Седьмая позиция

Я сама не понимаю, что с тобой случилось старший брат. © Краски - Старший брат

      — Где ты его видела?       Мы с Кристиной сидим на скамейке возле крыльца, и я тереблю в руках телефон. После того, как подруга сообщила мне, что видела Калеба, у меня резко развилась навязчивая идея, что он вот-вот позвонит мне.       — Прямо здесь, — Кристина кивает на дорогу. — Здесь, около дома. Прогуливался, засранец, и даже не смотрел в твою сторону.       — Он был один?       — Да. И скажу я тебе, — Кристина добавляет поспешно: — Выглядел он весьма непринуждённо!       Я нервно вздыхаю, а Крис от негодования пинает камушек носком босоножка.       — Ты давно его видела? — спрашиваю.       — Прямо перед тем, как позвонить тебе.       — И, что, даже не окликнула?       — Трис, с какой стати? Твоего полоумного братца только ты можешь переносить и то не факт, что без нервного срыва.       Я встаю с лавочки:       — Его надо найти.       Кристина фыркает.       — Его надо найти и привести домой, — продолжаю.       — Не мели чепуху.       — Но, Крис, раз он в городе, значит, хочет вернуться!       — Нет! — Кристина прикрикивает. — Даже не думай, что он приехал сюда ради тебя!       Внутри будто камень появляется. Я закусываю губу, словно проглотить её хочу, и не знаю, в какую сторону податься. И вообще. Где он остановился? Хочет ли меня видеть? Говорил ли он с мамой, и как отреагировал папа? Тысяча вопросов роятся у меня в голове, но ни один из них не может найти ответа.       — Сядь, пожалуйста, — Кристина вздыхает. — Сядь. И не трать понапрасну нервные клетки.       — Но я так ждала, когда он появится!..       — Было бы из-за кого переживать.       Я смотрю на Кристину, которая сдерживается из последних сил, чтобы не облить Калеба грязью, и приземляюсь обратно на лавочку: подруга увидела репейник возле крыльца и теперь норовит запульнуть им в меня, если я сейчас же не успокоюсь.       — Глухо, как в танке? — спрашивает она, когда видит, что я верчу в руках телефон.       — Да.       — Тогда дай сюда.       — И не подумаю! — обалдевшими глазами смотрю на неё.       — Значит, успокойся! — маленькая колючка таки прилетает мне на футболку. — Захочет – сам позвонит.       Я теряю бдительность на долю секунды, и подруга успевает забрать у меня телефон. Она прячет его в карман длинной кофты, а я хмурюсь, пытаясь одними глазами сказать, что мне сейчас не до шуток. "Нет-нет-нет, — говорит её взгляд, — даже и не подумаю возвращать обратно".       — Крис, отдай, — прошу, как можно спокойней. — Отдай, пожалуйста. Сама ведь мне позвонила и сказала, что Калеб приехал, а теперь и слышать про него не желаешь. Согласись, странно выглядит?       — Если бы я тебе не сказала, ты бы включила режим вселенской обиды и побежала бы к нему при первой же встрече. Не думаю, что он рассчитывает на радушный приём.       — Я обещаю, что не буду звонить ему первой.       — Слабо верится, — Кристина щурится.       Я вздыхаю, протягивая руку, и подруга шлёпает мне телефон на ладошку; я быстро сую его в карман джинсов.       — А меня сегодня в старшую группу перевели, — откидываюсь на спинку скамейки, как ни в чём не бывало.       — Да ладно?       — Да. Тренер сказала, что я весьма неплохо танцую, а девочка с младшей группы пожелала мне дальнейших успехов.       — Вот так новость! — Кристина будто забывает про наш разговор. — Моя подруга – вундеркинд!       Я смеюсь:       — Вовсе нет! Просто не зря впахивала в детстве.       — И если бы не твой урод, впахивала бы и по сей день.       А, нет... Похоже, я поспешила с выводами.       Пропускаю её реплику мимо ушей.       — Новая Школа танцев – отличная! — расплываюсь в улыбке. — Светлый холл, большие раздевалки и комфортный тренировочный зал.       — А мальчики там имеются? — подмигивает Кристина. — Какие-нибудь танцоры-эквилибристы или, скажем, профессионалы-акробаты.       — Ты не исправима!       — А что тебя не устраивает? — Кристина наигранно обижается. — О тебе волнуюсь, между прочим. Второе лето без парня ходишь.       — Ой, не начинай! Свет клином на них не сошёлся, — (подруга делает вид, что падает в обморок). — Но я обещаю тебе, — смеюсь, — если встречу красавца с умением выполнять па, обязательно все уши про него прожужжу.       — Многовато обещаний будет, — Кристина встаёт со скамейки. — Для начала, выполни первое.       Я поднимаюсь следом:       — Ладно-ладно...       — Трис, — Кристина одёргивает меня, — не "ладно-ладно", а "так точно, мой Генерал".       — Я постараюсь.       — Упрямая балерина, — Кристина оглядывает меня с ног до головы, но, в конце-концов, сжимает в крепких объятиях и велит быть осторожней.       — Как на войну меня провожаешь, ей Богу...       — С твоим братом мирных действий не получается, знаешь.       Но я улыбаюсь:       — Спасибо, что рассказала.       Кристина, было, хочет что-то ответить, но я прерываю её, указывая жестом на дверь. Скоро должен прийти папа, а мне хотелось бы прийти немного в себя, ведь от отцовского взгляда не утаивается ничего. Не хотелось бы мне, чтобы в первый же день тренировок папа подумал, что я от него что-то скрываю. Рыболовы – проницательные люди, и выудить информацию от человека у них не составляет никакого труда.       По пути в квартиру, я заглядываю в почтовый ящик. Внутри – напоминание, что сегодня должен прийти рыболовный журнал. Я достаю его, изучая картинку, и отмечаю, что этот выпуск будет с модифицированной леской в подарок. "Вот папа обрадуется!" А из-под журнала вылетает бумажка. "Что это?" Я поднимаю её. "Обычный листок", — думаю. Слева, где он был оторван, виднеются следы от креплений, а справа, как на обычном тетрадном листе, – поля красного цвета. "Ничего особенного". Я комкаю бумажку, пряча её в карман. "Наверное, кто-то дурачится", — пожимаю плечами и захожу в квартиру, убирая с порога кота.       — Флаффи! — кричу на него, потому что когда я прохожу в комнату и сажусь в любимое кресло, он прыгает мне на колени и кладёт хвост на живот. — Нет, ну, нормальный кот? — глажу его по спине. — Пристроился, видите ли. Как будто я его коврик!       — А ты скажи ему, что идёшь на кухню: он сразу побежит за тобой, — мама пытается отвлечь его, но Флаффи, как упрямый баран, не хочет слезать с моих ног.       — Он безнадёжен... — я кидаю напоминание о свежем выпуске журнала на стол.       — Беатрис, ты обронила, — мама подаёт мне бумажку из ящика.       — Что? Нет. Она лежала вместе с напоминанием.       Мама изучает её, улыбаясь.       — Дети, наверное, — пожимает плечами. — Помнишь, вы с Калебом играли в почтальонов?       Я невесело хмыкаю: "Знала бы ты мама, что он опять в городе".       Флаффи продолжает довольно урчать, а я погружаюсь в воспоминания и даже не замечаю, что мама что-то рассказывает.       Десять лет назад, а, может, пятнадцать, мы с Калебом любили играть в почтальонов. Он нахлобучивал старую бейсбольную папину кепку с иностранной надписью над козырьком и натягивал мамин фартук, говоря, что это его униформа. Он стучался к нам в дверь, и я открывала ему, принимая в руки "письмо". На самом деле, это была бумажка, вырванная из обычной тетрадки. Я бережно несла её к письменному столу и с помощью ультрафиолетового фонарика читала послание, написанное невидимыми чернилами. В основном, там была ерунда. Что-то в роде: "Привет. Как дела?", или: "Трис, ты дурочка". Конечно, мама смеялась над нами и говорила, что мы сходим с ума. Просто она не знала, что мы видим то, что она не может увидеть. Мы считали себя жутко крутыми и не рассказывали о своём секрете никому. Даже папе, который однажды чуть было не раскусил наши проделки.       — Боже мой, мама! — я вскакиваю с кресла. — Ты категорически права!       Я подбегаю к ней, обнимая, и слышу, как кот недовольно шипит: его сбросили, не спросив разрешения.       "Калеб, ты - гений!" Со всех ног лечу в свою комнату. Достаю из шкафчика фонарик с ультрафиолетовым светом и свечу им на листок найденной бумажки. Во мне всё переворачивается. Картинка меняется! Только что белый лист, разлинованный клеточками, становится исписанный невидимым почерком! Я смеюсь, потому что не видела этого чуда пять лет, и шёпотом, чтобы никто не слышал, даже я сама, начинаю читать: «Сегодня в парке на детской площадке. Ровно в двадцать два ноль ноль. И не опаздывай. Ждать я тебя не собираюсь». Перечитываю снова. И снова. И снова, и снова, и снова! Он написал! Вернулся! Он ждёт меня в парке! Я закусываю губы, не веря своему счастью: он нашёл, как связаться со мной! Он сохранил наш секрет. Он всё ещё хочет, чтобы я была в его жизни. Я бережно складываю бумажку в несколько раз и сую её в задний карман джинсов. "Ровно в двадцать два ноль ноль, — повторяю, как мантру, — ровно в двадцать два ноль ноль". Смотрю на часы; сейчас только девять. Это значит, что скоро придёт папа, а мне не хотелось бы ему объяснять, куда это так поздно я собралась.       Я достаю из шкафа лёгкую кофту и накидываю её на плечи.       — Я гулять, — забегаю в комнату к маме.       — С кем?       — С Кристиной. С кем же ещё?       Мама кивает, и я пулей вылетаю за дверь.       — Не забудь позвонить мне в одиннадцать! — кричит она в след. — Если будешь гулять дольше, предупреди меня обязательно!       — Хорошо! — кричу уже с лестничной клетки и бегом спускаюсь на улицу. А там всё также тепло: вечернее солнце греет лучами, а лёгкий ветерок раздувает мне волосы. Я улыбаюсь. Во дворе царит мир и покой, но я сворачиваю за угол дома и попадаю в мир каменных джунглей. Он опять встречает меня неприветливо. Я толкаю руки поглубже в карманы и прячусь от равнодушных глаз-окон домов. Люди глядят на меня, как на умалишённую: у них – работников офисов и старых заводов – одежда серая, у меня – жизнерадостной девочки – яркая, и никто в этом Городе не может понять, почему я, другие танцоры, люди, любящие свою жизнь, так одеваются. Почему не придерживаются общих законов и правил? Почему я, будучи дочкой известной личности Города, позволяю себе яркие вещи, словно я королевских кровей, а они – добросовестные труженики офисов – вынуждены ходить в сером пальто каждый день. Я не понимаю, почему люди не хотят ничего изменить, но знаю, что ответ прост: им просто плевать, что их индивидуальность не замечают.       Я прохожу мимо уродливого Супермаркета и сворачиваю в парк, глубоко вдыхая свежий воздух. Вытаскиваю руки из карманов и медленным шагом иду в сторону детской площадки. Интересно, где именно он будет меня ждать? Я сажусь на лавочку напротив горки и наблюдаю, как дети скатываются с неё, смеясь и визжа во весь голос. Когда-то и мы с Калебом любили проводить время на горке. Он старше меня на пять лет, и когда я скатывалась с пластикового спуска, он ловил меня внизу и приговаривал, что я – неуклюжий ребёнок. Действительно, в детстве я часто падала. Мои колени вечно были в царапинах, но оттого, что мне намазывали йод на жгучую ранку, я никогда не плакала. Помню, что хмурилась, куксилась, просила игрушку, лежавшую в сумке, но никогда не плакала. Калеб поражался этому: "Вроде, девчонка, а ведёт себя, как супергерой". Да, так и было. Когда мама подносила ватку с раствором и наносила йод на коленку, я представляла, что во мне есть суперспособности и старалась не ныть, потому что супергерои не плачут.       Я смотрю на часы: половина десятого. Ещё чуть-чуть, и Калеб придёт! Я встаю с лавочки и сажусь на качели, хватаясь руками за металлические цепи. Классика. В городских парках только такие и устанавливают. Упирая ноги в края ямки, образовавшейся от частых ёрзаний детей, я выпрямляю ноги, отъезжая назад, и оглядываюсь по сторонам. Парк начинает пустеть. Завтра последний рабочий день, а это значит, не стоит засиживаться до ночи. Люди в этом Городе слишком пунктуальны, поэтому любое опоздание на работу карается штрафом в общую банку «пожертвований». Сгибаю колени, съезжая обратно, и опять смотрю на часы: без пятнадцати. Калеб ни за что не придёт раньше. Вздыхаю. По телу пробегает волнение, ладони потеют, и я вытираю их о джинсы. Дурная привычка: сразу видно, что я нервничаю. Опять оглядываюсь по сторонам. "Где же ты?" Наклоняю голову к одной из цепей, как вдруг кто-то сжимает моё плечо.       — Калеб! — я кидаюсь к брату на шею. — Ты вернулся!       Он, кое-как удерживаясь на ногах, заключает меня в объятия, и я громко смеюсь, пытаясь скрыть волнение в голосе.       — Трис, ты задушишь меня!       — И буду абсолютно права! — отстраняюсь, смотря брату в глаза.       Он застывает на мгновение:       — Как же ты изменилась…       — Ну, ещё бы, — толкаю его в плечо. — Мне уже девятнадцать, и я могу позволить себе стать чуточку выше.       — Балда! — он треплет меня за макушку. — И ни сколечко ты не изменилась! Просто можешь разгуливать без сопровождения взрослых в тёмное время суток, а так...       — Неправда, — перебиваю его. — Ты же со мной.       Он замолкает на полуслове, и я вижу: он не может поверить, что разговаривает сейчас – здесь, со мной! – как ни в чём не бывало.       — Пойдём, — он выдвигает локоть. — Думаю, нам есть о чём поговорить.       Калеб изменился. За те пять лет, что мы не виделись с ним, он вырос. Заметно раздался в плечах, а на щеках появилась щетина. От него вкусно пахнет: мятной конфеткой с примесью клубничных конфет. Я знаю, что он таким образом скрывает запах от сигарет, ведь от дурной привычки, наверное, он так и не отучился.       Я прижимаюсь к нему. Большой, сильный, он идёт на полшага впереди, и я стараюсь не отставать. Я так сильно цепляюсь за его локоть, что мне кажется, будто он, от предоставляемого мной дискомфорта, сейчас обернётся и попросит его отпустить. Но я не ослабеваю хватку. Я не делаю этого, даже тогда, когда костяшки пальцев начинают белеть. Он нужен мне. И я хочу снова видеться с ним. Пять лет назад я уже совершила ошибку, и я не хочу повторять её снова. Он мой брат. Он слишком дорог мне, чтобы терять его во второй раз.       — Я очень рада, что ты вернулся, — говорю я тихонько.       Калеб улыбается:       — Шерил настояла.       — Так вы до сих пор вместе? — вместо: "Значит, не из-за меня?", спрашиваю я.       — Да. Более того, — он делает паузу, и я догадываюсь, о чём он хочет мне сообщить, — три года назад мы расписались.       — Поздравляю! — вместо: "Ненавижу её".       — У нас есть ребёнок... — (мы останавливаемся). — Твой племянник, Трис, — (я чувствую, как его дыхание доносится до моих щёк). — Ты что-нибудь скажешь?       "Ты не пригласил меня! Ты украл у меня свадьбу! Ты скрыл, что у тебя есть ребёнок, и что он – первенец Шерил! Как ты мог, Калеб? Я так по тебе скучала!"       — И как... Хм... Как вы назвали его?       — Джейсон, — Калеб облегчённо вздыхает. — Мы назвали его Джейсон.       "Не удивительно! Ведь ты всегда хотел назвать ребёнка Варфоломей!"       — И сколько ему?       — Два с половиной.       Значит, на свадьбе Шерил уже была беременна. Калеб, надеюсь, ты взял её в жёны по любви... Хотя, что это я? Он всегда любил её и ещё со школы планировал расписаться с ней. Шерил была его первой девушкой и, как оказалось, единственной.       — Здорово, — скорее себе, нежели ему, отвечаю.       — Я вас познакомлю обязательно! — Калеб воодушевляется. — Джейсон... Он такой славный! Ты бы видела его, когда он пошёл в первый раз. Или когда взял в руки игрушку. Трис, ты даже не представляешь, насколько он замечательный!       "Конечно, не представляю! Я же пропустила его первые шаги!"       — Трис!.. — и Калеб замечает, что я не смотрю на него.       Мы возобновляем движение. Неожиданно Калеб сгребает мою руку в свою, и я чувствую, как его тепло перебегает ко мне. Он делится им. Он отчаянно хочет, чтобы я его поняла. "Так объясни же мне, Калеб! Объясни, почему ты ушёл?"       Мы ещё достаточно долго молчим. Моя рука до сих пор находится в его хватке, и я чувствую, как с частотой ровно в минуту он пожимает её, но ответа от меня не приходит. Странно... Ведь это я должна так пожимать. Это я должна искать у брата поддержки: он старше, сильней, выше, проворней. Он постоит за себя, а я вот расклеюсь. Это я должна просить его помощи, но вместо этого тупо молчу и жду, пока он соизволит заговорить. "Калеб, давай. Не тяни! Давай, милый! Я не могу больше ждать!"       — Прости, — словно эхом в ушах. — Прости, что обо мне ничего не было слышно.       — Простила ещё пять лет назад.       И это чистая правда.       Он останавливается, и я слышу, как ровно бьётся его сердце. Как голубые глаза, на тон ярче, чем мои собственные, смотрят куда-то вдаль. Как маленькая слезинка стекает по заросшей щетиной щеке, и он вытирает её, думая, что я не замечу.       После его ухода я чувствовала себя паршиво. После его ухода мне было хреново. Я понимала, что частичка меня была парализована целых пять лет, а сейчас её функции снова восстановились.       — А здорово ты с запиской придумал, — улыбаюсь, отгоняя слёзы.       — Я не мог упустить шанс ещё раз поиграть с тобой, — Калеб шмыгает носом. — Помнишь... — он улыбается. — Помнишь, как родители ничего не понимали, когда ты стремглав неслась в спальню? Ты выбегала от туда с таким видом, будто под кровать спрятан ящик с мороженным, и кроме тебя об этом никто не догадывается.       — А ты тоже хорош! — смеюсь. — Не заметал следы за собой! Между прочим, папа однажды чуть не увидел, как ты писал мне записку.       — Но не увидел же!       Я толкаю брата в плечо.       — Калеб, — теперь очередь воодушевляться переходит ко мне, — они так обрадуются! Родители будут счастливы, что ты снова решил вернуться в семью.       Но Калеба, кажется, эта идея не очень устраивает – увидеться с мамой и папой. Он потупляет взгляд и опускает руки глубже в карманы.       — Калеб? — я не понимаю. — Что... Что это значит? — и тут меня осеняет. — Ты не хотел видеться с родителями. Поэтому-то и вспомнил нашу дурацкую игру. Я права?       — Трис, я бы не хотел говорить об этом...       — Что? Почему? Что произошло?       Калеб съёживается до состояния Дюймовочки:       — Я не думаю, что это хорошая мысль – увидеться с ними.       Я отхожу на полшага.       — Вы поругались? Калеб, расскажи мне, — теряюсь в догадках. — У нас никогда не было секретов друг от друга, а сейчас ты даже причину не хочешь мне объяснить. Что случилось?       — Это уже не важно.       — А мне важно, — обида подкатывает к горлу. — Я прождала тебя целых пять лет!       — Мне очень жаль, правда...       — А мне, думаешь, нет? Калеб! Да мама ночей не спала! Папа смотрел в одну точку! Я бросила танцы, когда...       — Ты бросила танцы? — он перебивает меня. — Зачем?       Я хмыкаю:       — А просто некому было больше меня поддерживать. Некому было посчитать до восьми. Мне было четырнадцать, и я не знала: кем хочу стать, нужны ли мне танцы, и что делать, если мама не может ответить на эти вопросы. И тут ты уходишь. Я просыпаюсь с утра, а тебя нет. Пусто! Пустой шкаф и ни единой записки: с кем, куда и почему. Конечно, я сразу вспомнила вашу ссору с отцом, но даже и предположить не могла, что она затянется настолько. А самое главное – я не понимала, почему ты не поговорил со мной? Зачем ты это сделал и ничего не обсудил?       — И это ты называешь «простила пять лет назад»?       — Не передёргивай.       — Я не жалею о своём решении. Оно не было спонтанным. Я обдумывал его несколько месяцев и всё тщательно распланировал: куда поеду и с кем. Пока учился в Университете, подрабатывал, поэтому небольшие сбережения у меня имелись. Я позвал Шерил с собой, и она согласилась. Мы создали свою семью. И я счастлив.       — А как же мама?! — взрываюсь от негодования. — Как же папа, Флаффи? Как же... Я?       — Трис, мне очень жаль, что из-за меня ты бросила танцы...       — Но тебе совсем не жаль, что ты бросил нас! — я толкаю брата в плечо и бегу в обратном направлении – из парка. Он что-то кричит мне в след, но я не слышу его: закрываю уши руками. Слёзы подступают к глазам. Ещё пару минут назад они были радостными, сейчас же – горькие. Солёные, невкусные, противные и невыносимо гадкие, потому что я же не плачу, а сейчас готова разрыдаться, присев прямо на тротуаре возле выхода в город.       "Он даже не идёт за мной!" Я не слышу его шагов, не чувствую его руку у себя на плече. Он просто остался там и наверняка думает, какая же я дура! Ему плевать, что я чувствую себя последним человеком на земле. Ему плевать, что он нарушил мои размеренные будни. Есть только он и его гордость. И пусть весь мир подождёт, пока он осознает, что он натворил.       Я продолжаю бежать к выходу в город. "И чего я, собственно, ожидала? Что хотела получить от этого вечера?" Объятия, слёзы и смех? Всё это было. Раскаяние, прощение, радость? И это тоже было в закуточке под листьями дерева. Я не видела Калеба. Я не видела его желание вернуться в семью. Он не рассказал мне, почему поссорился с папой и почему не предупредил маму. Почему ушёл именно с Шерил, ведь на её месте могла бы быть я. Почему не пригласил на свадьбу и почему не рассказал о рождении Джейсона, ведь папа наверняка бы простил его, узнав, что он теперь дедушка.       Но Калебу, словно не двадцать четыре. Такое чувство, ему снова семнадцать и он боится показаться на глаза родителям, потому что только что курил сигареты за углом дома с друзьями. Он сам пожелал со мной встретиться, но даже не подумал, что я могу его не простить. Не понять его поведение. Он разбил сердце мамы своим уходом, и украл у меня веру в себя. И я даже не понимаю, почему, ведь Калеб никогда не был связан с танцами: ему на ухо в детстве медведь наступил. Двигается он, поэтому, не в такт музыке. Но с его уходом мой мир перевернулся: больше некому было ходить на мои выступления, больше некому было подбадривать меня. Безусловно, мама с папой приходили на меня посмотреть, но… Это было не то. Взгляд Калеба из зала всегда придавал мне сил. Даже, когда я не могла разглядеть его со сцены. Я просто знала, что он смотрит на меня и считает до восьми, прокручивая в голове наши тренировки, когда я репетировала перед ним.       Но сегодня он даже не постарался исправить всё. Не попытался вернуть всё на свои места. Он просто струсил. Струсил перед самим собой, поэтому других объяснений у меня нет.       Я заворачиваю за угол и выбегаю из парка.       — Эй!       Даже не обращаю внимание на возглас человека, с которым сталкиваюсь, несясь мимо Супермаркета: возле этой бандуры всегда происходят неприятности. Я бросаю злобный взгляд на него и смотрю на часы: без десяти одиннадцать. Даже маме не пришлось звонить. Не представляю даже, как бы разговаривала с ней, если бы задержалась с Калебом в парке чуточку дольше.       Добегаю до родного подъезда. В почтовом ящике лежит свежий номер журнала, и я хватаю его, забыв, что к обложке прикреплена модифицированная леска в подарок. "Пусть хоть папа будет рад в этот вечер", — смотрю на прозрачную упаковку и захожу домой.       — Я дома! — кричу на всю квартиру.       Флаффи тут же выбегает мне на встречу. Он катается по полу, подставляя пузо для "глажки", и я провожу один раз рукой по его животу.       — Папа, танцуй! — говорю как можно радостней.       "Улыбайся, дыши и не забывай про эмоции".       Папа делает смешные движения пальцами, и я смеюсь.       — Так пойдёт? — он улыбается.       — Ага, — протягиваю ему журнал. — Ты просто бесподобно танцуешь! Теперь я знаю, в кого я такая.       Он хохочет басом:       — Трис! Танцуют, когда письмо приносят, а не очередной выпуск «Рыбалка для любителей».       — А это она специально, — мама заходит в комнату. — Вместо приветствия. Ну и чтоб похвастаться, что её уже перевели в старшую группу.       — Да неужели!       — Да, — сажусь рядом с папой. — Я настолько прекрасно танцую, что тренер не могла этого не заметить!       — Я в тебе и не сомневался, — он треплет меня за макушку, и по мне пробегает мелкая дрожь: именно так сказал Калеб, когда я впервые вышла на сцену.       Я отгоняю воспоминания и желаю папе отличного вечера.       Кажется, никто не заметил моего наваждения.       Я подхватываю на руки кота, отчего он мурлычет, и ухожу в свою комнату. Залезаю в карман джинсов, чтобы достать телефон, но не нахожу его там. Проверяю карманы кофты. И там его нет... Вспоминаю, каким маршрутом шла домой, и в упор не понимаю, где могла его потерять: бряканья по дороге не слышала. Я потираю ушибленное плечо. Точно! Я же столкнулась с кем-то около Супермаркета! Приземляюсь на кровать. "Воришки, нынче, ерундой не страдают"... Я пожимаю губы от собственной неосмотрительности и захожу на свою страничку в социальной сети с ноутбука. Нахожу в столбике друзей Кристину. «Калеб – урод, — пишу ей. — Не хочу его больше видеть. Все подробности при встрече. И, кстати, у меня украли телефон». Ответ приходит незамедлительно: «Быстро на видеосвязь!». Я вздыхаю и надеваю наушники с микрофоном, чтобы была возможность говорить как можно тише. Набираю номер Кристины, и, как только вижу её на экране, разрываюсь немыми рыданиями. Я прижимаю руку к губам, подавляя голос, и даже не пытаюсь остановить слёзы.       Ведь я не плачу. Я рассказываю подруге о произошедшем вечере.