D-moll

Месье Антонио Сальери скучал. Придворный композитор сидел на званом вечере, сверля стены пустым взглядом. На красивом лице не отражалось ни единой эмоции — лишь глухое безразличное спокойствие. Поклонники и гости удивлялись: празднование награждения Сальери титулом капельмейстера его императорского величества Иосифа должно было бы радовать виновника торжества. Но тёмно-карие глаза оставались тусклыми, а губы лишь презрительно сжимались всякий раз, когда кто-либо высказывал ему своё восхищение. Чуть поодаль толпились люди, возглавляемые коротышкой Розенбергом, обожавшим подобные мероприятия и ощущавшим себя в них как пиранья в речном потоке. Конечно же, чёрту доставляло удовольствие не само общество людей, а то, до какого состояния могли скатиться эти чинные господа, перебрав выпивки, и какие грязные секреты всплывали в таких разговорах. Мало кто знал об этом, но немалая часть дуэлей и скандалов начиналась именно так — в роскошных гостиных, где в светской беседе граф провоцировал собеседников на откровения, поднимая крайне щепетильные темы и развязывая им язык дорогими винами. Но вечер только начинался, и гости ещё не были доведены до необходимой кондиции. Зенбиус не торопился и терпеливо ждал, пока они будут готовы выдать ему какой-нибудь пикантный секрет. Сейчас же разговоры касались лишь банальных светских сплетен, немалую долю которых составляли слухи о Моцарте. Молодому композитору, некогда обласканному публикой и принятому в свете, не везло. И это было сказано мягко. Уже не первая опера Вольфганга Амадея была растерзана критиками и отвергнута всеми ценителям искусства. Когда удача была на его стороне, многие пророчили, что он превзойдёт самого маэстро Сальери, а потому, когда стало очевидно, насколько ошибочной оказалась эта идея, благосклонность света вернулась к покинутому итальянцу, и каждый старался сделать вид, будто именно этого и ожидал с самого начала. Гости заискивающе восторгались музыкой Антонио и пытались превзойти друг друга в острословии за счёт его поверженного соперника. — Ох, этот Моцарт… после провала своего «Дон Жуана» опустился до сочинения детских сказок! — Как там называется его новая опера? «Болтливая дудка», кажется… — Нет-нет, «Глупая флейта»! — Это «Волшебная флейта», вы все это прекрасно знаете, — ледяным тоном из противоположной стороны комнаты отозвался Лоренцо да Понте. Несмотря на оскорблённый вид, либреттист веселился едва ли не больше всех прочих. Убедительно отыгрывая роль друга и соратника Амадея, он потешался над несчастным музыкантом не меньше других. По просьбе Антео он согласился изредка присматривать за его подопечным, чтобы мальчишка от страха или отчаяния не решился на какой-нибудь рискованный поступок. Понтий извлекал из поручения Антонио по максимуму удовольствия, строя козни и совсем не мелкие пакости Моцарту. С его подачи, композитор потратил бесценное время на несколько заведомо бесперспективных проектов, рассорился с прознавшей про его измены женой и завалил себя работой, рискуя дойти до нервного истощения. А глумление той самой публики, которая не так давно превозносила Вольфганга до небес, забавляло безжалостного демона. Единственным, кому этот вечер не приносил никакого удовольствия, был сам Сальери. Надушенные вульгарными французскими ароматами дамы липли к нему, пытаясь привлечь к себе внимание знаменитого маэстро, а шутки про неудачи Моцарта его совсем не забавляли и даже вызывали непонятное раздражение. С тех пор как оскорблённый Амадей вышел за порог этого дома, композиторы виделись редко, лишь на официальных торжествах в императорском дворце или опере. Вольфганг предпринимал несколько попыток восстановить былую дружбу с итальянцем, однажды даже прислал письмо с извинениями за своё неподобающее поведение. Ответа от Сальери он так и не получил. Естественно, не потому, что Антонио на него злился, скорее… он был растерян и едва ли не напуган. Уже второй раз от присутствия музыкантишки прежде ясная голова демона шла кругом, а в прежде твёрдое сознание терзали сомнения. Он не понимал того состояния, в которое его повергали касания Моцарта, поцелуи человеческих губ и наивные высказывания. Оттолкнуть, отгородиться от мальчишки было проще. И правильнее. Антео это знал точно. — Месье Сальери, вы всё ещё с нами? — Какая-то напудренная мадам в шёлковом платье с улыбкой смотрела на погружённого в свои мысли придворного музыканта. — Вы так печальны, а должны бы торжествовать! — Торжествовать… Почему? — Ну как же… Вами восторгаются, вас назначили капельмейстером его величества. Признаться, многие ожидали, что это место займёт Моцарт… Но вы победили. А ведь победитель получает всё. Тёмные глаза женщины кокетливо скользнули по фигуре композитора. Тонкая белая рука будто бы нечаянно коснулась колена композитора. Одна из первых красавиц Вены буквально предлагала Антонио себя. Демон ощутил приступ гадливости. Он поднялся с кресла и, презрительно глянув в глаза смутившейся мадам, подошёл к группке людей, столпившихся вокруг Розенберга. — О, маэстро! Я уж думал, вы нас покинули. Выпьем же за ваш триумф! — Граф подал хрустальный бокал с шампанским новоявленному капельмейстеру. — Признаться, я до конца сомневался в исходе этого всего дела… Но, сдаётся мне, ваша победа — дело решённое раз и навсегда. Антонио, сделав глоток прохладного игристого вина, несколько озадаченно посмотрел на Розенберга, не понимая о какой именно победе идёт речь. — Ах да, боюсь, мы забыли посветить нашего друга в последние события! — Орсини обернулся к да Понте. — Да и держать в неведении наших славных гостей я смысла не вижу… — Только если это останется в стенах этого дома, конечно, — разыгрывая тревогу, произнёс Лоренцо. — Ох, конечно-конечно! — принялись поддакивать собравшиеся, прекрасно зная, что ничто произошедшее или рассказанное в светской гостиной, не останется тайной. — Мой бедный друг, Вольфганг Амадей Моцарт тяжело болен. Боюсь, недолго ему осталось радовать нас своей музыкой, — сообщил либреттист, продолжая с впечатляющим талантом отыгрывать свою роль. Публика к подобному известию осталась довольно равнодушной. Демоны заговорщически переглянулись. Лишь Сальери замер, будто бы ударенный обухом по голове. Неожиданность новости его ошарашила не меньше, чем собственная странная реакция на это известие. Вот тут он действительно должен был бы радоваться… Но вкус победы отдавал какой-то горечью. — Прощу прощения, господа, я ненадолго вас покину, — пробормотал он, буквально выбегая из гостиной. Зайдя в свою комнату, Сальери нервно вздрогнул — стоявшее напротив двери зеркало демонстрировало его отражение. На гладкой поверхности он увидел запыхавшегося мужчину со встрёпанными волосами и безумным взглядом. Он подошёл ближе, оправляя тёмные пряди волос. Огонь в карих глазах не затухал, будто бы пытаясь выжечь сознание изнутри. — Ну что же, Моцарт скоро умрёт… — зачем-то произнёс Антонио вслух, внимательно глядя на себя в отражении. — Его душа будет моей и направится прямо в адское пекло. Он проиграл… Розенберг проиграл пари… Победа за мной. Я — победитель!.. Это должно было прозвучать торжествующе, как некий гимн или ода… но бархатный голос почему-то был каким-то тусклым, блёклым. Слова осыпались как куски ломкого стекла. Какое-то режущее чувство не давало покоя. — Победитель… — Лицо итальянского композитора исказилось презрением. — Я лишь жертва своей победы… В отчаянии он прибег к тому, чего избегал уже очень давно — взгляд всевидящих очей обратился на съёмное жильё Моцартов. Это было не то место, где связь Амадея с демоном перешла на новый уровень. Очевидно, семейная пара уже не могла позволить себе снимать ту квартиру, и сейчас ютилась в крохотном домишке на самой окраине Вены. Моцарт сидел за клавесином, не притрагиваясь к клавишам, но поспешно записывая звучавшую в его голове мелодию. Его глаза были воспалены, лоб покрывали капли холодного пота. За дверью комнаты Констанс плакала на плече у успокаивающей её сестры: — Ох, Софи, он сведёт себя этой работой в гроб… А у нас нет ни флорина, даже чтобы позвать лекаря! Сальери с силой ударил по гладкой поверхности стоявшего перед ним зеркала. Осколки с громким шумом обрушились на пол. Несколько острых кусочков впились в мягкую человеческую кожу. Боли в руке Антео не ощутил.