D-moll

Торжественный приём в доме маэстро Антонио Сальери всё ещё продолжался, когда со второго этажа особняка по чёрной лестнице спустился человек в сером плаще. Воровато оглядевшись, он поспешно скрылся в одном из Венских переулков. Незнакомец торопливо шёл. Тёмная ткань развевалась на ветру, хлопая за его спиной как жилистые крылья. Через полчаса, тёмная фигура приблизилась к небольшой хижине на окраине австрийской столицы. Три гулких удара прогремели в тишине позднего вечера. В стареньком домике раздался шум, и через секунду дверь растворилась. На пороге появился Вольфганг Амадей Моцарт, некогда признанный, а сейчас покинутый и больной австрийский композитор. Русые волосы торчали в стороны, взгляд светло-карих глаз казался почти безумным. — Месье Моцарт, — обратился к нему незнакомец. — Чего вы хотите? — Не задавайте вопросов… Музыкант, прищурившись, смотрел на человека в сером плаще. Он пытался вглядеться в его лицо, но оно казалось каким-то… безликим. Закрыв глаза, Амадей не смог бы его даже представить, глядя на него не мог описать. Оно было просто ненастоящим, фальшивым, пустым, как чистый лист бумаги. — Человек, который меня прислал, считает вас самым талантливым композитором. — Но… что ему нужно от меня? — Чтобы вы сочинили заупокойную мессу. — Реквием? — Нехорошее предчувствие липким холодком прошлось по коже Моцарта. — Для кого? — Это не ваше дело. Вот сто дукатов. По окончании получите столько же. Работайте со всей возможной тщательностью. Этот человек — знаток. С этими словами незнакомец протянул застывшему музыканту небольшой тканевый мешочек, набитый монетами, резко развернулся и торопливо зашагал прочь. Констанс, возникшая за плечом своего супруга за время их разговора с тёмным человеком, с явным облегчением выдохнула. — Сто дукатов? Вольфганг, мы спасены! — Нет, Констанс… — взволнованно отозвался он, — этот человек пришёл из другого мира, чтобы объявить мой конец. Мадам Моцарт с тревогой посмотрела на своего мужа — состояние Амадея очень беспокоило женщину. Ведь, несмотря на все ссоры, на все взаимные недовольства и непонимания, Констанс продолжала любить его со всей искренностью своего нежного сердца. И была готова на всё ради него на всё. Сальери торопливо возвращался по узким улочкам Вены. Промозглый ночной воздух холодил разгорячённый разум: состояние Амадея его взволновало, отрицать было глупо, но это ничего не значило. Он лишь дал композитору шанс умереть с достоинством, это ничего не меняет — так успокаивал разбушевавшееся сознание демон. Антео сбросил небрежно созданный фантомный облик и через чёрную лестницу вернулся в особняк маэстро Антонио Сальери. В гостиной продолжалось веселье светского общества. Коротышка Розенберг уже довёл до нужной кондиции достойнейших представителей венской знати и теперь старательно выуживал из них секреты, слуги продолжали угощать собравшихся дорогими винами и изысканными закусками, а на роскошном клавесине один из учеников Сальери старательно отыгрывал произведения маэстро. Званый вечер проходил своим чередом, и, казалось, никто не заметил отсутствия виновника торжества. — Я надеюсь, вы не планируете саботировать собственный триумф, Сальери? — ледяной голос Лоренцо да Понте раздался за спиной хозяина дома. — Ни в коем случае, я лишь… — У вас нет нужды оправдываться передо мной, друг мой. Я лишь напоминаю вам о благоразумии. — Демоны в людском обличье обменялись холодными взглядами, прекрасно понимая друг друга.

***

Получив столь солидный аванс от неизвестного посланника, Моцарты могли ненадолго забыть о нищете. Констанс сразу же хотела пригласить к супругу доктора, но тот лишь отмахнулся, попросив не докучать ему подобными глупостями и уверив простодушную женщину, что все его недуги вызваны простым переутомлением. По её просьбам, а после и требованиям, Вольфганг перестал брать дополнительные заказы, стал чуть больше отдыхать, несмотря на настояния да Понте поскорее закончить оперу. Самого Амадея подобная забота со стороны жены лишь раздражала: ощущая близость конца, он торопился воплотить как можно больше того, что ещё долго будет жить после него. Композитор отказывался видеть врачей, порывался работать практически без перерывов. Тем временем, его состояние становилось всё хуже: порой он падал в обмороки прямо за инструментом, был слаб и подавлен. Когда «Волшебная флейта» была закончена и представлена публике, музыкант сразу же взялся за воплощение заказа таинственного незнакомца. Ему уже давно не терпелось приступить к тому, что, как он считал, станет его последним, величайшим творением — реквиему, заупокойной мессе. Моцарт сразу же, не раздумывая, выбрал тонику и лад: d-moll. Финал его творчества не мог быть создан в какой-либо иной тональности. Композитор работал как проклятый, уже без наущений демона-либреттиста вгоняя себя в могилу. Констанс, видя, что супругу становится лишь хуже, и, потеряв всякой терпение, буквально отобрала партитуру из слабеющих пальцев музыканта и пригласила к нему лучшего врача Вены. Лечение принесло временное облегчение, и болезнь ненадолго отступила. Казалось, беда обошла стороной. Мадам Моцарт под натиском композитора, чувствовавшего себя намного лучше, вернула ему ноты, позволив продолжить работу. Гений творил без устали, желая закончить своё произведение в срок, но рецидив наступил раньше, чем Амадей успел это сделать. Лихорадка, бушующая в Вене и унесшая немало жизней, ослабляла его, делая последние дни невыносимыми. Он не мог ни работать, ни вставать, конечности опухли и ныли. Моцарт болезненно реагировал на звуки и прикосновения. Периоды, когда тот был в сознании, сменялись приступами бреда. В эти моменты он из раза в раз он обращался к Констанс с пугающей просьбой, умоляя прекратить его мучения. Амадей сбивчиво втолковывал ей, что не может, не должен умереть своей смертью, заклинал жену принести ему желанное успокоение. Чувствительная мадам Моцарт, уверенная, что это лишь бред воспалённого сознания, в ответ только плакала, видя боль и необъяснимое отчаяние мужа. Слёзы и истерики супруги выводили его из себя, а каждый новый день он встречал со всё нараставшим ужасом. Когда смерть не дышала ему в затылок, он мог легко оправдывать свою сделку с демоном и говорить, что оно того стоило. Сейчас же его, ослабленного болезнью и бесполезными кровопусканиями, лежащего на смертном одре и едва способного пошевелиться, терзала паника. Он ежесекундно проклинал своё тщеславие, амбиции и даже свой талант — цена за данный ему дар была столь высока, что он казался таким бесполезным и ненужным. А голос почившего Леопольда Моцарта набатом звучал в затуманенной лихорадкой голове: «Душа — это единственное, что вечно, запомни!» Поздним вечером четвёртого декабря на пороге последнего пристанища Моцарта появился маэстро Сальери. Неохотно супруга Вольфганга пропустила итальянца, бывшего некогда приятелем её мужа — Констанс всегда испытывала безотчётное неприятие этого человека, всегда ощущала в нём что-то тёмное, злое. Лишь увидев явное беспокойство императорского капельмейстера, она сжалилась и пустила его к кровати больного. Антео давно порывался навестить умирающего Амадея, он хотел быть рядом с ним, но небезосновательно полагал, что присутствие возле постели больного Моцарта будет первым шагом к саботажу собственного триумфа. Сальери не собирался проигрывать, как бы ни была горька и тяжела его победа, он не собирался проявлять ни малейшего сострадания к музыканту, несмотря на то, что самому демону от участи Вольфганга становилось жутко. Сальери осторожно подошёл к кровати и присел на стул возле неё. От тела умирающего исходило зловоние, из-за чего находиться с ним в одной комнате было непросто, но Антео это волновало мало. Моцарт приоткрыл глаза — он был ослаблен очередным кровопусканием и как-то безнадёжно-спокоен. Бледные губы попытались растянуться в угасающей улыбке: — Вы… пришли… — Да, Моцарт, конечно же, я пришёл. — Сейчас демон едва ли не проклинал себя за то, что так долго не позволял себе этого. — Я рад. Мне хотелось увидеть вас прежде чем… Ну, вы лучше меня знаете, что со мной будет после. — Что… — Сальери осёкся и подозрительно посмотрел на композитора. — Что вы имеете в виду? — Ох, Антонио, — Вольфганг через силу усмехнулся. — У вас множество талантов, но лицедей из вас никакой. Ужель вы правда думали, что я мог не узнать своего демона? Музыкант произнёс это так спокойно, уверенно, как очевидную и неопровержимую истину. Демон замер, пытаясь понять, не блефует ли он. Но взгляд светло-карих глаз говорил об обратном. — И как долго вы знаете? — наконец выдавил Антео. — Я подозревал это с нашей первой встречи, хотя… сначала эта мысль показалась мне полным безумием. Но ближе узнавая месье Антонио Сальери, я всё больше убеждался в собственной правоте. Ваш взгляд, эти тёмно-карие глаза… да как только прочие люди не замечают, что это окна в ад?.. Но убедился я в этом уже позже, слишком поздно. У меня не осталось сомнений, после того, как вы сначала ответили на мой поцелуй, а после — оттолкнули и прогнали. — Амадей, я… — скрытый упрёк Моцарта больно уколол демона. Дверь скрипнула, в комнату вошла Констанс с чашкой травяного чая. Она поставила горячий напиток на прикроватный столик и заботливо оправила подушки. Больной с благодарностью посмотрел на супругу: — Моя дорогая, милая Констанс… — неожиданно задумчиво обратился он к ней, — и что бы я только делал без вас? Вы — моя самая большая удача в жизни. Женщина со смущением посмотрела на Сальери, ставшего свидетелем столь интимного признания, и, ласково улыбнувшись мужу, вышла из комнаты. Моцарт и демон вновь остались наедине. Антео старательно сдерживал раздражение, вызванное этой сценой, но своим затуманенным взглядом Вольфганг, казалось, видел его насквозь: — Неужели ревнуете? Такую-то развалину как я? — Он зашёлся резким хриплым кашлем. — Вы не могли бы прикрыть окно? Антонио моментально подскочил, услышав неожиданную просьбу. Он подошёл к окну и захлопнул тяжёлую раму: проржавевшие петли скрежетнули, с трудом поддаваясь. Сальери обернулся к постели больного. Дрожащая слабая рука была протянута к чашке, Моцарт силился дотянуться и взять напиток. — Позвольте, — пробормотал демон, подходя ближе. Всё происходящее вновь смущало его сознание: страдания Амадея, его признание… Антео чувствовал вину. Чувствовал едва ли не впервые, и ему казалось это невыносимым. Скребущееся ощущение не давало покоя, терзая и изводя его. Он механический поднёс чашку к губам композитора, тот жадно выпил содержимое. Сальери молча поставил пустую кружку на место и выдохнул. — Моцарт, теперь я должен вам кое в чём признаться… — он на секунду замолчал. — Я думаю, вы должны знать… — Да? — Светло-карие глаза глядели напряжённо и взволнованно. — Я вас обманул… Вольфганг, я не дал вам никакого дара. — Что? — возмущённо захрипел композитор. — Но как же тогда… — Я не мог дать вам его потому, что вы были талантливы ещё до встречи со мной. Я не врал вам, говоря, что вы — один из самых одарённых людей на Земле, но не я дал вам то, чего вы так желали. Вы лишь напрасно сгубили свою душу… Слова вылетали против воли демона, вылетали непривычно для него страстно и пылко. Исповедуясь перед Моцартом, он будто бы раскрывал нараспашку ту часть своего существа, о наличии которой даже не подозревал. Вновь от присутствия музыканта его голова шла кругом, вновь он сходил с ума. — Я обманщик… Я лишь воспользовался вами, чтобы достичь своей цели. — Что ж, — Амадей слабо рассмеялся. — Пожалуй, не такие мы с вами разные, Антео, ведь… Вольфганг не договорил. Лёгкий смех вызвал у него новый приступ лихорадочного кашля. Внезапно он начал задыхаться. Он хрипло, с трудом вдыхал воздух, пока не потерял сознание. Спустя пару секунд, слабое сердцебиение прекратилось. Сальери вскочил со стула. Тёмно-карие глаза панически сверлили безжизненное тело композитора. Что произошло? Как?! Он не должен был умереть сегодня, Моцарту оставалось чуть меньше недели. Глаза демона застыли на стоящей на столике чашке. Он поднял сосуд к лицу и принюхался: пахло травами и горьким миндалём. Демон задохнулся от возмущения и ярости: Амадей всё же смог его провести. Но как? Антео отвернулся лишь на секунду… Как мог музыкант трясущимися, слабыми руками достать откуда-то цианид, отравить свой чай, а после спрятать сосуд от яда?! Сальери был преисполнен злобы, но в то же время, он ощутил какое-то странное спокойствие, будто бы всё завершилось именно так, как и должно было произойти. — Вы обманули меня, месье Моцарт, — обратился он к безжизненному телу, — вы успокоили моё внимание обманом. Обвели меня вокруг пальца… Антонио взглянул на руку композитору — опухшая кисть казалась чужеродной, неправильной: она не могла принадлежать музыканту-виртуозу. Кольцо на среднем пальце привлекло внимание демона. Верхняя панель с выгравированным черепом съехала в сторону, приоткрывая крохотный тайник, источавший горько-миндальный аромат. — Это было умно, — Сальери невольно восхитился как продуманностью плана Вольфганга, так и ироничностью его последнего жеста. — Отравить себя моей рукой, заставить меня стать виновником собственного проигрыша… Мой друг, я вас недооценил. Он придвинулся ближе к телу мертвеца и, уже не скрывая нежности, провёл рукой по покрытому испариной лицу. — Вы были слишком хороши для человека, вы были созданы для лучшей участи. Спите же, мой ангел, и да будут небеса к вам милосердны… Антонио склонился над Моцартом, прикоснувшись губами ко лбу гения. На прикроватном столике стояла пустая чашка, и лежала стопка нотных листов — незавершённый реквием d-moll.