Золотой шейд

      Лезвие легко вскрыло доспех, выкованный в огне дракона, и ещё легче — плоть. Морзан с удивлением посмотрел на рукоять, торчащую из груди; секундой позже пришло понимание: он уже мертв. Некогда лучший клинок Алагейзии убит собственным оруженосцем, пусть бывшим; неважно, виной всему — проклятое вино. Оно, и только оно его погубило, а щенок сейчас завершил начатое несколько десятков лет назад.       Все они пили, чтобы не видеть снов; не видеть лиц мёртвых братьев и их драконов. Проклятые. Мятежники, взявшие власть. Получив свободу и право выйти за границы Империи, они потеряли что-то важное; слишком высокая вышла цена. Им уже не хотелось знаний, самостоятельных решений и права выбирать, кому жить; правду сказать, им вообще всё стало безразлично. Неудивительно, что нашлись те, кто, в свою очередь, выступил против — самонаречённые повстанцы-вардены. На этот раз они перешли черту: вторглись в столицу и посмели ограбить королевскую сокровищницу, похитили все драконьи яйца. Одно удалось отбить, за вторым шла погоня, а третье… третье было сейчас у Морзана. Он с лёгкостью одолел ушастого вора, но на помощь к тому подоспел предатель, и вот итог: скорая гибель. А значит, чтобы не допустить потери королевского сокровища, Морзан ещё должен послужить своему повелителю в последний раз. Сколько бы ему ни осталось — дракона варденам не видать.       Бром не торопился выдернуть меч; он торжествовал, уверенный в своей победе над бывшим кумиром. Морзан пошатнулся и тяжело опёрся о каменный парапет. Жизнь уходила из тела, пара минут — и кончено. Эльфы ждут поодаль, Бром не сможет помешать… усмехнувшись в лицо врагу, — из приоткрывшихся губ хлынула кровь, — Морзан рывком перевалился через край замковой стены. Ветер подхватил полы чёрного плаща, и тот на миг превратился в крылья — увы, не способные вынести тяжести Десницы императора Гальбаторикса. Проклятый рухнул вниз, в гудящий, словно встревоженный улей, город…       …прямо к ногам хромого прядильщика. Тот вышел из дома на рассвете, чтобы отнести шерсть в несколько лавок до открытия рынка, и когда внезапно поднялась тревога, прижался к стене, чтобы избежать копыт патруля, торопящегося защищать ворота. Сверху на камни мостовой с хрустом обрушилось тело, и прядильщик инстинктивно попытался отшатнуться. Когда же разглядел, кто лежит перед ним — в ужасе замер, не решаясь двинуться с места. Морзан ещё был жив — благодаря магии, сто лет дубившей его тело на пару с вином. Он упал на спину, крепко прижимая к животу драгоценную ношу, задохнулся, давясь собственной кровью. Скорее почувствовал, чем увидел крестьянина, и мысленно потянулся к его разуму:       — Подойди!       Тот повиновался.       — Господин? — Склонился над умирающим, стараясь не смотреть на багровое лезвие, ударом выбитое из груди.       — Возьми… передай его королю или одному из наших. Тебе заплатят… много золота. — Морзан судорожно вцепился в рубаху простолюдина и попытался протянуть яйцо. Однако сил хватило лишь чуть приподнять его. Лицо чёрного рыцаря исказилось, кожа посерела и стала прозрачной, похожей на талый, грязный снег. Прядильщик с трудом преодолел желание вырваться из хватки и бежать, не оглядываясь, домой — очень уж ему не хотелось видеть, что будет дальше. Однако бегать он не мог уже давно, да и держал Десница крепко; ничего не оставалось, как левой рукой (правая сжимала неровную извитую трость) принять тяжёлый (золотой? каменный?) слиток. Сунув предмет в мешок с пряжей, он снова попытался освободиться. На этот раз пальцы разжались — и замерли.       Не стоило сомневаться: после смерти Проклятого случится что-то ужасное. Прядильщик поспешил убраться прочь, пока земля не разверзлась или камни не посыпались с небес. Нет, ничего подобного — только ветер внезапно взъярился и принялся кидаться из стороны в сторону, едва не сбивая с ног, хотя утро было тихим. За спиной раздался пронзительный потусторонний вой. Но не это подкосило беднягу, заставив выронить костыль и больно удариться о мостовую локтями и коленями. А внезапно пришедшее понимание того, что Морзан не мог говорить с ним словами, — его лёгкие были полны крови, и губы не двигались, — и всё же прядильщик его слышал, отчётливо и ясно.       «Отнеси его королю, или умрёшь».