D-moll

Дни сменялись ночами, пролетали недели, а связь Моцарта с демоном продолжалась. Через какое-то время после начала этих извращённых отношений (если можно было охарактеризовать этим словом происходящее между ними) Сальери стал несколько мягче. Нельзя сказать, что он начал беспокоиться о комфорте или благополучии композитора, но желание причинять боль куда-то ушло. Антео никогда не забывал, что Амадей, даже будучи непревзойдённым гением музыки, остаётся всего-навсего человеком – существом жалким, недостойным, но всё же… порой демону казалось, что он почти готов это простить. Безусловно, единственным, что привлекало и восхищало исчадие ада, был божественный дар музыкантишки, его произведения, достойные исполнения на небесах. Больше ничего в Вольганге он не видел. Но и этого хватало: слыша исполняемые Амадеем мелодии, Антео невольно испытывал благоговение перед этими звуками. Он хотел обладать их создателем всецело и полностью, ему доставляло непередаваемое наслаждение осознание того, что Моцарт уже подчинён ему, что он, Сальери, — единственный, кто в полной мере может распоряжаться этим талантливым созданием. Но торжествовать было рано: в их договоре была лазейка, и композитор мог воспользоваться ею, чтобы улизнуть из цепких лап демона. Эта мысль выводила Антео из себя. И каждый раз, лишь стоило ему вспомнить об этом пункте их контракта, разозлённый нечистый отыгрывался на Вольфганге в постели, оставляя на его теле жутковатые следы-напоминания. Впрочем, сам Амадей наконец понял ту фразу, брошенную демоном перед их первым вступлением в порочную связь: чем больше боли и унижений он испытывал, тем больший накал эмоций и терзаний переживал. А проходя через призму его величайшего таланта, эти чувства добавляли светлой, искрящейся музыке гениального композитора оттенок изысканной трагичности, наполняли её непритворным душевным надломом. Раз за разом отдаваясь демону, он начинал ощущать какое-то извращённое удовольствие, а сочинение музыки в пылу душевных терзаний приводило его в истинный экстаз. В остальном и музыкант, и демон вели себя так, будто их ничего не связывает: едва ли перебрасывались хоть парой слов во время встреч. Молча они наслаждались музыкой Амадея: один – наигрывая написанное им на стареньком рояле, другой – просто слушая из дальнего конца гостиной. Молча Антео овладевал Вольфгангом, а тот, стиснув зубы, старался сдерживать стоны. И так же молча демон покидал использованного и униженного композитора. Но однажды эта новозаведённая традиция всё-таки была нарушена. За несколько дней до ожидаемого приезда Констанс Сальери привычно поднялся с супружеской постели Моцартов и уже потянулся за своей мантией, когда Амадей вдруг схватил его за чудовищную когтистую лапу. — Останьтесь! — попросил он, с подкупающей искренностью глядя на ошарашенного демона. Растерявшийся Антео замер, уставившись на лежащего человека. Тот, мгновенно оценив произведённое впечатление, едва заметно усмехнулся и придвинулся чуть ближе к нечистому. — Мне бы очень хотелось, чтобы вы остались, — глядя в кроваво-красные глаза, повторил Вольфганг, поднялся с ложа и вплотную приблизился к демону. Рука музыканта с тонкими длинными пальцами уверенно легла на плечо, покрытое чёрными плотными чешуйками; Моцарт припал губами к жуткой клыкастой пасти, обнимая порождение тьмы за шею, покрытую рядами шипов. Разорвав поцелуй, Вольфганг игриво окинул Антео взглядом и потянул его за собой в сторону постели. Сальери непонимающе посмотрел на композитора, но подчинился и прилёг рядом: за какую-то долю секунды он потерял контроль над ситуацией и, растерявшись, пошёл по пути наименьшего сопротивления. Тонкие пальцы Амадея скользили по грубому телу демона, вырисовывая причудливые узоры на гладких чешуйках, а голова доверчиво лежала на мощном плече, будто там ей было самое место. — Я иногда задумываюсь, — мечтательно начал Моцарт, — как бы сложилась моя жизнь, если бы я не повстречал вас, никогда не заключил с вами сделку, никогда не получил свой талант… Знаете, мне кажется, я был бы очень несчастен. Взгляд Антео соскользнул в сторону: на столе стоял пустой графин из-под вина, который они опустошили на двоих за этот вечер. И если на самого демона выпитое никак не повлияло, то Вольфганг был в стельку. «А он совсем не умеет пить, — равнодушно подумал Сальери. — Нужно будет следить, чтобы он не напивался. Так он ещё омерзительней. Как и все люди». — Вы дали мне счастье… И мне уже даже наплевать, что будет со мной после, — продолжил Моцарт пьяные откровения. — И вы… Я думал, вы неспособны что-либо чувствовать, а вы способны. Может, даже тоньше и острее, чем люди… — Безусловно, сейчас я чувствую острое раздражение, — саркастично парировал Антео. — Да не-е-ет, — протянул с добродушной усмешкой Амадей. — Вы прекрасно понимаете, о чём я. Только не признаётесь, причём, кажется, даже себе самому. — Глупое создание, — пробормотал нечистый, осторожно заправив непослушную прядь светлых волос за ухо композитора. — Я же демон, а не какой-нибудь там герой-любовник. Чувствовать способен… Тьфу! Вольфганг уже спал, приникнув щекой к грубой коже. Озорные глаза были закрыты, губы сложены в игривой улыбке. Сальери недовольно воззрился на лежащего на его плече человека и, обречённо вздохнув, аккуратно вывернулся, чтобы не разбудить юнца: продолжение подобной рефлексии Антео слышать не желал. Он встал и поспешно покинул квартиру Моцарта. Демону хотелось поскорее предаться умиротворённому спокойствию своего логова: посидеть возле горящего камина, выпить бренди, быть может, даже пролистать книжонку какого-нибудь не слишком уж бездарного земного графомана. Но сегодня мечтам Сальери не суждено было сбыться. В доме придворного композитора Австрийского двора ждали две весьма немаловажные персоны: граф Орсини-Розенберг и Лоренцо да Понте, первый либреттист Вены. — Зенбиус, Понтий. — Антео поочерёдно кивнул своим гостям. — Чем я обязан визитом? — Я думаю, вы вполне понимаете это и сами. — Да-да, — подобострастно поддакнул Розенберг, — понимаете. В отличие от прихвостня Сальери, демон, принявший облик Лоренцо да Понте, был далеко не чертёнком на побегушках. Кажущийся спокойным и равнодушным, он являлся одним из наиболее жестоких и опасных исчадий ада. Порой даже сам Антео его слегка опасался — а он крайне редко боялся кого-либо. — Антонио, мы беспокоимся за вас. — Бес в обличье молодого статного мужчины встал возле камина. — Нам кажется, вы слишком много времени уделяете этому мальчишке, Моцарту. — О да, слишком много, Сальери, слишком много! Да Понте недовольным взглядом смерил Розенберга и продолжил свою размеренную речь: — Вы с ним практически неразлучны. Нас беспокоит, что по неосторожности и глупой случайности вы могли излишне сблизиться с ним. Насколько мне известно, это ваш первый опыт столь… интимного общения со своим клиентом? — Насколько мне известно, мои отношения с моим клиентом вас никоим образом не затрагивают, — почти прорычал Антео, — но тем не менее спешу вас успокоить: мальчишка мне безынтересен, я лишь присматриваю за ним, чтобы он не совершил глупостей, способных освободить его от нашего договора. — Лишь для этого? — Понтий иронично ухмыльнулся. — Сальери, вы ходите по грани, и наш долг — помешать вам совершить роковую ошибку. Мы думаем, будет лучше, если вы прекратите эту разрушительную связь и перестанете так часто посещать Моцарта. — В пекло вас с вашим долгом, — обнажив острые зубы, осклабился хозяин дома. — Можете осуждать меня сколько угодно. Мне плевать на ваши уговоры, я ничего не должен вам. — Спокойнее, господин смутьян! Вы и без нас прекрасно знаете, что связь с человеком не должна пробуждать в вашем сознании той страсти, которую она явно пробуждает. Мы лишь хотим предостеречь вас: не сходите с ума! — А если и сошёл, что с того?! Если моё безумие запретно, от этого оно становится лишь более изысканным, — пробормотал Антонио, обречённо опускаясь в кресло. Розенберг и да Понте переглянулись: они впервые видели Сальери в таком состоянии. Обычно бесстрастный и холодный, он никогда так не горячился, никогда с таким упорством не отстаивал своих прав на что-то столь ничтожное. — Подумайте, мой друг, вы и сами знаете, что мы предложили вам верное решение. С этими словами двое демонов испарились, оставив Антео наедине с нелёгкими мыслями.