***
– Знаешь что, Локонте? Мне надоело! – зло рычит Флоран, хватая первую попавшуюся в руки вещь и тряся ею перед носом итальянца. – Это переходит все границы! Тебе не кажется, что я тоже устаю? Вопрос задан скорее риторически, но, впрочем, и внятного ответа на него не следует. – Чего ты взвился? – фыркает Микеле, складывая руки на груди и исподлобья глядя на Мота. – Признайся, тебе нравится выводить меня из себя? – его возмущению нет предела. – Что это за бардак, я тебя спрашиваю?! – кричит парень, неосознанно комкая в ладонях легкую джинсовую ткань. – Я утром ушел всего на час раньше. Всего на час, ты меня слышишь? Посмотри, во что ты умудрился превратить мою квартиру! – он вновь зло обводит комнату взглядом. – Нашу, – поправляет Микеланджело, хмурясь и приваливаясь боком к косяку. – Черт с тобой, нашу! Тем более! Если бы ты жил сам, я бы понял почему всюду разбросаны твои вещи, твои ноты, твои «холсты», твоя одежда, – в подтверждение своих слов трясет рукой, в которой зажата какая–то тряпка, на деле оказавшаяся джинсами Микеле. – Когда ты начнешь считаться с моим присутствием в твоей жизни? – Перестань, – мужчина лениво тянется за одежкой. – Еще голос сорвешь из–за такой мелочи. А я сейчас все уберу. Вот только чай нам заварю, чтобы ты мог… – Вот! Во–о–от! В этом весь ты! – Фло яростно шипит, перебивая, и тычет в него пальцем. – У тебя всегда есть что–то важнее: друзья, музыка... чай! Тебе нет никакой разницы, что среди всего этого дерьма еще пытаюсь барахтаться я! Хочется ударить, чертовски, просто нечеловечески хочется ударить. Но за всю их совместную жизнь француз ни разу не поднял руку на этого несносного актеришку, и сейчас начинать он явно не собирается. Мот невольно сжимает кулаки, чтобы не позволить себе этого сделать, утопая под лишающей последнего проблеска рассудка волной ледяной злости. – Фло, ты перегибаешь, – предупредительно качает головой Локонте, мрачнея просто на глазах. Нет, он, конечно, немного неряшлив, не без того, но, дьявол бы все это побрал, идеальных людей не существует, да и не так важно это должно быть сейчас! – Знаешь, что? – снова повторяет свой вопрос Фло. – Иди нафиг, – он швыряет измятые до неузнаваемости джинсы в блондина, намереваясь пройти мимо оного в спальню, напоследок хлопнув дверью с такой дури, чтоб стало ясно, что простого «извини» в этот раз будет не достаточно. Но не тут–то было. Одного Флоран не учел – вспыльчивого темперамента своего оппонента. Плотина самоконтроля дает трещину. – Прекрасно! Пре–крас–но! Иди, хлопни дверью, – будто мысли читает. – И в этот раз я тебя даже останавливать не стану. И это мне надоело! – Микеланджело буквально рывком разворачивает его к себе. – Тебе кажется, что ты такой святой и правильный? Очнись, Фло! Да если бы не я и этот мой чертов беспорядок, разве ты смог бы хоть день прожить без своих надоедливых нравоучений? Тебе ведь так нравится меня воспитывать, словно мне семь и в этом году я в первый раз иду в школу! – он даже сам усмехается такому безобидному сравнению, потому что в голове крутятся эпитеты куда жестче этих. – Мне перевалило за третий десяток, и свое я в этой жизни уже отучил. – Просто заткнись, – брюнет с силой отталкивает от себя Локонте и нервно ерошит волосы, с которых все еще капает вода. Не хочется доводить все до абсурдно вульгарных сцен ссор на бытовой почве, проще просто «слиться», ненадолго забив на все, чтобы остыть. Но... – Будь так добр, – Микеле хватает его за шиворот клетчатой рубашки, – я тебя слушал? Вот и... – Когда? – француз изумленно кривится. – Назови мне хоть раз, когда ты меня послушал? Без пререканий и разговоров? Просто взял и сделал так, как я тебя просил? Не ври и не обманывайся сам, – Фло произносит это громко и жестко, отцепляя судорожно сжатые пальцы от себя. – Ты не исправляешься. И никогда не исправишься. Так есть ли нам смысл продолжать? – а вот это откровенный плевок в душу. Микеланджело на какую–то долю секунды немеет. Что? – Назови мне хоть одну причину, почему я должен тебя терпеть? – Ах, значит, терпеть, да? – итальянец отпрыгивает от парня, будто ошпаренный. – Так не терпи! Проваливай, слышишь? Проваливай, я больше не хочу тебя видеть. Ни–ког–да! Усек? И мне не нужна нянька! Все внутри безбожно кипит. Черт, да почему по всем «фронтам» неудачи?.. Локонте едва сдерживается, чтобы самому взашей не вытолкать Мота за дверь. Достало! Если он возомнил себя пупом земли, то пусть отсвечивает где–то в другом месте, блондину не нужны его советы и подачки. И даже этих трех лет не жалко. И как только они столько продержались? Наверное, умение одного закрывать глаза на происходящее и желание второго быть нужным составляли собой какую–то особую квинтэссенцию их отношений. Сейчас не стало одной из составляющих? Нет, все по–прежнему. Именно это и напрягает. Ничего не меняется с самого первого момента их знакомства. Клинит. – Отлично! – Флоран себя больше не сдерживает, резко ударяя кулаком о стену чуть выше головы Микеле, тот моментально дергается. – Знаешь, не стану больше тратить даже одной минуты твоего драгоценного времени, мой милый Микеланджело, – ехидная улыбка расползается по чуть побелевшим губам. – У тебя ведь столько забот. Столько «шедевров» никогда не будут дописаны, если ты сейчас же не примешься разносить квартиру в прах, если не начнешь вертеться сумасшедшей юлой, создавая вокруг себя абсолютный хаос. Что ж, оставлю тебя в твоем царстве грязных чашек и раскиданных брюк, голый король. Здесь ведь некому тебя высмеивать, правда, так не интересно, да? Он не должен был этого говорить, не должен был столько иронии добавлять в эти слова. Он понимает это, когда в глазах Локонте окончательно гаснет живой огонек. Но он сказал, уже поздно что–то исправлять. Да и откровенно не хочется. Пусть это послужит уроком итальянскому выскочке. Блондин жмурится едва ли не до белых бликов, смыкает аккуратно очерченные губы в тонкую полоску, и скрепит зубами от досады. Это было обидно. Слишком. Пусть так сложилось, что все попытки Микеле «засветиться» на эстраде терпели невероятное, просто жесточайшее фиаско, и сегодняшний вечер тому подтверждение. Пусть действительно многое было против него. Но со всем можно было справиться, пока в него верил Фло. Большего было не нужно. А сейчас… – Проваливай, – тихо шепчет Микеланджело. – Проваливай. Я больше не хочу тебя знать! – Хоть что–то у нас взаимно, – хмыкает Мот, делая несколько шагов назад. Снимает с вешалки насквозь промокшую курточку, быстро натягивая на напряженные плечи. – За моими вещами завтра заедет Лоран. Удачи. И это просто оглушает итальянца. Даже не то, что брюнет впутывает их друга во все это дерьмо, нет. Впервые пожелание удачи звучит из любимых уст так, как самое страшное проклятье. Впервые за все это время он понимает, сколько яда может быть в таком близком человеке и какими чужими они есть на самом деле. Плотина самоконтроля рушится ко всем чертям. – Пропади ты пропадом, – резко бросает Локонте, открывая глаза, в уголках которых уже собираются слезы. – Лучше бы нам никогда не встречаться! Лучше бы того дня никогда не было, слышишь меня? Лучше бы я никогда тебя не знал! – голос срывается. Все. За спиной Флорана с громким стуком захлопывается дверь. Микеле отворачивается лицом к стене, в которую всего несколько секунд назад упирался спиной, ударяя еще с детства сбитыми костяшками по покатой поверхности. Идиот. В комнате уже ставший привычным творческий беспорядок, но это его сейчас ни капли не трогает. Может быть Фло и был прав. Может он и правда бездарная посредственность с раздутым самомнением и виктимным синдромом? Только сейчас не спасает ничто. Ни початая бутылка какого–то дешевого портвейна, к которой руки тянутся вовсе непроизвольно; ни синтезатор, стоящий у самого окна; ни палитра, на которую итальянец случайно наступает. Пошло все к чертям! Он мечется по комнате, круша все, что попадается под руки. Выбрасывает стопку нот в окно, бутылку – куда–то в сторону стеллажей с фотографиями, сбрасывает с дивана на пол краски, бессчетное количество кисточек, с покосившегося мольберта снимает почти завершенный портрет. Нет, даже с полотна француз не будет смотреть на него своим ненавидящим взглядом, ни за что и никогда! Острый канцелярский нож кромсает рисунок по диагонали дважды – от угла к углу, уродливо раскраивая с любовью выведенные нежные черты лица. Руки дрожат и ноги совсем не держат. Микеланджело обессиленно валится прямо в мокрой одежде на мягкие подушки дивана, который скрипит под напором его тела, сжимает в кулаках края пледа, которым накрыта мебель, то ли пытаясь разорвать, то ли пытаясь сдержать злые слезы обиды. Как Флоран мог? На пустом месте разыграть скандал с такими последствиями? Мужчина упрямо мотает головой, прогоняя из памяти гневный образ Мота. Взгляд упирается в фото в разбитой раме, которое валяется на полу в осколках бутылки. На нем они счастливо улыбаются, позируя для блога известного фотографа – милой девушки по имени Мелисса, демонстрируя фирменный жест Микеле – «викторию». Но в голове все еще звучит его собственный крик. – Лучше бы я тебя не встречал, – одними губами шепчет Локонте, закрывая глаза. Если все, что сегодня произошло, было неотвратимо, то пусть бы они никогда не знакомились. Микеланджело уверен, что так было бы лучше для всех. Для Флорана – в первую очередь. Микеле засыпает с мыслью о том, что он всего лишь хотел заварить для Фло чай, чтобы тот согрелся после дождя, под который они оба попали, спеша домой.***