Альфа Кассиопеи и другие хлопоты

Есть еще вино в глубокой чашке И на блюде – разное варенье. Только если нет детей у дона, Дон себе приемыша заводит. (Н.Гумилев в вольном изложении) «Держи, Ахметка, большой из тебя подлец получится». А.Чехов Курт зябко поежился, хотя на улице было совершенно не холодно. Дом возвышался перед ним, как скала: серый, молчаливый, неприступный. Курт был бы очень удивлен, если бы ему сказали, что на самом деле дом этот добротный, всего лишь трехэтажный и уютный (а так оно и было). Эх, был бы жив папа – Курту не пришлось бы стоять сейчас вот здесь. А то помер – и не узнаешь теперь, как держать себя с этим Стампом, чего от него ждать. Страшно… Ишь, угнездился прямо в историческом центре. Как добропорядочный... Упырь! Но платит хорошо. Живет себе и горя не знает. Ему, Курту, честному ювелиру в седьмом поколении, такое и не снилось. Эх-хе-хе… Но платит хорошо. А впрочем… Хорошо ли, плохо ли, - отказаться Курт все равно не может. Мда-а-а…Подкинул папенька клиентуру… Пришли от Стампа неделю назад – принесли перстень для ремонта. Купленный на дорогом аукционе, он требовал тонкой и умелой починки – требовалось установить миниатюрные зажимы для центрального камня (изюминка была в том, что камень поворачивался, меняя угол преломления света). Посыльный сказал при этом так: «Господин Стамп очень надеется, что вы справитесь до будущего вторника»… И любезно улыбнулся. Что ж, Курт не обманул надежд Стампа. А разве был выбор? Но платит, шельма, хорошо… Ох, лучше уж хорошо, чем плохо. Курт глубоко вдохнул, расправил плечи (тошнотворный холодок, гнездившийся где-то под ложечкой, немного отступил) и поставил ногу на первую ступеньку невысокой веерообразной лестницы. Пройдя нервную процедуру досмотра еще у ворот, он ожидал и здесь встретить вооруженную до зубов охрану. Но нет – внизу, у подножия дубовой лестницы, стоял только высокий негр во фраке и белых перчатках. - Как о вас доложить? – любезно осведомился он после формальных приветствий. - Курт Хоффманн, ювелир, - стараясь держаться с достоинством, ответил молодой человек. - Прошу подождать, - важно молвил негр и удалился. Оставшись наедине, Курт наконец-то смог оглядеться. Роскошный интерьер смутил и озадачил его. ТАК мог обставить свой дом богатый ученый, коллекционер – но не бандит. Огромный камин у входа – гораздо более старый, чем сам дом, очевидно, перевезенный откуда-то и сложенный заново. Внизу, под лестницей, - искусно освещенные скульптуры из песчаника, образующие композицию потрясающей красоты. Картины на стенах по всей длине высокой лестницы – Рубенс, Эль Греко, Веласкес, - и вряд ли это были копии. - Эй! – донесся откуда-то приглушенный мальчишеский голос. Курт вздрогнул, огляделся. Никого. - Эй, бледнолицый! – с тихим смешком повторил тот самый голос. И из-за статуи – одной из тех, что притаились под лестницей, - выглянул мальчик – подвижный, большеротый, с лукавой азиатчинкой в разрезе глаз, похожий на резвую обезьянку. Одет он был как взрослый – в щегольской джинсовый костюмчик и темно-синюю рубашку с небрежно расстегнутым на груди воротником. Его появление в полутемном холле особняка было таким неожиданным, что Курт совсем опешил. Папа еще год назад говорил, что Стамп одинок и бездетен. Откуда же… это? Мальчик тем временем воровато оглянулся, подскочил к гостю и сказал нарочито-хриплым голосом, явно кого-то копируя: - Гони десять марок, и я не скажу господину Стампу, что ты меня ударил. - Что? – пробормотал Курт. - Гони десять марок, и я не скажу господину Стампу, что ты меня ударил, - терпеливо сморгнув, повторил мальчик. - А разве я тебя ударил? – бестолково брякнул Курт. - Пока нет, - сказал мальчик и вдруг что есть силы двинул гостя по голени. Нога у Курта подломилась – он чуть не упал. А мальчишка, дипломатично выждав, пока гость опомнится, снова наскочил на него и пнул в живот так, что Курт отлетел к перилам и врезался в них спиной. - Ах ты маленький аспид! – начисто забыв о своих страхах, рявкнул Курт и ринулся на обидчика. Мальчик увернулся, бросил быстрый взгляд в сторону лестницы (на ней уже замаячила фигура лакея) и был таков. Курт едва успел перевести дух и поправить подскочивший жакет. - Господин Стамп ждет вас в библиотеке, - важно сообщил лакей. – Будьте любезны, вверх по лестнице и прямо. Курт начал подъем. После встречи с мальчишкой мужество окончательно покинуло его. Теперь он только и ждал, что из-за угла вот-вот выскочит это маленькое чудовище и устроит ему очередную пакость. И опасения Курта не были напрасными. По лестнице он поднялся благополучно, вперед двинулся уже увереннее, пересек небольшой зальчик, где стоял рояль и несколько небольших диванов и полукресел, толкнул массивную дверь библиотеки и… полетел сломя голову, сшибая что-то на своем пути. Окончил он свой полет у чьих-то мягких домашних туфлей, едва не ткнувшись в них носом, - и на всю жизнь запомнил крошечные королевские лилии, нашитые на них в виде пряжек. - Добрый день, герр Хоффманн, - прозвучал откуда-то сверху низкий голос. – Вы не ушиблись? - Ох… ну и… Простите… - бормотал несчастный Курт, поднимаясь с мягкого ковра (должно быть, этот ковер и спас его – он не расшибся), а сердце его летело в тартарары. Он уже знал, кому принадлежат эти туфли, этот голос. И боялся поднять глаза на их обладателя. А когда наконец решился (надо ведь было решиться, в конце-то концов!), оказалось, что перед ним – высокий, но не слишком (не выше самого Курта) господин – на редкость некрасивый, узколицый, с длинным носом, большими оттопыренными ушами и близко посаженными умными глазами. - Простите, ради Бога, господин Стамп, я… Сам не знаю, как это вышло… Впрочем, «как это вышло», тут же стало ясно – мельком оглянувшись, Курт увидел сваленные в беспорядке антикварные стулья и полукресла, сдвинутый с места мозаичный столик – все это было ловко окутано тонкой леской, и Курт моментально догадался, чьих это рук дело. По-видимому, знал это и Стамп. Он сдержанно улыбнулся Курту и крикнул куда-то вверх, на резную галерейку: - Урри, спустись, ангел мой! Я тебя вижу. В его голосе звучали строгие отцовские нотки. Минуту было тихо. Потом раздался легкий шорох, от резных перил отделилась какая-то тень – мальчик сидел на галерее, притаившись, как кот, и наблюдал за падением Курта. И, небось, смеялся, каналья. Через мгновение хулиган сердитой лавиной скатился вниз по лесенке. Он подошел к Стампу, бросая на него недобрые взгляды и держась как человек, уверенный в собственной правоте, но готовый понести несправедливое наказание. Однако наказания не последовало – Стамп приобнял мальчика за плечи и оглядел насмешливо, ласково и строго. Теперь Курт понял, что перед ним уже не ребенок, а подросток, кажущийся младше из-за своей обезьяньей физиономии и слишком резвого нрава (тинэйджер держался бы с мрачной угрюмостью). А мальчик напоминал сейчас нервного и игривого котенка: непонятно, что собирается сделать – то ли приласкаться, то ли выдрать глаза. Объятиям Стампа он не противился, и все-таки было видно, что подчиняется насилию, а вовсе не находит их приятными. - Это Урри, мой племянник, - отрекомендовал его Стамп. – Я пытаюсь уберечь его от дурного влияния улицы, хотя мне все больше кажется, что я оберегаю улицу от него. В данный момент он обирает моих гостей и знакомых – копит на очередной побег, как я полагаю. Стамп смерил взглядом проказливого пака: - Урри, ты требовал деньги у этого господина? - Да, - смиренно ответил мальчик. - Ты успел получить от него что-нибудь? - Нет. - Это у него не было времени хорошенько вас отметелить, - пояснил Стамп. – Так вот, мой мальчик, ты ошибся. Дядя – не злодей, дядя – честный труженик. И тут в маленьком агрессоре произошла внезапная перемена – он воззрился на Курта со странным выражением, которое, если б не его крутой нрав, можно было принять за жалость и раскаяние. - Так что прекращай это мелкое вымогательство – оно доведет тебя разве что до каторжной тюрьмы, а мы этого не хотим, правда же? – резюмировал Стамп. – Ступай лучше к Проныре…э-э-э… пардон, к господину Джонсу и займись делом. - Мне надоели отмычки, - фыркнул мальчик. Стамп бросил на гостя быстрый взгляд и вдруг сменил свой светский тон на что-то совершенно иное. - Ну-ка, отставить гундеть! – сказал он тихо и грозно. – Давай к Джонсу. Шагом марш, ать-два! И никаких гангстерских фильмов, если тебе повсюду мерещаться отмычки. После обеда я все проверю. Все неправильные глаголы, - последнюю фразу Стамп выделил особо. Однако племяш ослушался Стампа. На обратном пути, пересекая зеленую лужайку перед домом, Курт завидел впереди стройную невысокую фигурку в джинсовом костюмчике. - О Боже, только не это! – затравленно озираясь, пробормотал ювелир. Свернуть было некуда, а мальчик явно ждал его. Курт закусил губу и отважно двинулся вперед. - Извини, - сказал Урри, когда гость поравнялся с ним. – Я не за того тебя принял. - И кого же ты поджидал? – язвительно спросил Курт. Но мальчик смотрел на него, чуть склонив голову набок, и ювелир вдруг сменил гнев на милость. - Я думал, ты из людей шефа. «Вот тебе и племянник!» - присвистнул мысленно Курт и осторожно оглянулся. - Брось, все всë знают, - негромко сказал мальчик, - просто молчат. Вот, возьми, - он вытащил из кармана бумажку в десять марок и протянул ее Курту. – Моральная компенсация. - Что ты, не надо! – опешил Курт. - Бери. Я же виноват. - Оставь себе, - Курт улыбнулся и неловко потрепал его по плечу. - А их, значит, лупить можно? – с улыбкой спросил он. - Нужно, - убежденно ответил мальчик. – Они все кого-то лупят. - Ну а тебе ни разу не влетало? – Курт все еще улыбался, хотя его сердце уже предательски сжалось. - Меня лупить боятся. Из-за Стампа. - Ну, а Стамп? - Он мог бы. Но он меня любит. Нет, не в этом смысле, - сконфузился хулиган. – Лучше бы уж отлупил, - вздохнул он. - Тебе плохо здесь живется? – насторожился Курт. - Нет, слишком хорошо, - совершенно без колкости ответил мальчик. – Только я за ворота выйти не могу. - И потому грабишь дядюшкиных орлов? Урри помолчал, потом снова вскинул на Курта темные, дерзкие и грустные глаза: - Мне правда очень нужно уехать. И умолк, закусив губу и в свою очередь встревожено оглядевшись. - Почему? - Потому что мне нравятся отмычки, - прошептал мальчик, с тревогой глядя в лицо гостя. – И как только Стамп поймет это… - Тебе нужна помощь? (И зачем Курт спросил об этом – ему бежать бы отсюда сломя голову). Но Урри покачал головой: - Нет. Никому не надо знать, что ты знаешь… - Но все ведь и так… - Никому, - повторил мальчик. - А иначе… тебе влетит? – осторожно спросил Курт. Урри горько, насмешливо и снисходительно посмотрел на него: - Да нет, ТЕБЕ влетит. - Потрясающе! – выдохнул Клуш. – Что это? - Ментограмма, - небрежно сказал Нимнул. Новейшее изобретение, которое, возможно, изменит будущее человечества. «Ни черта оно не зменит, - с грустной усмешкой подумал Клуш. – Что изменила ваша электроника? И через сто, и через двести лет ловкие мальчики вроде Урри будут гоняться за денежкой – сперва за десятью марками, потом – за десятью миллионами; ловкие «дядюшки» вроде Стампа – идти по трупам к вершинам власти, а потом выть от тоски на этих вершинах, покупать сначала ненужные им бриллианты, потом – ненужных любовниц, а затем, окончательно изведясь от тоски и одиночества, - такое нужное им тепло в виде детей, отнятых у родителей, детей достаточно милых, смышленых и несчастных, чтобы стать живой игрушкой для богатого негодяя, а потом – и его преемниками. И снова испорченные, убийственно-обаятельные Урри будут вырастать в домах еще более испорченных Стампов, перенимать их взгляды, их нравы, их пороки (а как иначе?), постепенно превращаться в этих самых Стампов, а потом – этих самых Стампов убирать, чтобы занять их место, и вести жестокие, не видимые миру войны, и покупать бриллианты, любовниц и воспитанников, и умирать от их рук. И так без конца. Круговорот негодяев в природе… Хотя… к Урри он несправедлив. Урри своенравен, развязен, хитер, как кот, но гнили в нем нет. Вот чего нет – того нет. Вот и на ментограмме все показательно – он ведь пытался отдать пострадавшему десять марок. Но все эти мысли Клуш развил уже позднее. А в этот миг его, как истинного ученого, всецело поглотило удивительное устройство. - Я правильно понимаю? – изумленно спросил он, - только что мы видели воспоминания Урри? - Вот именно. - Но как… как такое возможно? - Возможно, - важно сказал Нимнул. Он явно гордился произведенным эффектом. – Ментограмма как раз и является записью воспоминаний и сновидений. Помните второй сеанс? Когда Урри сидел там, в кресле энергогенератора? Пребывая в беспамятстве, он вновь перенесся в Нëрдлинген, во времена своего отрочества. - Но скажите тогда, почему мы видим все так, словно это фильм? А временами мне казалось, будто я слышу голос повествователя. Согласитесь, Урри с его манерой выражаться не стал бы прибегать… гм… к столь изысканным оборотам. К тому же, по логике, Урри не должен был запомнить во всех подробностях свою внешность, выражение своего лица. Тем более он не мог знать, о чем думает Курт. У Нимнула явно не было ответа на этот вопрос. И он разозлился. - Послушайте, коллега, вы что, хотите сказать, будто точно знаете, как работает человеческое подсознание?! - Нет, но все же… Как он может знать то, чего знать не может? - Очень научная формулировка! – взбеленился Нимнул. Но Клуш готов был поручиться: Нимнулу, как и ему самому, в этот момент стало неуютно. Что они знают об Урри? Что они, в конце концов, знают о самих себе, если из человека в момент воздействия энергогенератора можно, выходит, выудить все что угодно, целые пласты реальности, даже недоступные его знанию? И еще Клуш понял: Нимнул понятия не имеет, каков механизм создания ментограмм – просто потому, что это не его изобретение. Оно краденое – целиком или на половину, как многие детища Нимнула. Может статься, именно за это он и ненавидит Урри, «честного» вора, вора «с понятиями», сумевшего завоевать и свободу, и любовь, легко создающего благополучие – свое и любимой женщины, ведущего свою игру. Сам-то он кто – гений или проходимец, выдающийся ум или агрессивный сумасшедший, в бреду путающий свое и чужое, никого не любящий и никем не любимый? И еще одно Клуш знал наверняка: Нимнул понял или почувствовал, о чем думает коллега, жалеет, что показал ему ментограмму, начинает подозревать в измене, а может, и ненавидеть. - Скажите, профессор, - как можно дружелюбнее спросил он, чтобы сменить тему, - а ментограммы Люси у вас нет? Она ведь тоже раз подвергалась воздействию энергогенератора. И, - Клуш натянуто рассмеялся, - к тому же, в такой пикантный момент… Нимнул покраснел, а потом вскинул на него такой по-детски беспомощный взгляд, что Клуш не узнал своего неистового коллегу. - В том-то и дело…- прошептал Нимнул. – Ее ментограмму записать не удалось. Сознание девушки для нас недоступно. - Но не может же она ни о чем не думать! – воскликнул Клуш. – Она похожа как раз на очень рефлексирующую особу. - Я же говорю: она для нас – закрытая книга, - так же беззвучно повторил Нимнул и вмиг, словно опомнившись, вновь стал сварливым и желчным: - Вот почему надо во что бы то ни стало вернуть их. Чем скорее, тем лучше. И вы знаете, кто нам в этом поможет.