твердил староста. – Потому и нельзя! - Так и что с того? Люди иль нежить – всё один толк. Оборонимся, чай не безрукие. - Вернуть их можно, коли заклятье снять. - Да ты что городишь, старый хрыч? – не выдержал Вран, с досадой и нетерпением оттолкнул со своего пути, зашагал до ворот. – Уйди по-хорошему, покуда добром просят! Сейчас поглядим, что энто за люди околдованные, - и створку ворот распахнул настежь. Тяжело плеснул во двор запах гнилой мертвечины – аж в глазах зарябило. Яромил, как и староста, и сотник с дружинниками, смотрел вперёд, за ворота, туда, где стеной стоял дремучий лес, а из него, точно молоко из разбитой корчаги, струями вытекал плотный туман. Нехорошее затишье стояло вокруг. Густа была ночь – хоть ножом её режь. Ослепительно белая плыла над двором луна. Деревья вдалеке казались обугленными палками, погружёнными во взбитые яйца. Широко распахнул ведьмин сын глаза, напрягая зрение, пытаясь разглядеть в надвигающемся вспененном облаке хоть что-то. В груди гулко билась тревога. Белая мгла медленно приближалась, облепляла своими мокрыми ватными лапами стволы деревьев, кусты, траву. Тянулась к ближайшим избам, разрасталась, и вот уже соседний тын потонул в ней… Заржали кони, оставленные в сарае без присмотра. Вран потянул из ножен меч. В тумане обозначилось тёмное пятно. Припадая на одну ногу, прямо к воротам выполз из тумана человек. Вид у него был жуткий: лицо чёрное, точно сажей измазанное, разбитое, нос раздавлен. Рубаха порвана, в бурых пятнах, одна рука по локоть оттяпана… При каждом шаге незнакомец сильно прихрамывал и Яромил, скосив вниз глаза, понял, почему: у него была отгрызена стопа… - А ну стоять! – рявкнул Вран и ткнул острием меча в худую мужицкую грудь. Тот и не думал останавливаться – так и пёр вперёд, на сотника, насаживая своё тело на лезвие, точно нож в подтаявшее масло, вгоняя его, почти без усилий всё глубже и глубже. С тихим нечеловеческим всхлипом мужик, оскалившись, вскинул уцелевшую руку и потянулся к лицу сотника. Вран не растерялся, упёрся в него ногой, оттолкнул от себя, высвободив меч. Рубанул по руке – отрубленная кисть шмякнулась в траву. Мужик отшатнулся, но после быстро выровнялся на негнущихся ногах и продолжил напирать. - Всё не уймёшься?! – рассердился сотник. Взмах – и отсечённая кудлатая голова пала с худой шеи к его ногам. Покачнулось тело, рухнуло вослед. - Мстиша, Храбр, Боеслав! - Вран нагнулся, поднял гниловатую голову мертвеца за слипшиеся волосы – у неё лязгали зубы. – Гляньте-ка сюды… Не успел он договорить: изрыгнул туман из своей мокрой пасти ещё троих. Дружинники, ощерившись мечами, уже бежали на подмогу. Смрадной вони стало больше, рубка у ворот затеялась нешуточная. Мертвецов с каждым взмахом меча прибавлялось и прибавлялось. Как туман казался без конца и края, так и поток нападавших не иссякал. Вои стояли плечом к плечу, без устали махали оружием, сшибали головы, дробили кости, резали и кололи. Трава вокруг ворот потихоньку заполнялась отрубленными конечностями, вспоротыми кишками, ошмётками мяса и кожи. У Яромила перехватило горло, жар поднялся по телу, когда увидел он, тараща глаза, как нападавшие, проткнутые насквозь в самое сердце, поднимаются вновь и идут, скаля рты, протягивая к дружинникам руки, порубленные культи, точно прося о чём-то. Заметили это и остальные. - Головы! Головы рубите тварям! – проорал сотник, одним ударом срезав её подвернувшейся молодой бабе. - Нельзя! Нельзя! Что же вы делаете, ироды?! – очнувшись от оцепенения, бросился к ним староста. Завопил отчаянно, протяжно, поднял с земли рогатину и кинулся с ней на сотника: - Не троньте их! Перуном заклинаю! Заприте ворота! Огрел его Вран мечом по темени, плашмя – чтобы не до смерти, но с такой силой, что тот коротко ахнул, полетел навзничь, раскинув руки. Упал Перван в траву, приподнялся на трясущихся руках, ногтями в землю раскисшую вгрызся, завыл диким раненым волком. И столько отчаянья и лютости вложил он в этот вой, что Яромилу стало не по себе. Вран, крутанув головой и углядев позади себя оцепеневшего парня, оскалился: - Яромил! Не стой столбом, сукин ты сын! Уведи его с глаз долой, полоумного, покудова не пришибли! Подлетел охотник к воющему мужику, схватил под мышки, потащил, точно мешок с брюквой, к крыльцу. Плевался Перван, сыпал на него проклятьями, ревел белугой. Скрипнула за спиной дверь, выбежали на крики мужики, да как увидали, что творится за тыном, так и попятились назад. Яромил бросил им в руки полубесчувственного старосту. - Заберите и не давайте ему выйти! – сказал, а сам бросился в избу, схватил с лавки лук со стрелами, выбежал обратно. Стоя на крыльце, вытер он лоснящееся от пота лицо, натянул тетиву, приготовился, целясь куда-то в сторону ворот. Толком прицелиться не получалось: туман, проникший во двор, не оставил ни единого шанса разобрать где свои, а где чужие. Мелькали перед глазами тени силуэтов, то пропадая, то появляясь вновь. Лес за тыном шумел нарождающимся движением, шорканьем, клацаньем, протяжным стоном мёртвых. А у ворот рубились живые, ругался на чём свет стоит Вран, рычал распалённый схваткой Мстиша. Слышны были точные, тупые, разящие наповал удары кистеня. Заметил Яромил, справляясь с натужным дыханием, что туман потиху начал темнеть, густеть, точно пропитывался пролитой в схватке кровью. Звуки, крики стали отдаляться, тени исчезли. В какой-то момент показалось ведьминому сыну, будто остался во всём мире только он один да туман, тихим сапом заполонивший уже половину двора. В ушах зазвенело от всепоглощающей пустоты… - Вран! Мстиша! – во всю глотку заорал Яромил, чувствуя, как паника и отчаяние овладевают им. Ноги понесли его к воротам, которых уже не было видно из-за бледноватого полотна. – Вран! Боеслав! Где вы?! Туман откликнулся мучительным звуком, похожим на отрыжку, а после, дико вопя, выскочил прямо на охотника рыжебородый ратник с выпученными, как у совы, глазами. - Мертвяк тебя за ногу! – Он приблизился к охотнику, согнулся пополам, точно от удара в живот, и пытался отдышаться. Отирал бороду, отплёвывался и посматривал в сторону ворот. – Вран! Храбр! - хриплым басом позвал он. Без промедления Яромил присоединился к нему. Тягостные минуты ничего не происходило. Только ведьмин сын сделал шаг вперёд, намереваясь войти в туман и отправиться на поиски остальных, как наперерез ему вылетел Вран и едва не сшиб его с ног. За ним потянулись и другие дружинники. На них больно было смотреть: усталые, запыхавшиеся, в заляпанной слизью и чёрной кровью одежде, с чумазыми лицами, они сами походили на тех, с кем неистово бились. - Думал, навечно куковать в энтой хмари останемся, - с облегчением выдохнул Вран, сбросил с сапога намотавшиеся синюшные верёвки чьих-то кишок и махнул рукой в сторону дома старосты. – Чего замерли? Все в избу, ну! Надобно передохнуть…***
В избе было душно и тесно. Селяне расселись по углам и вдоль стен, во мраке их скорбные лица, подёрнутые страхом, придавали им сходство с блазнями. Млада сидела на лавке, поджав под себя ноги, а когда увидела в распахнувшейся двери Яромила и остальных, бросилась к ним. Обнимать и кидаться на шею не стала: исходивший от ратников запах оставлял желать лучшего. Убедилась только, что с ними всё в порядке – никто не ранен, не побит, лишь измотаны все, - да, встревоженная, вернулась на своё место. Вран с порога приказал Храбру запалить лучину, сам же скользнул взглядом по лицам людей. Отыскав немигающие глаза старосты, что жался в углу, бросился к нему. Сильная рука сотника легла на хлипкое плечо Первана и вдруг резким движением приподняла его. - Ты что энто, паскудник, затеял? Чего полез под горячую руку? Во след не взыщи, мил человек, меч мой не остановится. За нежить вступаешься, а на живых плюёшь?! - Не мёртвые они! – бросился на Врана старостин сын, Лютом прозванный. – Живые! Оставь батю, покудова цел! На ходу перехватил его за руку Мстиша, с размаху оттолкнул к стене. Лют перелетел пол-избы, наскочил на лавку, больно ударившись ногой. Поднялся, взглянул на рыжебородого исподлобья, не скрывая злости, сжал кулаки. - Остынь, щеня, - по-доброму обратился к нему Мстиша. – А ежели прыти некуда девать, то вона, ступай мертвякам бока помни. - Они не мёртвые! – взвизгнул парень. – Околдованные! - Все уши прожужжали со своим колдовством! – недовольно буркнул Вран, сверкнув глазами на старосту. – Что, и как заклятье с них снять – ведаете? Староста с трудом разлепил трясущиеся губы, прошептал: - Волхв Ярун знает. Он обо всём у богов выведать может. Знаю токмо – сам он мне говорил – погубить надобно того колдуна, от которого порча пошла, а энтих бедолаг кровушкой живительной опоить, тады к жизни они возвернутся. - Своей кровушкой-то опаивать собрался? – со злой, кривой усмешкой спросил сотник. - А ежели и своей – ни капли не пожалею! Вран ядовито, отрывисто рассмеялся: - Не будь глупцом! Им токмо энтого и надобно! - А ты… ты кто таков, шоб над нашей бедой насмехаться? – взвился староста. Он стоял бледный, трясся, однако готов был наброситься на дружинника с кулаками. – Проваливайте прочь! Мы вас сюда не звали! Прошлись вдоль стен шепотки, люди взирали на ратников настороженно, враждебно, точно на ворогов. - Может, и впрямь прислушаемся к совету-то, Вран Добиславич? – с усмешкой сказал Боеслав, посматривая то на сотника, то на свой кистень, заляпанный чьими-то остатками мозгов и клочьями светлых волос. – Целее будем. Оставим энтих здесь, и пусть их потиху сжирает нежить… - Они не нежить! – Перван не выдержал, с неистовостью кинулся на Врана, что стоял к нему ближе остальных. В тусклом свете лучины мелькнуло лезвие ножа. Сотник даже глазом не моргнул – чуть отклонился в сторону от занесённого удара и влепил мужику увесистую оплеуху. А после несильно ударил коленом в живот. Охнул староста, согнулся в три погибели, закашлялся. Его сын, уже мчавшийся на подмогу, тут же был остановлен подножкой рыжебородого. - А ну сядь на место, а не то силой усмирю! – пригрозил Мстиша, хватая его за шкирку и откидывая обратно. Вран в это время вырвал у старосты нож, вогнал в стену над его головой. - Чего заерепенился, козлиная душа? Неужели невдомёк: ежели в нежить человек обратился, обратного пути нет. Перван разогнулся, скрипнул зубами, с грустью взглянул на сына, который сидел на полу, потирая ушибленный бок. - Энто для вас нет… - слабо выговорил он и побитой собакой вернулся в свой угол. Яромил прислонился плечом к двери и вздохнул. Храбр и Боеслав мрачно стояли у большого стола. Стояли не двигаясь. Мстиша крутил головой, следил за прижимающимися к стенке людьми. И только Вран не находил себе места, метался из стороны в сторону, не зная, куда деть накипающий гнев на бездумного старосту. - У него там жёнка и двое сынов, - подал голос высокий жилистый Добрило, что сидел, подпирая собой стену. – Они почти каждую ночь приходят, стоят у крыльца, кличут его, с собой зазывают. Измаялся он ужо. - Не дави, от жалости не расплачусь, - равнодушно бросил сотник. - Оно и видно. С вызовом посмотрел на него Вран, скривился: - Жёнка… Что жёнка? Ополоумели вы, что ли, все? Такую увидишь – вдругорядь* ослепнуть захочется! Распустили тут сопли, смотреть противно… Как ошпаренный, отпрянул Яромил от двери на середину избы, почуяв, что кто-то настойчиво скребётся у порога. Все воззрились на него с недоумением. В наступившей тишине явственно слышны были шорохи, царапающие сердце стоны. Кто-то шагал вдоль стен снаружи. Сердце ведьминого сына так и кинулось вскачь, загрохотало в ушах. Селяне затаились, точно тени. В углу у печки заплакал маленький ребёнок. Мать что-то робко зашептала, пытаясь его успокоить. - Они здесь! Занять оборону! – скомандовал Вран, позволил себе досадливо рыкнуть и устремился к оконцу с закрытыми ставнями, откуда уже тянулся удушающий трупный запах. Боеслав и Храбр встали напротив оставшихся двух окон. - А я их тут поджидать буду, – важно сказал Мстиша, крепко сжал оружие и встал точно напротив двери. Шум за бревенчатыми стенами усилился. Из соседней избы донёсся оглушительный женский ор и резко, так же, как и возник, оборвался с противным надрывным хрипом. - Отмучилась… - выдохнул кто-то, и в тот же миг у окна, рядом с которым стоял Вран, послышался тихий женский плач. Глубокий, мелодичный голос заставил старосту встрепенуться. - Верна! – выкрикнул он, поднимая глаза, в которых застыли ужас и мольба. Его крик, дрожа, разлетелся по всем углам избы, затерялся в чужом дыхании напуганных людей. Створка окна дёрнулась, а после в щель между ставнями просунулись женские пальцы, распухшие от сырости, с половиной обломанных ногтей. - Сгинь! Пропади! Сотник без промедления вынул кинжал, размахнулся, чтобы одним махом отрезать червеобразные отростки, но не тут-то было. Подскочил Перван, закружился веретеном, отшвыривая стоящих на пути, и бросился к двери. На удивление ловко проскользнул мимо ничего не подозревающего Мстиши, с отчаянным криком «Меланьюшка! Любовь моя!» сбросил задвижку, толкнул дверь и вылетел в ночь… - Куды! – рявкнул сотник. – Держите его! Держите, проклятого! Дружинники бросились из избы вослед. И замерли на крыльце, не смея и шагу ступить. Весь двор до самого тына был заполнен туманом. В бледном облаке кишели, точно черви в навозе, человеческие тени. Приглядевшись, увидели там вои множество мертвецов, мечущихся из стороны в сторону, налезающих друг на друга, толкающихся. Лица у них были раздутые, как и круглые животы. Вран застыл на пороге избы с мечом наперевес. - Где он?! - Утёк, - пожал плечами Мстиша. - Утёк, - глухо повторил сотник. – Перван! А ну не валяй дурака – выходи! Откликом ему стали десятки зловещих голосов, шипение, хрип, бульканье. Туман задрожал, приблизился, встал стеной, а оттуда показались руки, головы, замершие взгляды, чёрные провалы ртов. Чьи-то ноги вступили на нижние ступени крыльца… - Эге, сколько вас тут… В одной избе-то не поместимся. – Сотник тяжело мотнул головой. – Все в дом! Дружинники метнулись внутрь, но дверь запереть не успели – за ними хвостом ринулась нежить. Запнулся у порога Боеслав, упал, извернулся, и тут же сапогом в хищное, окровавленное лицо двинул тому, кто за ним вослед вползал в избу. - Берегись! – завопил Яромил, схватил из-под лавки топор да обрушил его на темечко мёртвому мужику. Череп треснул, чёрная слизь забрызгала всех, кто находился поблизости. Спасённый Боеслав лишь взглядом успел поблагодарить, подскочил на ноги и уже замахивался кистенём на следующего… Нежить окружила избу, лезла в дверь, бросалась в окна. У порога разгорелась бойня, которую, казалось, уже не остановить. Вран, бешено рубя направо и налево, что-то оглушительно орал своей дружине и людям, которые в панике принялись верещать, метаться по избе в поисках надёжного укрытия. Яромил бросился к Младе, оцепеневшей от ужаса, оттащил её в угол дома и перегородил проход лавкой, сам же встал в двух шагах, орудуя топором. Вопли, беготня, блеск сверкающего в полумраке оружия – всё смешалось в одно грязное, размытое пятно. Ведьмин сын не успел сморгнуть, как такими же грязными пятнами покрылся пол. Скользкий от гнили и окровавленных внутренностей, он быстро превратился в месиво из отрубленных конечностей и голов. Ничего подобного Яромил в своей жизни не видел, оттого стоял с топором наперевес и хрипло, тяжело дышал, осмысливая явь, похожую на сон. Вонь и смрад поглотили избу, он чувствовал острую нужду в глотке свежего воздуха. Перед глазами плыло красное марево… Словно в полудрёме он видел, как Вран и Боеслав налегли на дверь, со страшным напором припечатав её на место. Снаружи скреблись, бились. Дерево трещало, трескалось, но не уступало. Повсюду слышались бабьи крики, детский плач, вой здоровых, доведённых до отчаяния мужиков. Боеслав, подперев собою дверь, скатился по ней на мокрый пол, опустил голову и пытался отдышаться. Правая рука его вместе с кистенём была по локоть в чёрной, загустевшей крови. Мстиша со злости распинывал срубленные головы, похожие на кочаны капусты, в один угол, поближе к окну, чтобы потом легче было от них избавиться. У другого окошка, с выломанной наполовину ставенкой, добивал кого-то копьем молчаливый Храбр. Вран властным криком призывал людей к спокойствию. Его пошатывало от усталости, пот заливал глаза. Яромилу самому хотелось кричать, погружаться в безумство, чтобы не сойти с ума. А ещё больше хотелось ему узнать, отчего могло произойти такое бедствие с селищем и кто в нём повинен. Люди стали успокаиваться, дочка старосты Желана, утирая не просыхающие на глазах слёзы, затопила печь. Треск дров смог заглушить посторонние звуки за стенами, унять страх, которым пропах каждый угол избушки. - Кому рассказать – не поверят, - буркнул себе под нос Боеслав, морщась от нестерпимой вони. – И сколь их тут – не пересчитать. - Энто не последние, ещё придут, ночь длинная, - поделился опасениями Вран. – Надобно силами запастись. Рубить головы – дело нелёгкое. Он не без труда поднялся с пола, на котором переводил дух последние пятнадцать минут, приблизился к Младе. Вид у девушки был неважный, лицо бледное, глаза вспухли от слёз, губы тряслись. Она так и сидела в углу, куда посадил её Яромил, не смея шевельнуться. Видел ведьмин сын, как сотник усадил её на лавку, приобнял за плечи и стал что-то нашептывать. Млада только и делала, что кивала головой, всхлипывая, утирала порозовевший нос. В горле нещадно жгло. Яромил поднявшись, доплёлся по скользкому полу до бадьи с водой. Опустив в бадью чуть подрагивающие ладони, он зачерпнул горсть воды, поднёс к сухим губам и выпил. Она оказалась тошнотворно тёплой, кисловатой на вкус. Обтёр рот ведьмин сын, откинулся спиной на стену. Всмотрелся спокойным взглядом в гулкий полумрак избы, не видя и не слыша ничего вокруг. Перед взором расплывались цветные пятна, кислая вода встала в горле, требовала выхода наружу. Он вцепился в края бадьи, силясь подняться, в голове стало горячо, а кожа на руках покрылась мурашками от озноба. Глаза прикрылись сами собой, а когда пришло облегчение, Яромил распахнул их. Распахнул и уставился на своё отражение в помутневшей воде. Оно поразило его уже тем, что улыбалось ему приветливо и ласково. Улыбалось, свирепо выкатив потемневшие, немигающие глаза, чужие – не его – с зеленоватым отливом, который тотчас напомнил охотнику родную мать. Отражение дёрнулось, открыло рот. Чёткий, острый голос зазвенел в ушах: - Брат мой… Братишка… Сердце сжалось в тиски, отозвались тупой болью воспоминания об утрате. Губы отражения шевельнулись. - Брат мой… - повторил вместе с ним Яромил и услышал сквозь детский крик новорожденного дитя: - Убей их. Убей их всех… Отомсти за меня, брат… родненький… Чья-то рука коснулась плеча – ведьмин сын вздрогнул, дёрнулся. Бадья качнулась, выплеснулась за края потемневшая вода. - Яромил? – Это был голос Млады. - Чего тебе? – откликнулся он, стараясь не смотреть ей в глаза. - С тобой всё в порядке? Лицо Яромила исказилось гримасой боли и презрением ко всему окружающему. В сердце разгорелся гневный пожар. Красная пелена всё еще затемняла зрение. Ему захотелось вскочить, взять в руки топор и порубить всех до единого в мелкую окрошку… Усилием воли он взял себя в руки, проморгался и все же поднял голову. Гнев утих моментально, как только он столкнулся с глубоким, обеспокоенным взглядом девушки. - Как ты себя чувствуешь, Яромил? – спросила она, вновь коснувшись его плеча. - Трудно сказать, - хрипло и торопливо ответил он. – Помутнение нашло, что-то мерещится недоброе… - Тебе тоже? – Млада насторожилась. – А я думала, мне одной кажется. - Чего кажется, сказывай. - Так, - со вздохом прошептала девчушка, по лицу её пробежала печаль, - лики родичей да девок похищенных, подружек родимых. Зовут они меня с собой. - Куды зовут? - А туды, за дверь, во лесок... Не договорила Млада, увидела, как взгляд Яромила метнулся ей за спину, а лицо сделалось суровым, точно камень. - Эй, ты что энто вытворяешь? Вопрос был обращён к Храбру. Обернулась девушка, увидела, как тот ловко, с должной сноровкой стягивает с обезглавленного тела жемчужный браслетик. - Мёртвых обирать – последнее дело! Ратник ничего не ответил и, как показалось Яромилу, будто не слышал его и уже переметнулся на посеревшие пальцы, на которых поблескивали колечки. - Эй! – не выдержал ведьмин сын. – Оглох, что ли, Храбр? Вран, скажи ему, - обратился он к сотнику. – Может, тебя послушает. Тот лишь криво усмехнулся, безразлично махнул рукой: - Пущай делает что хочет. А ты подь сюды, Яромил. - Тьфу-ты! – сплюнул брезгливо охотник. – Место, видать, здесь и в самом деле проклятое. Вона что с людями делает. Подошёл он к сотнику, опустился рядом на лавку. - Что делать будем? Что посоветуешь? Видишь, куды нас дорожка-то привела. Теперя и не знаю как поступить, - уставился на него ратник. - Останемся покамест, хотя бы на денёк, - поразмыслил Яромил. - Я покуда к людям присмотрюсь. Ведано – матушка сказывала, у колдуна нашего пальца одного не хватает. - Так мы энто быстро разузнаем… - Стой. Тут спешка и нахрапистость ни к чему. Спугнём выродка. - И то верно говоришь. Токмо и ждать у нас времечка шибко нет. Второй ночи такой хочешь? - Не хочу, - признался охотник. - Тады надобно поторопиться. Мы ведь волхва ихнего ещё не видывали… - припомнил Вран и обратился к селянам, что занимали противоположную сторону избы: - Где волхв ваш Ярун? - Он сам приходит, кады пожелает, - откликнулся устало Добрило. - Разыскать бы его да сообщить, что теперя он будет приходить, кады пожелаю энтого я… Едва договорил Вран, как раздался стук в дверь. Негромкий и слабый, он разнёсся по избе звоном колокола. Стихли все разговоры. Всё внимание было обращено на дверь. Дружинники повскакивали, приготовили оружие к бою. Подкравшись к порогу и вслушиваясь, сотник осторожно схватился за влажную ручку и резко отворил дверь. Занесённый для удара меч медленно опустился острием в пол. - А ты кто такой? – спросил он, пропуская вперёд возникшего гостя. - О том я вас должен спрашивать, - ответил ему старческий, хриплый голос. Послышались уверенные шаги, и Яромил увидел в льющемся с неба свете высокого костлявого старика с длинной белой бородой, настолько дряхлого, что поначалу ему показалось, будто это очередное воплощение нежити. Кожа на его лице была сероватой, сморщенной; губы бесцветные, словно ниточки, из-за белоснежных усов виднелся кривоватый зуб. Шея тонкая, как у цыплёнка, голова вытянутая, с залысинами по бокам. Из-под редких взлохмаченных бровей щурились слезящиеся, рыбьи глаза… В руках он держал длинный посох, на который и опирался. - Яруном меня кличут. Волхв я. - Голос старика шелестел, подобно степной траве, однако его услышали все. – А теперя вы расскажите, кто такие и чего забыли на земле моего народа. Яромил, затаив дыхание, поднялся и первым делом устремил внимательный взгляд на стариковские руки…