Чужестранец

На мгновение мир точно глохнет: пропадает гул паромобилей, цокот каблуков, шум ветра в пустых переулках. Или то глохнет сам Чужестранец? Но слышно ведь, как бьётся сердце; а в ушах скребётся одна и та же фраза: «Скоро время назад пойдёт». К чему она была сказана-написана этим парнем, этим... «Дорогой Мотылёк»... «С какой стати я назвал его Мотыльком?» — недоумевает Чужестранец. Но парень странности не замечает — может, потому, что это и впрямь его имя-прозвище? Только восторженно шепчет: — Ты меня видишь? — А дождавшись осторожного кивка, практически ликует: — Ты меня видишь! И говоришь со мной! Он оборачивается вокруг себя на одной ноге и, спохватившись, пожимает протянутую руку. Его зелёные глаза сверкают искренним счастьем. Чужестранцу даже неловко от этого шквала эмоций: с чего бы так радоваться? «А если?.. Чушь-то какая!» — У тебя холодные руки, — замечает Мотылёк, вцепившись в его кисть, как ребёнок вцепляется в родителя, боясь потеряться в толпе. — Натурально холодные руки, как у мертвеца. Даже у меня они теплее. — А ты, собственно, кто? — наконец приходит в себя Чужестранец. Этот парень с удивительной лёгкостью делает вид, будто они давно знакомы, а он привык ощущать огромное расстояние между собой и собеседником. Вместо ответа Мотылёк вертит головой и сообщает, понизив голос: — На нас смотрят. Я бы даже сказал, откровенно пялятся. Вернее, на тебя: меня-то они не видят. Чужестранец вытягивается по струнке, будто застигнутый за чёрным делом, и косится в сторону. И впрямь, небольшая компания с жадным любопытством ловит каждое его движение. — Пойдём-ка домой, — вполголоса предлагает он, нащупывая в кармане ключ. Тут уже не до загадочного «Меня-то они не видят». Мотылёк с энтузиазмом кивает, взмахивает лётными очками и шагает следом. А людям остаётся только разочарованно вздохнуть и начать обсуждать увиденное. И строить, конечно, всевозможные предположения о том, с чего вдруг Красный шарф замер посреди улицы, начиная с сумасшествия и заканчивая каким-нибудь заговором: куда же без заговоров? До квартиры они добираются в полном молчании — отчасти весьма неловком. Чужестранец почти физически ощущает, как напряжённо сгущается воздух, и никак не может попасть ключом в замок. Мотылёк переминается с ноги на ногу и предлагает: — Дай мне. Чужестранец, вздохнув, отходит от двери, которую со злости едва не пнул. Уж сколько квартир ему доводилось отпирать, а эта — самая вредная. Мотылёк пригибается и, по-особому повернув, вставляет ключ. Дверь отпирается за считанные секунды и даже распахивается как-то радостнее обычного. Догадки Чужестранца только укрепляются. Но первым делом он проходит на кухню, кидает на стол цилиндр и ставит кипятиться воду. Стакан чая необходим просто физически: привести мысли в порядок и ощутить себя в реальности, а не во сне. Да и разговор так получается менее напряжённым. Мотылёк, ни капли не стесняясь, заходит следом, взмахивает крыльями и усаживается на стол, скрестив ноги. С минуту вертит в руках взятый без спросу цилиндр и наконец сообщает: — Я, в общем-то, призрак. — Призрак? — удивляется Чужестранец. — Но... Подожди, как это — призрак? Внешне — точь-в-точь обычный парень, ни бледности, ни прозрачности. Эй, а как же те призраки с кладбища, куда он ходил совсем мальчишкой? Они тоже выглядели обычными людьми. — Как, как... — вздыхает Мотылёк и поднимает глаза. — Иди сюда, покажу. Чужестранец бросает взгляд на чайник: ещё не спешит закипать? — и делает пару шагов к столу. Мотылёк откладывает в сторону цилиндр, протягивает левую руку. — Дотронься до меня. Какой-то подвох? Он же несколько минут назад жал ему руку, что успело измениться? Чужестранец осторожно касается его ладони, получив одобрительный кивок, сжимает посильнее. — Чувствуешь, да? — спрашивает Мотылёк. И что нужно почувствовать? Рука как рука, тёплая, немного влажная — да Чужестранец и сам взволнован не меньше. Но Мотылёк в ту же секунду разрывает рукопожатие, пару мгновений молчит, глядя в глаза — то есть для него это не глаза, а непроницаемые чёрные очки — и снова предлагает: — А теперь? Чужестранец, мысленно улыбаясь, опять сжимает его руку. Ой, не сжимает, а... Это как? Что за чудеса? Рука спокойно проходит сквозь ладонь. Чужестранец пробует ещё раз — тот же результат. Он растерянно поднимает глаза на улыбающегося Мотылька и задаёт один-единственный вопрос из всех клубящихся в голове: — А почему я тебя вижу? — Наверное, — пожимает плечами тот, — потому что ты видишь призраков, независимо от того, материальны они или нет. Чужестранец задумчиво потирает висок и, отступив назад, опирается о тумбочку. Значит, призрак. Интересно, а не того ли самого рассеянного паренька, что жил здесь раньше? Вроде смахивает на изобретателя да и ведёт себя вполне уверенно, будто всё тут знает. Но вместо этого Чужестранец спрашивает: — И что ты умеешь как призрак? — Умею летать, ходить сквозь стены и насылать сны, — с готовностью отвечает Мотылёк и вдруг отводит глаза, будто даже немного сконфуженно. — Так что... твой недосып — полностью моя вина. Но мне так хотелось поговорить с тобой, потому что... Ты как родственная душа, что ли. Чужестранец опешивает. Впервые в жизни он слышит подобное признание, да от кого — от призрака! Родственная душа, надо же! В тёмных очках неожиданно становится неловко. Он снимает их чуть дрогнувшей рукой: раньше необходимости настолько доверять собеседнику не возникало. — А кем ты был до призрачества? — До призрачества? — Мотылёк взъерошивает короткие волосы и сцепляет в замок тонкие пальцы. — До призрачества я жил в этой квартире. Чужестранец улыбается уголками губ: угадал, всё-таки угадал. А у этого паренька достаточно необычная внешность: синие волосы, чисто зелёные глаза. Прибавить к этому рассеянность и — наверняка — странность... Вот сплетничали-то, небось. Чайник начинает посвистывать, и Чужестранец поспешно снимает его с огня. Заливает травы в стакане, долго мешает их ложкой. Любопытствовать — не в его духе. Но всё-таки уж очень интересно. — Ты был изобретателем? — Вроде того, — соглашается Мотылёк. Слезает со стола и устраивается на табуретке, подогнув одну ногу. — Мастерил всё, что в голову приходило. Вернее, пытался мастерить, потому что идеи были, а до реализации не доходило. За исключением этого, — он шевелит деревянными крыльями, как бабочки шевелят настоящими, живыми. Чужестранец подаётся вперёд и разглядывает конструкцию. Узкие пластины досок, основаниями прикреплённые к тонкой металлической полосе. Слишком маленькие, чтобы выдержать человеческий вес. Удивительно. — Ну да, — будто читает его мысли Мотылёк, — они меня не удержали. Но было поздно: я прыгнул с обрыва и свернул шею. А потом... Над призраками законы физики не властны. — Они не властны и над некоторыми людьми, — замечает Чужестранец по вечной привычке всё уточнять. — Вернее, некоторые из них иногда бывают не властны. Если сильно захотеть. — А ты умеешь? — восторгается призрак. — Чтобы захотеть — и никакой физики? — Умею, — пожимает плечами Чужестранец. Делает глоток чая и прибавляет: — Иногда. — Покажешь? — не отстаёт Мотылёк. — Когда-нибудь. Удовлетворившись таким расплывчатым ответом, новый знакомый замолкает и задумчиво шаркает по полу опущенной ногой. — Слушай, — вспоминает Чужестранец, — а та фраза, которую ты написал и сказал; про время, которой пойдёт назад... Это к чему? Лукаво улыбнувшись, Мотылёк беззаботно пожимает плечами: — На самом деле ни к чему. Я просто подумал... — Он чешет макушку. — Нет, я не подумал... Мне захотелось немного поиграть. Это же так интересно: получить загадочное зашифрованное послание! Ну и если бы я просто подошёл на улице и сказал что-то вроде: «Привет, это я снюсь тебе по ночам»... Ты бы вряд ли поверил, верно? — Он робко заглядывает в глаза. — Ты мог бы решить, что это шутка. А тут — фраза из зашифрованной телеграммы и обещание во сне, что я пришлю весть. Я подумал, ты сразу меня узнаешь. Чужестранец отпивает чай и невольно улыбается. Немного поиграть... Ну что ж, лгать бесполезно: это и правда получилось здорово; подобного азарта он уже давненько не чувствовал. Только жаль, что фраза оказалась простой фразой, а не какой-нибудь хитрой загадкой. Некоторое время они молча пьют чай — вернее, пьёт Чужестранец, а Мотылёк просто составляет компанию; а потом подтягивает к себе ногу, ставит её на табуретку и, глядя на разодранную штанину, тихо спрашивает: — А у тебя семья есть? — Нет, — качает головой Чужестранец. Мотылёк поднимает голову — и на миг в его глазах мелькает радость. — У меня... была. Восемь лет назад. Потом родители погибли, и я стал жить самостоятельно. Учился, работал — что мог, то и делал, лишь бы выжить. Повисает неловкая пауза. Чужестранец знает, что в таких ситуациях принято соболезновать. Но слова застревают в горле: как же глупо это будет звучать! Если бы сочувствие и впрямь что-то меняло... Сколько Мотыльку лет? Двадцать? Стало быть, с двенадцати совсем один против враждебного мира. Не самая лёгкая судьба. Чужестранец глядит на этого худого паренька и ловит себя на неожиданном — и отчасти пугающем — желании обнять его, взять на руки, будто маленького ребёнка, утешить, защитить от всего, что случилось и что может случиться. Вот так, что ли, пресловутый отцовский инстинкт проявляется? А говорил, никудышным родителем будешь, людей не терпишь. Эх ты, Чужестранец, нашёл к кому привязываться: к призраку из города, который ты скоро покинешь. Ну что за дела, а? По-хорошему следует немедленно разойтись: поговорили — и будет. В конце концов, он Чужестранец, а значит — всем и всюду чужой. Ещё и привычка не доверять... Ну какая привязанность, какие отношения с таким нелюдимым? Мотылёк, обеспокоенный долгим молчанием, заглядывает в глаза. — Что-то случилось? — Ничего, — чуть улыбается Чужестранец. И понимает: расстаться случайными знакомыми не выйдет. От этого на душе и горько, и тепло. Оставлять его, такого... Мотылька, на произвол призрачной судьбы — откровенная подлость. Подобный поступок не смоешь ни одним добрым делом. Чужестранец бросает взгляд на недопитый чай и спрашивает: — Где ты будешь спать?