Ведьмин сын

Сгрудились вокруг дружинников разбойные люди и как по команде один за другим, дико крича и гикая, понеслись на них, кто орудуя мечом, кто размахивая палицей. Видел Яромил, как Вран пинком сшиб ногой первого смельчака, ловко поднырнул под руку ринувшегося на него детины – вражеский меч просвистел над его головой - и резко рубанул. Веер кровавых брызг взметнулся в небо. Даже не вскрикнув, противник завалился набок. Лихость и бесшабашность смыло с его лица в тот же миг, оставив место страшенной боли и недоумению. Из рассечённого горла толчками полилась кровь, такая красная, точно давленая смородина. Место детины долго не пустовало. Занял его другой разбойник, с рябой мясистой рожей. Сверля диковатым взглядом ухмыляющегося сотника, он выставил перед собой меч, однако нападать первым не спешил, осторожничал. - Ну, чего уставился? Я те не баба, шоб меня зенками охаживать, - начал подтрунивать сотник, - так и будем в переглядки играться? Я ж от скуки помру! - Скорее, от моего меча! – Не выдержал рябой, дико заголосил, бросился в атаку. Клинки звонко сцепились. Вран легко отбил несколько яростных ударов, и не мешкая нанёс свой – смертельный, прямо в живот. Спихнул с лезвия обмякающее тело, а следом, почти не глядя, полоснул по бедру ещё одного, схлестнулся с третьим, расчищая путь к главарю шайки. Тот стоял под сенью ближайших деревьев и широко раскрытыми глазами взирал на то, как один за другим, орошая землю своей кровью, падают в траву его соратники. Почуяв себя зверем, загнанным в ловушку, мужик схватил за волосы зарёванную девку, которая так и не успела отползти в укромное место. Лезвие ножа легло на её горло. - Токмо подойди! - зло выплюнул он. – И я прирежу её, как свинью! - Не успеешь, сучий потрох, - с улыбкой бросил Вран, разводя руки в стороны. За спиной мужика хрустнула ветка. И в тот же миг острое тонкое лезвие ножа разодрало ему горло. Он захрапел, беззвучно открыл рот, давясь собственной кровью, что толчками изрыгнулась на жиденькую бородёнку, потекла на лицо перепуганной вусмерть девчушки. Позади возник Мстиша, смахнул умирающего со своей дороги, обошёл, осматривая поляну. В этот момент Боеслав играючи расправлялся с очередным противником. Лёгким движением кисти раскручивал шар кистеня и выбрасывал вперёд, лупцуя им щит, которым прикрывался разбойник. Уже спустя несколько ударов деревянная защита превратилась в крошево, а неудачливый тать в синяках и порезах устало упал на колени, умоляя не лишать его живота. Оставшиеся последовали его примеру – принялись бросать оружие, отдаваясь на милость победителям. Ратники выжидающе притихли. Откуда ни возьмись, ломая кусты и обдираясь в кровь, на поляну выскочил коренастый одноглазый мужик со всклокоченными, давно не мытыми патлами и, размахивая дубиной, со свирепым лицом кинулся на дружинников. - В землю по уши вобью, пёсьих выблядков! – проорал он. – За-ши-бу! Яромил зло смахнул со лба бисеринки пота и плавно выдохнул. Он держал изувера на прицеле ещё с начала битвы и всё никак не мог заставить себя разжать пальцы, пустить стрелу. От напряжения потемнело в глазах… Затаённое дыхание кольнуло в груди. Сухим щелчком хлестнула тетива. Стрела рванула к цели, стремительно дырявя воздух. Отчаянно вопя, мужик выронил дубинку и, как подкошенное дерево, рухнул в траву. Застонал, заскулил по-собачьи, схватился за раненую ногу, пытаясь выдрать клюнувшую его стрелу. Скоротечным вышел бой, хотя и казалось Яромилу, что он не закончится никогда. Несмотря на численный перевес разбойников, одолеть их трём княжьим дружинникам ничего не стоило. Раскидали вои злодеев, словно деток малых. Девки, поняв, что они вне опасности, спотыкаясь и падая, бросились к родным. Вран любовно отёр меч о тряпицу, найденную в траве, спрятал в ножны. Остальные дружинники собрали по поляне оружие разбойников и покидали в одну кучу. Яромил на ватных ногах выбрался на поляну и присоединился к ним. Как оказалось после, напали разбойники на простого ремесленника, который ехал в соседнее село с тремя своими детьми – сыном Милованом и двумя дочерьми: Олелей, двенадцати годков отроду, да Вендой, ровесницей Млады. Разбойникам связали руки за спиной, посадили рядком, чтобы были под приглядом. Сидели они в траве с пустыми злыми лицами. Один подвывал сквозь зубы, баюкая сломанную в схватке руку, другой истекал кровью и шипел от боли в раненой ноге. Олеля и Венда жались к отцу, который оказался жив, только без сознания. По очереди прижимал он их обеих к себе и, целуя, приговаривал с чувством: - Чадушки мои, доченьки любимые, родненькие… простите меня грешного, едва не уберёг вас от позора. Благодарите, голубушки мои, бога нашего милосердного за то, что послал он нам спасителей, не дал свершиться злодеянию, не позволил оставить вас одних в горьком сиротстве… Рядом сидел, опустив разбитую голову, бледный Милован. Глядел исподлобья на татей горящими светлыми глазами, сдерживая злые слёзы, утирал рукавом кровавые сопли, до конца не веря, что остался жив и всё для них закончилось благополучно. Подошёл к нему Вран, поставил руки на поясе, спросил участливо: - Кто тебя так? - Вон тот, - кивнул паренёк на бородатого одноглазого мужика, подбитого Яромилом. – Налетел со спины, огрел, сил не жалеючи, да так, что искры из глаз посыпались. Ратник протянул Миловану трофейную дубинку с тёмными от крови пятнами. - Возьми. Взыщи с него должок. Паренёк насупился, поднял глаза на отца, руки трясущиеся в кулаки сжал и нехотя мотнул головой: - Не могу. - Пошто энто не могёшь? - Христиане так не поступают. - Христиане? – переспросил удивлённо Вран, обвёл взглядом всю его семью и окаменел лицом. – Как – так?! Вразуми меня, непонятливого. Они чуть не снасильничали твоих сестёр, не убили батьку! Скажи ещё, что замириться с этими выблядками не прочь! Ответить Милован не успел. Со стороны разбойников послышался гнусный хриплый смех. - Не тех повязали! Не тех, люди добрые… Вона кого колоть и рубить надобно да на заборы за уды вешать! Ироды они поганые, - хрипло дыша, озлобленно произнёс тощий патлатый мужик со свежей раной на рассечённой щеке. – Гляньте, чего они на шее-то прячут… А ещё лучше поспрашивайте, кому молятся. Вран медленно повернул голову, встретился взглядом с ремесленником. Тот поднял мясистое загорелое лицо с густой проседью в жёсткой бороде, встрепенулся, вздрогнул широкими плечами. Тесьма на вороте рубахи была порвана, из-под окровавленной ткани выглядывал необычный оберег – серебряный крест. Потянулся к нему сотник, да мужик, упредив, отстранил от себя дочерей и шлёпнул любопытного ратника по пальцам. Схватился за верёвку, сам вытянул оберег на свет и в руке сжал, будто драгоценность какую. - Что я говорил! Эти падлы ромейской веры! Предатели они, отступники! – взвился разбойник, лицом просияв. – Отринули наших богов, поганят обычаи дедов, а сами токмо и помышляют, как ромейского царя на русский стол посадить над русичами верховодить! - Наша вера от Булгарского царства, - смиренно поправил ремесленник, целуя крест и пряча его обратно. А бог для всех един, что для вас, что для нас, что для князя нашего и княгини Ольги. - Для княгини, может, и един, - вклинился в спор Мстиша, зашагал неспешно вдоль ряда разбойников, помахивая боевым топором перед их носом. – А вот Святослав о вашем распятом боге ничего слышать не желает. Никто из нас не примет такой веры – веры рабов! Боги должны быть сильными! А ваш разве силу имеет? У него и меча свово нет! - Богу не нужен меч. Его оружие в слове праведном, в смирении и милосердии, - искренне и безбоязненно молвил ремесленник. Вран усмехнулся: - Слыхивал я про вашего бога. Знаю, к чему призывает - безропотно терпеть унижения и побои, а за энто он сулит покорным кисельные реки и молочные берега в светлом Ирии. Вы не приносите ему требы, капища не строите, зато чуть что – рисуете на себе крест и читаете молитвы. Так вы чтите свово бога? - Он милосерден и Ему не нужны жертвы, достаточно агнца на закланье. А капища и вовсе не надобны, ведь господь завсегда с нами, где бы ни были мы. Сотник хмыкнул, сделал полукруг, обходя ремесленника и с наигранным любопытством заглядывая ему за спину. - И где же он, твой бог? Улыбнулся мужик, руки в стороны развёл: - Господь повсюду. И здесь, - он ткнул себя в грудь, - в сердцах наших… - Закройте ему рот, шоб не молол языком всяческую дрянь! – выругался плешивый разбойник с многочисленными язвами на лице. – Слухать противно! - А ты слухай, слухай, сучий пёс! Тебе полезно, – прикрикнул на него Вран. Обратился к ремесленнику: - Поведай-ка мне вот о чём, христианин. Ежели твой бог такой могутный, что имеет силу везде и всюду быть единовременно, пошто он своей силою не изничтожил врагов своих? Пошто дал себя распять? - Грехи он людские взял на себя, шоб жили мы, рабы божьи, и дети наши, и внуки, и правнуки в мире, не творили зла и несправедливости, были наполнены любовью к своим ближним и тем счастье приобрели. В этом сила его – в милосердии и всепрощении. - Вот же заладил один мотив – милосердие и всепрощение! А с энтими нехристями что прикажешь делать? Отпустить аль казнить? - Казнить? – переспросил мужик со смешанным чувством страха и удивления на лице. - Не по-божески энто. Господь дал им жизнь, только он и может забрать. Не угодны ему подобные деяния. - Так что же, отпустить их безнаказанно? – допытывался сотник. Ремесленник вздохнул, отёр горячие капли пота, что с виска стекали. - За все дела неправедные каждому придётся отвечать перед господом. С каждого спросится по мыслям его и по поступкам, каждому воздастся по заслугам. - Так энто кады будет, - вклинился Мстиша. - Энти лиходеи столько душ невинных загубят, покудова их боги к себе не призовут… - Верно, друже, - поддакнул Вран. – А мы зло на корню подрубим – повесим татей, и все дела! Перун нас благословит за то. А твой бог, получается, токмо греха добавит? – обратился он к мужику. Тот молчал недолго, а после за крест схватился, проговорил негромко: - Я помолюсь за вас, - и глаза прикрыл, шевеля беззвучно губами. Сотник усмехнулся едва ли не с презрением. - Ну-ну, помолись, лапотник. Помогли б тебе энти молитвы, ежели не мы… Обвёл он мрачным взглядом связанных пленников, скрестил руки на груди, спросил: - Сказывайте, душегубцы, кто такие будете, откель дела свои тёмные ведёте. Молчали тати, голов не поднимая, а то и посматривая на Врана исподлобья, хмуро и зло. Видно было по обветренным грязным лицам и одежде захудалой – потрепала их жизнь разбойничья, хорошо потрепала. - Нема* жаждущих? - А мне, ежели начистоту, и сказывать ничего не надобно, сам ведаю. Пешими ополченцами были да на какой сшибке иль в сече жаркой силы ворога устрашились – утекли, аки дерьмо в отхожем месте. А вертаться взад не захотели, надумали вольной жизни хлебнуть. Не вертаться же к родне с позором да с пустыми руками! Неужто во всей Руси ремесла себе мирного не нашли, токмо лихой промысел? - Нашлась тута птица важная – всё ему докладай, - зло хохотнул коренастый разбойник, опалил ненавистным взглядом единственного глаза. – А не пошёл бы ты лесом! – Сплюнул сотнику под ноги, добавил: – Князю надобно – пущай он и воюет! Лицо сотника побагровело. Процедил он сквозь зубы: - Кто не готов за землю свою постоять, ответить ударом на удар, тот трус, не воин, не борец и даже не мужчина! Деды наши и отцы заповедали хранить землю от ворогов, а вы разграбляете её, чините бесправство, измываетесь над слабыми! Кто вы после энтого? - На казённых-то харчах легко рассуждать, а ты на ниве попаши, хлеб засей, пожни, на мельницу свези, в муку разотри, хлеб испеки… Работы невпроворот! Пущай мечом машут те, кому приспичило, нам в чужой сторонке делать нечего. В своей бы жизни дали! Придут, отымут последнее – и живи как знаешь, детишек малых подымай с одной полудохлой кобылёнкой и куском земли с гулькин нос! А ты много ли в жизни понимаешь, княжий выкормыш? – ехидно проворчал одноглазый. Подошёл к нему ратник, улыбнулся простодушно, а после схватил разбойника за сальные патлы, склонился, прошипел в лицо: - Я не христианин, могу и тебе кишки выпустить, как дружку твоему. - Сука ты подзаборная, - хрипло прогнусавил разбойник, морщась от боли, и тотчас приподнял его голову сотник и с размаху ударил кулаком по лицу, по зубам. Тот взвыл, упал навзничь. - Ты что же, думаешь, мы за княжьей милостью в походы ходим? – грозно навис над ним Вран. – Думаешь, ради богатства мы кровь свою проливаем?! Про харчи он заговорил… Хлеб ему вырасти… Думаешь, я на всё готовое пришёл? Младнем я был, кады отец положил в мою люльку меч, коий для меня выковал и сказал: «Вот наследство твоё, сыне. Добудешь им всё, что захочешь!» И ничего у меня не было, окромя этого меча. Я сам всего добился, вот этими руками и этим мечом! И не тебе, татю поганому, меня жизни учить! Ничего на свете даром не даётся, ко всему надобно усилия прилагать. Человеку труднее всего приходится, не спорю. Ему и со зверьём существовать, и с князьями, и с богами, и с силой нечистой. Всем тяжко, вот токмо не все оскотиниваются, подобно вам, тварям! И мы заместо того, шоб ворогов бить, землю родную оборонять, на вашу поимку силы тратим! О своём благе печётесь, а на благо отчины* своей плюёте. Ироды! Одноглазый молча выровнялся, выхаркнул окровавленными губами выбитые зубы, зло дёрнул жилистыми руками, точно пробовал верёвки за спиной разорвать. Рядом глухо застонал рябой с пропоротым животом. Он лежал в траве, в луже собственной крови, и задыхался, отчаянно хватал ртом воздух, прижав одну руку к пузу, другой впиваясь в землю, сминая траву в припадке боли. Глядя на страшные мучения соседа, одноглазый презрительно сплюнул розовую от крови слюну и отвернулся. Вран пошарил взглядом по лицам дружинников, улыбнулся в усы. - Боеслав, покажем этим милым христианам, что и нам, княжьим воям, не чуждо милосердие. Ратник понял старшого без слов, к умирающему приблизился. Уже подозревая, что должно произойти, Милован зажмурился. Девки, всхлипывая, сильнее прижались к отцу. Склонился Боеслав над разбойником – тот всё еще тихо постанывал и дрожал, - схватил его одной рукой за шею, другую положил на затылок; сосредоточился и резко дёрнул. Послышался хруст, разбойник, выкатив свои остекленевшие, точно слепые глаза, испустил дух. Едва сдержал Яромил рвотный позыв, побледнел. Встретился с ним взглядом Вран, углядел укор в свою сторону, спросил со злорадным весельем: - Зверя бил на охоте – разве крови не видывал никогда? Иль не привык? - Так то звери… - слабо выдохнул Яромил. - А ты думаешь, энто – люди? - кивнул сотник на притихших разбойников. – Понять можно, ежели на войне, в угаре боя дубинкой али мечом вражьи головы сносишь, девок их портишь, грабишь поганых, а энти – своих же! На своей земле! Остановившимся взором глядел на мёртвого разбойника ведьмин сын. Жалости к татю он не чувствовал, однако на душе скребли кошки. - Вран, как повелишь с другими татями поступить? - послышался за спиной жёсткий голос Боеслава. - Казнить их лютой смертью немедля. Порубить их всех, и дело с концом! Услышав его слова, разбойники зароптали, в глазах многих появилось отчаяние и страх. Ремесленник быстро перекрестился, и дети последовали его примеру. Кто-то завопил что есть мочи тонким, жалобным голосом: - Пощадите, люди добрые! Вран оттеснил плечом Боеслава, что загораживал дорогу, и бросился к воющему разбойнику. Ухватил за шкирку, выдернул его из толпы. Отрок, совсем ещё молодой, безусый, забился, задёргался, будто его уже резали. - А вы бы их пощадили?! – рыкнул Вран, бросив резкий кивок в сторону притихших дочерей ремесленника. – Токмо так с вами и надобно! Скрючившись в траве, влажной от пролитой крови парень застонал ещё горше, захлебнулся в вопле, обливаясь горючими слезами. Недолго думая подполз он к сотнику, обхватил за ногу и, ловя его взгляд, закричал сипло: - Не губи! Всеми богами молю! Вран стряхнул его, словно бы тот был мелкой ящеркой или склизкой лягухой, присел на корточки. Холодная усмешка сменила гнев. - За шкуру свою трясёшься? На кой такие сдались народу? Один вред от вас! Казнить, и весь разговор! – Он поднялся, обвёл тяжёлым взглядом остальных. Разбойники смотрели на него молча, с презрением и какой-то непередаваемой тоской. Тёплый ветерок трепал их отросшие волосы, косматые бороды, раздувал пузырём драные рубахи в пятнах свежей крови. Вздрогнув и словно очнувшись, Яромил поднял голову. - Скорый ты на расправу, - негромко сказал он сотнику. - А чего тянуть? Меча токмо жалко марать об них. Подвесим лучше за ноги да стрелами заклюём, - ответствовал тот. - По нраву ли придётся князю сие? – не уступал охотник. В последнее время он заметил, что Вран прислушивается к нему и точно за равного принимает, не тычет, что в ратных науках не силён. Да и соратники его, замечая такое отношение со стороны старшого, разрешали ему участвовать в их разговорах. - Прав Яромил, негоже так поступать, - согласился Боеслав, задумчивый взгляд остановил на старшем. – Свезти их надобно на суд княжий. Пущай пред Святославом да честным народом за свои деяния ответят. - Добро, - махнул рукой сотник с таким выражением лица, точно ждал такого предложения. – Вяжите их покрепче. Свезём. Вои принялись исполнять указание. Живых – а их насчиталось семеро - связали по рукам и ногам, покидали рядком в воз. Шестерых снесли в одну кучу. Рядом выросла такая же горка из хвороста – это Яромил занимался разведением костра. Бросать тела убитых на поруганье лесному зверю не стали, решено было предать их огню, почтить Сварога*. Желая поскорее убраться восвояси, ремесленник в спешке собрал уцелевшее добро, посадил дочерей и сына в телегу, а сам потеребил длинную бороду, раздумывая, после чего, решившись, вытер дрожащей рукой пот на высоком морщинистом лбу, подошёл к ратникам и заговорил, глядя на них: - Спасибо вам за всё, хоробры. Да хранит вас господь. Вран обернулся, оскалился в добродушной улыбке. - Пущай лучше сподобиться твою семью поберечь, мы ужо как-нибудь сами себя обороним. Ведаешь, что было бы, коли не подоспели бы мы вовремя, ежели Яромил-охотник со своим вострым слухом дочерей твоих не услыхал? Глаза ремесленника заблестели от сдерживаемых слёз. Сурово сдвинул он брови, покачал скорбно головой: - Видать, за грехи наши бог испытывает нас в вере и твёрдости духа, насылая сынов безбожных. Всё зрит Всевышний и молитвы наши слухает. Защитил от худых людишек, вас прислал в помощь, значит, не до конца пропащие мы люди… - Может, оно и так, - не стал спорить сотник. - Ладно, езжайте с миром. Мстиша, - кивнул он в сторону рыжебородого воя. – Ступай. Тот подхватился, ни слова не говоря, проследовал к возу. Собирая сухостой для костра, Яромил слышал краем уха, как Вран поручил своему ратнику довезти воз с разбойниками до стоянки, а там передать Гремиславу, чтобы тот сопроводил опасный груз до самого Киев-града. Когда воз, скрипя полусломанным колесом, скрылся за кромкой леса, ратники сложили костёр, а в него сволокли мёртвые тела, подожгли. Смотрел Яромил будто во сне, как потрескивал гневливый огонь, пожирал плоть погибших, изрыгал ядовитый чёрный дым в небеса. Ветра не было, и дым валил столбом, обволакивал поляну, разносил по округе запах палёного человеческого мяса… Сколько ещё времени отряд провёл на поляне, дожидаясь, пока жертвенный костёр утолит голод и уймётся, ведьмин сын не помнил. Он сидел в стороне, подавленно и тихо, порой взмахивая руками и отгоняя докучливых комаров. Позади глухо роптала берёзовая роща, опалённая усталым солнцем, свисающим с неба налитым кровью глазом. Вран стоял чуть поодаль и внимательно смотрел на охотника, пытаясь прочесть его помыслы, однако в потемневших, чуть прищуренных глазах Яромила ничего не отражалось, кроме трескучего пламени. Подошёл сотник ближе, со вздохом присел рядом. - О чём думу думаешь, охотник? – спросил осторожно. - О чём? – эхом переспросил ведьмин сын и поднял голову, устремил взгляд в распахнутые небеса, куда клубами густо валил жар, вызывая во всём теле лёгкий озноб. – О многом. А больше о том, как энто бывает: был человек – и нет его. - Эка невидаль! Ходил бы на войну, понял бы: ничего в энтом мудрёного. Не раз приходилось мне кровь проливать – и свою, и чужую. Сколь живу, всё как в последний раз сбираюсь… Всё думаю – вот он, последний бой. Шрамов на теле ношу – считать, не пересчитать. Да токмо я сам судьбу свою выбрал, ни у кого не выспрашивал, чужую рубаху на себя не примеривал... И зла ни на кого держать не буду, ежели убьют меня в жаркой сече, стрела ли борзая догонит, али чей-то вражеский меч грудью встречу. Знаю, за что сражаюсь, и мне не стыдно рассказать о том пресветлым богам, кады позовут они меня на пир честной. – Вран хмыкнул, сухо усмехнулся одними губами. - Но мне пока умирать рано, я ведь одну науку не постиг, коя помудрёнее всяких войн будет. - Что за наука такая? – спросил Яромил негромко, точно не из интереса, а из уважения к собеседнику. - Дитё народить, выкормить да воспитать из него человека, шоб ни матерью с отцом, ни богам за него стыдно не было, - ответил сотник, бесшумно поднялся на ноги, отряхнулся. – Пора сбираться в дорогу. Млада, поди, все глаза проглядела, нас дожидаясь. А энти, - кивнул он в сторону огненного круга с пережжёнными костями и чёрной по краю травой, - не гнушались даже богов грабить. Вона, ежели не веришь, в сумки ихние глянь, сколь они всего с капища волочили – и блюда, и монеты… Яромил понимающе кивнул, поднимаясь следом, и сам удивился внезапно наступившему спокойствию. Но с каждым шагом всё ещё мерещилось ему, будто, как у пьяного, уплывает из-под ног земля…

***

Путь к стоянке оказался коротким и долгожданным. Смеркалось. По всему горизонту лежала неровными слоями тяжёлая мгла. Свежий ветер трепал слипшиеся от пота волосы, ластился к лицу, правда, Яромилу чудилось, что смердящий, зловонный дух, которым пропиталась его одежда, будет преследовать его ещё долго. Вечерний лес молчал. Ветви деревьев мелькали перед глазами, то закрывая, то оголяя стремительно темнеющее небо. Когда отряд прибыл к месту, за стволами дубов уже мелькали звёзды, воздух сгустился, потемнел. Мстиша, Храбр и Млада сидели у горевшего свечкой огня, дожидались остальных. Неподалёку паслись хозяйские лошади. Заметив приближающихся, девушка подскочила, бросилась им навстречу. Расспрашивать о делах не решилась, только шла рядом, с любопытством и тревогой переводя взгляд с Яромила на Врана и обратно. Уже сидя у костра и утоляя голод жареной дичью, сотник повеселел, улыбчиво щурился на огонь, довольно скалил крепкие зубы, заигрывал с Младой, шутил, во весь голос переговаривался с остальными дружинниками. В лихом блеске его глаз чудилось что-то звериное, не подвластное простому человеку. Яромил был непривычно молчалив, задумчив. Упорно и подолгу смотрел он на танцующее пламя, подбрасывал иногда охапку тонких веток и не замечал, что творится вокруг. К сочному куску пахучего мяса, который протянула ему Млада, он так и не прикоснулся. Только немного пригубил вина из фляги, которое захватил в дорогу Вран. Душу его что-то тревожило, мнилось странное, будто из надвигающейся мглы леса кто-то глядит ему в спину слепым оком, то ли Лихо одноглазое, то ли… Холодный порыв ветра лизнул шею и затылок. Обернул голову Яромил, пригляделся – и подскочил с места, словно обухом по темени саданули: роился неподалёку, за синью разлапистых деревьев, зыбкий мужской силуэт. Один-единственный слепящий глаз на тоскливом, переполненном скорбью лице светился из-под сальных волос желтоватым светом. Держал он в руках окровавленную дубинку, из ноги его торчало оперение Яромиловой стрелы. Стоял мужик молча, не двигаясь, будто блазень, и нечеловеческим холодом веяло от него… Ведьмин сын стремительно отпрянул и вскрикнул, застыл в тревоге, тяжело дыша, когда ему на плечо легла чья-то рука. - Что с тобой, Яромил? Заметил кого? – С мечом наизготовку возник перед ним Вран. Стоял он в блеклом свете костра, сверкая зелёными, как у кошки, очами и всматриваясь в застывший сумрак. Вытаращил охотник глаза на недоумённые лица дружинников, которые тотчас похватали оружие, на сонную Младу, начавшую было подрёмывать. От пережитого страха его прошиб ледяной пот. - Мне… - он с трудом разлепил пересохшие губы, – почудилось, будто ходит кто-то там, в кустах. - Стой здесь, пойду гляну. - Ратник вынул из костра горящую головню. Яромил вознамерился остановить его, чтобы пойти самому, однако тот уже сорвался с места и смело зашагал в непроглядный мрак. Охотник стоял, замерев, с волнением и тревогой вслушиваясь в происходящее за гущей деревьев. То же делали и дружинники – Мстиша, Храбр и Боеслав. Странная тишина повисла над лагерем. Слышно было только, как всхрапывают бродившие неподалёку лошади да ветер причёсывает вздыбленные космы трав. Смутная тень мелькнула меж сосен, а после, резко разрубая безмолвие, прокатился над верхушками короткий гортанный окрик Врана. Вои повскакивали с мест, Яромил ощутил внезапно нарастающую тяжесть в груди и приготовился к самому худшему. Затрещали ближайшие кусты. Выскочил сквозь них, ломая ветки, сотник. Отряхиваясь и хрипло ругаясь, пинком отшвырнул он со своего пути какую-то трухлявую деревяшку, сгрёб Яромила за плечи и, слегка прихрамывая, двинулся прямиком к костру. - Сам леший ногу сломит в энтих дебрях! – проговорил он сердито, на охотника поглядел с задором. - Нет там никого. Пусто. Может, зверь какой мимо пробегал. - Может, и пробегал, - откликнулся устало ведьмин сын. Свет от костра сделал его неподвижное лицо бронзовым. – Всякое могло привидеться, и зверь, и человек. - А вроде почти не пил, - заметил Боеслав, пряча за пояс приготовленный кистень. - Ночью энти леса кишат всякой нечистью. Поди, Лихо Одноглазое укараулить решило, покудова кто по нужде не отлучится, - предположил Мстиша, отхлебнул из фляги, довольно крякнул. – Брешут, кто видел его, тотчас замертво падал. Единственным горящим глазом дыхание оно останавливает. Рот большой, чернющий, аки жерло колодца, само длиннющее – выше самого высокого дерева, страшнющее, со скрюченными пальцами… - А ты сказки слушаешь да пересказываешь, - усмехнулся Вран. – Аки дитё малое, в любую небылицу поверить готов. - Пошто энто – небылицу? – просипел рыжебородый, действительно став похожим на обиженного мальчишку. - А ты сам подумай, помысли головушкой-то своей, али она тебе дадена, токмо шоб шелом носить? Боеслав и Храбр усмехнулись, а Мстиша сердито буркнул: - Говори яснее! - А чего неясного? Ежели Лихо глазом своим смертного жизни тотчас лишает, тады объясни мне, кто энто диво видеть смог? - Бывает, и у нежити промашка выходит. Вона, поспрашивай у Яромила-охотника об седом молодце, который оборотня видел. Отпустил его зверюга, свою плату до того взял и отпустил… Ратники уставились на ведьминого сына, задумчиво глядящего на огонь. - Истинно глаголет, - подтвердил Яромил, когда Мстиша пихнул его под локоть, а сам подумал: нашли время байки травить! - А мне один богатырь новгородский сказывал, как от Лиха уберечься, коли по злому умыслу али по глупости на него наткнуться случится, - продолжил рыжебородый мягким, глуховатым голосом, будто не ему принадлежащим. - Сказывай – как, – велел Вран, прищурившись хитро, однако на этот раз без тени насмешки, точно начал воспринимать слова товарища взаправду. - Ну слушайте. Проезжал он как-то в полном одиночестве по полю, а до того с невестой своей поссорился, что-то не заладилось у них. Печаль, говорит, и тоска съедала. А Лиху токмо того и надобно – питается она человечьими чувствами, особливо унынием и горем. Ехал, значится, богатырь, ехал, а покуда ехал, не замечал, куды конь его верный путь держит, а как голову-то поднял, огляделся, так и ахнул: лес кругом стоял дремучий, чёрный, точно неживой. Давай он по энтому лесу-то блудить. День блудил, два, а на третий к избушке вышел. А там, в траве и под самой избушкой, кости человеческие раскиданы, вокруг черепа на кольях развешаны, а над самой дверью чернела изъеденная голова. - Неужто к Бабе-яге ноги принесли? – спросил Боеслав. Мстиша довольно крякнул в бороду: - Он тоже так смекнул, да без страха к энтой избушке пошёл. Ему бы назад повернуть, но не из робкого десятка молодец оказался. И никакой там Яги не было в помине, а поджидало молодца Лихо Одноглазое в обличье дряхлой старухи. Дремало оно, руки и ноги по углам избы раскидав. Как завидело богатыря, так и бросилось на него, дверь собой подпёрло, меч выхватило. «Вона, - говорит, - как свезло мне! И мясца человечьего отведаю, и в зубах наковыряюсь вдоволь иголкой твоей!» - А богатырь что же? – с затаённым любопытством спросил Вран. - Не растерялся богатырь, говорит, мол, игла та, то бишь меч, волшебная. Ежели её хорошенько раскалить в огне, она что угодно на место пришьет. Задумалось тады Лихо не на шутку. «А тады, - говорит, - пришей мне свой глаз, молодец, двумя-то сподручнее вас, человечков, выслеживать». - Отдал? – спохватился сотник с таким видом, точно в самом деле переживал за богатыря. - Ещё чего! Не на того напали! Натопило Лихо печку, сунул молодец свой меч в огонь, накалил острие, а как приблизилось чудище одноглазое, так и воткнул ему в единственный глаз со всего размаху. - Ослепил! – победно крикнул Вран и от удовольствия хлопнул в ладоши, но тут же утихомирился, глянув на сопящую рядом Младу. – Наш человек! - Не ослепил, однако покудова Лихо бегало вприпрыжку, тряслось и верещало, он из избы и слинял. Долго ещё оно проклятья ему в спину кричало. В общем, накликало беду, старая грымза. Вся жизнь евоная под горку колесом покатилась. Одна напасть за другой. - Лихо прилипчиво, - со знанием дела заметил Боеслав. - На то оно и Лихо, - изрёк Вран и обратился к рассказчику: - Сдюжил твой богатырь с бедой али как? - Сдюжил. Перетерпел. Со своей ладой замирился, двух сыновей народил, счастливо жил до поры до времени. А нынче нет его в живых, в прошлом годе стрела печенежская настигла. - Не повезло молодцу, - посетовал сотник. - Да, встреча с Лихом везенья не прибавляет, - подытожил Мстиша. Слушал их Яромил вполуха и всё о своём видении думал. Лучше бы и впрямь леший ему примерещился иль то же самое Лихо. Не водилось за ним такого – живых людей видеть там, где их и в помине быть не может! Если только… если только этот злодей не сумел унести ноги от княжеского дружинника Гремислава. А теперь прячется где-то в лесу, подкарауливает обидчиков, чтобы месть за порубленных и пленённых товарищей свершить... За костром прыснули весёлым смехом. Яромилу разговоры дружинников казались лесным эхом, громким отголоском падающей на камни воды. На лицах ратников не было и следа давешних событий, будто не они, а кто-то другой рубил и колол людей, а после сволакивал за ноги и за руки ещё не остывшие тела в один погребальный костёр… Оно и понятно. Оно и правильно. Сколько каждый из них принял стрел на свои щиты, сколько исколотых, изрубленных доспехов поизносил. Сколько раз смотрел в глаза смерти – не пересчитать. Насмотрелись уже вдоволь. Им не привыкать… Тревога вновь вспыхнула глубоко внутри, сжала раскалёнными кузнечными щипцами. Вслушивался он, всматривался в плотный сумрак, готовый в любой момент броситься на любой звук, любой шорох. Но тих был лес. Тих, как никогда. - Поспать бы тебе, Яромил. Вставать завтра с рассветом, до вашей деревни путь не близок, - услышал он сквозь думы голос сотника. – А мы караул нести будем. Вскинул голову ведьмин сын, метнул вопрошающий взгляд в сторону Врана: - Вы, что же, с нами ехать помышляете? - Помышляем, - кивнул сотник, достал нож, нагнулся и соскрёб с обуви прилипший комок грязи. – Глянь, что в округе деется. Куды мы вас одних отпустим? Млада хоть в мальца переоделась, а личико смазливое не спрячешь. Кому надо, тот учует подвох. Края здесь не спокойные, сам видишь, а что там, за лесами, одним богам известно. Идти вдвоём – токмо раздразнивать разбойный люд красивой девкой. А мы вам охраной будем. Верно я говорю, друже мои? - Верно, - закивали головами ратники. - Что ж, будь по-вашему. – Яромилу не хотелось больше ни говорить, ни слушать. Перетерпел он новый наплыв тревоги, сжал ледяные ладони, которые всё никак не мог отогреть, опрокинулся на спину. Небо над ним было лунное, звёздное, манило своей темнотой и необъятностью. Ночь шевелилась от ветра и казалась живой. Несмотря на беспокойство, ведьмин сын уснул быстро, почти мгновенно. Спал он крепко-крепко, не слыша ни хохота, ни разговоров соседей, ни иных звуков матушки-земли. Только отсветы яркого пламени порой освещали спокойные черты, превращая лицо его в застывший лик древнего деревянного идола.

***

В путь отправились, как и сказал Вран, на рассвете. Блестела на траве роса, бодрил влажный, продрогший воздух. Отряд из пяти мужчин и одной девушки, закончив со снеданием, резво пустился по лесной дороге. От опушки сразу начался березняк, а за ним стройными рядками зеленели ели, сосны, мелкие кустарники. Золотое око Хорса изрядно припекало, янтарною смолой оплывала на деревьях кора. По пути попался родник. Путники позволили коням вдоволь напиться, пополнили запасы воды. Ехали долго, без продыху практически до самого обеда. Встречали путников лаем собак и печным дымом небольшие селища. В солнцепёк сделали привал. Отряд ехал неспешно, окутанный птичьим щебетом. Храбр и Мстиша возглавляли его, замыкал Боеслав. Поотстал немного Вран, пропуская Мстишу с Младой вперёд, и поравнялся с Яромилом. - Как спалось? – спросил он. - Не жалуюсь, - пожал плечами парень. - Невесел ты, смотрю. Думы у тебя туманные да тяжёлые… О чём кручинишься? - Не до веселья мне, верно, - не стал лукавить охотник. Однако и всей правды говорить не желал. О видении, о тревожном чувстве, угнездившемся в душе, умолчать решил. – О боге христиан думаю. За что чтят они его, пошто чужды ему кровавые жертвы, какую дань он берёт с людишек. Слышал я, судит их бог людей едино, по справедливости, что князей, что татей, что нарочитых, что безродных. - Где же справедливость – великого князя и безродного бродягу одной мерою мерить? - вильнул бровью сотник. – Их бог слабый. Он не смог защитить себя, не сможет защитить и других. Не годится сия вера для настоящих воинов, токмо рабам да бабам, у коих сердце жалостливое. У сильного народа и боги им под стать, вот и весь сказ. - В мече ли сила, Вран, - задумчиво молвил Яромил, а после перевёл тему: - Спросить тебя хочу… - Так спрашивай. - Что же, князь за просто так отпустил вас пред важным походом? - А я шибко и не отпрашивался. Что велели сделал – татей изловил. А что сам не прибыл, так скажу – осматривался. Да и, по правде, у Святослава поважнее дела есть, нежели обо мне печься. Грезит он, как на чужие земли поплывёт... За победой и славой для своей земли родимой. Любо князю нашему плаванье, а мне оно, веришь – поперёк горла встало. Скукотища. То ли дело скачка! Тесно мне в тереме своём, привык на коня – и вперёд! - А про то, что батька тебе токмо меч в наследство оставил – правда? Глянул Вран Яромилу в глаза, усмехнулся и кивнул: - Правда. Не по праву рождения, а по праву сильного я взял энтим мечом то, что мне принадлежит. Добыл потом и кровью всё, что имею. Для полного счастья осталось токмо одну несговорчивую красу в жёны взять. – Взгляд его ненароком упёрся в широкую спину Мстиши, что вёз Младу на своём жеребце, таком же рыжем, как и его хозяин. Вспыхнул охотник слабой улыбкой, проследив за взглядом его и уловив в глазах тот самый блеск, с которым и ему доводилось встречать и провожать Злату. Сладко и смятенно стало в груди при мысли о ней, сердце затопило жаром, а тело отозвалось приятной тягучей истомой. Потянулась рука за ворот рубахи, сжали пальцы защитный оберег на тонком шнурке, легло на сердце успокоение. Крепыш вдруг зафырчал, забеспокоился, и всадники отвлеклись от разговора. Позади в кустах метнулась, тявкнув, собака, а следом послышался едва уловимый хруст ветки. Отряд остановился, дружинники принялись осматриваться. Каждому было ясно, что за густым зелёным кружевом кустарника кто-то есть. - Эй! Кого там леший носит? – властно и громко крикнул Вран. – Не таись, выходи! А не то отведаешь княжеского меча! Долго ждать не пришлось. Перед всадниками в тот же миг возник отрок. Был он в рубахе и портах, прихваченных заместо кушака верёвкой. За спиной – охотничий лук, на поясе, кроме ножа, болтались тушки зайцев. Сам незнакомец выглядел молодо, на широком, скуластом лице проступали веснушки, над губой – едва пробившиеся тёмные усики. Мягким, стелящимся шагом приблизился он к выступившему вперёд жеребцу Врана. - Чего тут бродишь, малец? – спросил сотник. – Чьих будешь? - Оттуда я, - мотнул головой парнишка вглубь леса. – Из своего селища. А вы куды путь держите? - Ищем мы деревеньку, что у Воронова болота. - За Вороновым болотом полно деревень. Да токмо напрасно вы туды стремитесь, добры молодцы. Пропащие энти места, и людей там почти нет. - Пошто же? - А я почём знаю? Я там не бывал, а в селище сказывают, будто само пекло из-под земли наружу разлилось огнём подземным, страшенным дымом и чудищами бессмертными, кои людями питаются, аки мы с вами. Нельзя туды, - упрямо твердил молодой охотник. - Не у тебя ли дозволения спрашивать прикажешь? - Боги прокляли то место. И всех, кто туды пойдёт, тоже проклянут… Или вам жизнь не дорога? - Ты за кого нас принимаешь? – спросил сотник, взглянув исподлобья. – За трусов? Застращал так, точно там не селище, а пекло Виево, царство Чернобогово! По-боевому всхрапнув, жеребец Врана – Живчик, двинулся мощной грудью на отрока. Сотник твёрдой рукой попридержал его, махнув незнакомцу рукой: - Сказывай, куды езжать? Паренёк не растерялся, скользнул светлым, внимательным взглядом по бесстрастным лицам дружинников, сверкающей броне, крепкому оружию. Во взгляде, уверенном в провальности затеи, что-то поменялось. - За полем развилку увидите, по ней налево сверните. - Добро. Теперя брысь с дороги! Отобьёмся от ваших чудищ поганых! Не впервой! - Удачи, коли не шутите, - кивнул он, отступая в сторону и пропуская отряд вперёд. - И тебе не хворать, - бросил в ответ сотник. Так и разошлись. И действительно, проскакав поле и перейдя вброд мелководную речушку, всадники выехали на развилку. Посреди неё из травяных зарослей торчал гнилой давнишний сруб – всё, что осталось от путеводного указателя. Тропа, которая вела направо, была истоптана дикими зверями, изъезжена телегами и возами, исхожена людом и скотом, а соседняя – густо заросла крапивой и чертополохом и едва проглядывала. Вран направил своего скакуна на левую тропку. - Нам туды. - Глухомань вокруг, - заметил Беослав, озираясь. – Особливо там, - кивнул он в непролазные дебри. - Лешакам простор, - объезжая поваленное деревце, вставил Мстиша, крякнув в бороду. - Будьте начеку, глядите в оба, - предупредил сотник и погнал коня впереди всех. Лес был неприветлив к незваным гостям, путал тропы в зарослях кустов, загромождал путь буреломом. Тонкие ели зеленели редкой хвоей. Длинные ветки, облепленные мхом и паутиной, свисали сверху и по сторонам узенькой тропки, норовя уколоть острыми сучьями, поддеть за одежду. Под копытами лошадей вилась зелень, иссохшая не по времени, вялая и чахлая. Легло между небом и землёй плотное дрожащее марево, сквозь которое едва ли можно было разглядеть круглые бока Хорса. Духота одолевала, заметно прибавилось гнуса. Земля под копытами лошадей стала вязкой, грязеобразной, сочилась гнилой водой. В какой-то момент сбоку, средь высокой редкой травы, показались тёмные зеркальные пятна - за тонкими, болезненными деревцами зачавкала голодная трясина, послышались лёгкие всплески воды… Начиналось болото. На дальнем берегу вытянулась зубчатая стена сизого ельника. Направляясь туда, Вран спешился, а за ним и остальные дружинники вместе с Яромилом. Млада оставалась в седле. Подошёл к ней сотник и тут же, не спрашивая разрешения, молча стянул за талию, пересадил к себе в седло. Девчушка охнула, схватилась покрепче за гриву Живчика. Взглядом ясным, гордым смерила ухажёра своего, однако мелькнула на губах тень довольной улыбки. Отряд осторожно передвигался по краю болотистой местности, беспрерывно пробуя дно. Плеск и хлюп шагов отпугивал потревоженных обитателей. Яромил был напряжён. Ощущал он всюду какое-то движение: вздохи, плеск, шорохи и даже звук, похожий на хихиканье. Сгущался вечер, выходила из укромных мест потешиться-поиграться нечистая сила, шумела ветвями, плюхала тухлой водой, хватала крючковатыми, ветвистыми руками за ноги. Припомнил ведьмин сын, как говорила мать о том, что больше всего нежить любит играть в людей. Многие из них были когда-то живыми, обитали средь себе подобных – из плоти и крови, а не в болотах топких и чащобах непролазных, дремучих. Оторвала их недоля от рода людского, и теперь при каждом удобном случае стремятся они возвратить утраченное – человеческое тепло, слетаются к живым, как мотыли на яркое пламя. Яромил словам матери верил, наказы её старался соблюдать и лишний раз никого из нечисти не беспокоить. Прошагал отряд около пятисот саженей*, может больше, а до лесного берега оставалось приличное расстояние. Из затопленной низины вился тяжёлый запах гниющей растительности. Болото надрывно дышало, охало и вздыхало, выпуская на поверхность жижи пузыри. Тревожно кричали то справа, то слева болотные птицы. Лошади, как и люди, проваливались по щиколотку сквозь мох, путались в зарослях осоки. Наконец поблескивающая чёрная вода осталась позади, впереди выросла стена из низких, хилых сосен, которые падали в воду от одного толчка, вскидывая напоказ прогнившие, склизкие корни, облепленные грязью и тиной. За деревьями показались травянистые и мшистые холмики твёрдой, нетоптаной земли. Перед лошадьми и их наездниками выросло редкое мелколесье. - Дурнее места не встречал, - посетовал Боеслав, стряхивая с сапогов остатки цепкой тины. - Куды нас токмо судьба не заносила, - усмехнулся Мстиша. – Теперя и болотную грязюку месим, кикимор да болотняников дразним. Дурное место притягивает дурное. - Чего запричитали, аки бабы базарные? – покосился на них Вран. – Вона, на Младу гляньте: сидит девка и в ус не дует! - Дык, чего ей маяться, горевать? Нечисть таких не трогает. Мне давеча один из лютичей сказывал… - Мстиша, - строго прервал рыжебородого сотник, - отложим байки до лучших времён. - Ну ежели хотите, я не против, - хмуро ответствовал ратник, скрывая обиду за то, что слушать его не захотели, однако поумерил пыл, когда проследил за взглядом старшого. Над головами дружинников пронёсся Младин вздох – с видимым трудом заставила себя не поддаться страху. Посреди низины, на которой они оказались, лежала туша дохлой лошади. Внутренности её были выедены, толстые длинные нити кишок облепляли насекомые и черви, белели в тусклом свете изъеденные кости рёбер. Повсюду лежали ошмётки кожи и других останков, которые пришлись хищнику не по вкусу. - Тьфу-ты, погань! – выругался Мстиша. – Откуда токмо взялась… - Яромил, подь сюды, - позвал Вран, который уже приближался к туше. В лицо охотнику ударило волной жара, когда он отпустил узду своего Крепыша, сделал несколько шагов к страшной находке и разглядел на конской шее следы от чьих-то сильных, крупных челюстей. Судя по нанесённым ранам, челюсти погружались в мышцы жертвы на целую ладонь, выдирали мясо едва ли не с костями. - Кто завалил животину? Медведь? Ведьмин сын склонился над находкой, поморщился. Дышать приходилось через раз – запах от разлагающегося трупа исходил зловонный, горький. - Не похоже. Погодь… - Яромил осмотрел место пиршества, чёрные глубокие отпечатки на перемешанной с кровью земле – в следах животных он разбирался отлично. От напряжения на лбу его проступил пот. – Энто и не волки. У ихнего брата лапы уже, а энти невиданные, здоровенные, когтистые… Дрожащий над болотом воздух наполнился нехорошим предчувствием. И это ощущали все. - Так то, может, вепрь? – сухим, натянутым голосом предположил Боеслав. - Не вепрь. - Тогда рысь? Яромил поднялся, вздохнул. - И не рысь. Он переглянулся с Враном, прищурился, задрал голову, заскользил по верхним веткам деревьев. - Чего? – отрывисто спросил сотник. - Птицы. Как заехали в лес, так ни одной не слыхать. - Плохо дело, - откликнулся Мстиша и предусмотрительно положил руку на оружие. - Можешь сказать – энта зверюга поблизости крутится? – приглушая голос, спросил ратник и кивнул на убитую лошадь. – Её прикончили давеча? - Давеча… - начал было Яромил, но прервался: Вран кинулся в ближайшие кусты, заметив на них что-то странное. Провозился сотник в них недолго, а когда показался остальным, замершим в ожидании, на лице его читалось напряжение. На лбу проступили складки, во взгляд зелёных властных глаз закралась тревога. - Чьё? – спросил он и протянул Яромилу открытую ладонь с клочком тёмно-серой длинной шерсти. У ведьминого сына подкосились ноги. Предательская слабость накатила на тело. Он узнал, кому принадлежала такая шерсть, и сотник понял это. - Ну?! - надавил Вран. Поднял глаза Яромил, выдохнул одними губами, обливаясь холодным потом: - Оборотня… Храбр, Боеслав и Мстиша повыхватывали оружие – за спинами у них что-то надрывно хрустнуло…