Чужестранец

Во время приступов альтруизма Чужестранец ловит себя на крайней любви ко всем вокруг. Хочется излучать утешительный свет, мягкое спокойствие. Чтобы каждому, до кого дотянутся лучи, становилось легче. А ещё — распахивать душу, точно пальто, протягивать в ладонях жизненный огонь, раздавать себя без остатка. И шептать, заключая в объятия: «Всё пройдёт, не отчаивайся, не переживай». Но об этом хорошо рассуждать сидя дома. Стоит выйти наружу — и альтруизма как не бывало. Потому что от мимолётной улыбки люди шарахаются в стороны, будто от огня, — одни. Другие же, ощутив льющийся поток энергии, тянут щупальца, чтобы опустошить до дна. Поэтому Чужестранец предпочитает утешать улицы. Шепнёт: «Что же ты расклеилась, дорогая? Соберись, всё будет прекрасно!» Улица подумает-подумает да и откликнется на языке дребезжащих паромобилей и солнечных зайчиков: «Знаешь, а ты прав. Действительно, чего это я?» Улицы, разумеется, можно не только утешать; да и не всегда это получается, честно говоря. Они ещё и отличные собеседники — поэтому неудивительно, что Чужестранец практически всю свою жизнь проводит вне дома. Лучшее время для таких разговоров — рассвет. Лучи цепляются за шероховатые мостовые, дома примеряют одежды, сотканные из нездешнего воздуха. На мгновение кажется, что ты шагнул в иной мир. А вокруг — полная тишина, ни единого человека, лишь он сам — и шёпот сонных улиц. Полное слияние. Вот только жуткий недосып откровенно портит всё удовольствие от прогулок. Ранним утром хочется куда-нибудь упасть — да хоть в лужу! — и заснуть вместе со всем миром. И больше ни одна мысль в голову не лезет. Чужестранец бы лёг досыпать: нет ни срочных дел, ни работы, — но видеть сон про поле синих трав больше невозможно. И не потому, что эта картина успела изрядно надоесть за, вроде, целую неделю повторов. По пробуждении в душе остаётся смутный осадок, как известь в кристально чистой воде. Начинает казаться, будто что-то было потеряно — давным-давно — и так до сих пор и не найдено. Это ощущение настолько мучительно, что проще вовсе не спать. Вернее, перебиваться короткими часами снов по ночам — чтобы уж совсем не валиться с ног. А в остальное время пить ужасный кофе, надеясь, что его бодрящая способность ещё действует, и бродить по улицам, щурясь и едва не натыкаясь на предметы, одаривая людей привычным высокомерно-разозлённым взглядом: противные существа, да что вы обо мне знаете, да как вы смеете надо мной потешаться и распускать глупые сплетни?! Но в это утро Чужестранец никуда не идёт. Отрывает голову от подушки, как сквозь туман глядит на встающее солнце и ложится обратно. Будь что будет, хоть самый жуткий кошмар или желание выцарапать сердце из груди. Лишь бы вздремнуть пару часов. Заведующий снами решает пощадить измученного человека и заворачивает его в мягкий кокон чёрной пустоты. Так Чужестранец безмятежно спит до самого полудня. А потом раздаётся стук. Вначале он прорывается в сон — вернее, его отсутствие — и кружится назойливой мухой. Чужестранец отмахивается и, конечно, просыпается. Как раз вовремя: терпение незваного гостя заканчивается, и он уже не стучит — барабанит в дверь, ещё немного, и начнёт пинать. Спросонья Чужестранец не может сообразить, кто и где шумит. С постепенным пробуждением приходит новый вопрос: зачем? Кому он понадобился в этом чужом городе? Хочется сделать вид, что никого нет дома. Но любопытство перевешивает. Чужестранец надевает чёрные очки: без них разговор с любым человеком подобен пытке — и идёт открывать. На пороге — почтальон, невысокий, с длинными усами, в широкой кепке. Протягивает телеграмму. Ему, Чужестранцу, телеграмму. Позвольте, от кого? Ни единой живой душе в этом месте он не нужен. А те, с кем он смутно знаком, не имеют ни малейшего представления о его нынешнем адресе. Чужестранец расписывается в нужной графе и ощущает, с какой тяжестью на плечи ложится любопытный взгляд. Как же упустить возможность хоть краем глаза взглянуть на квартиру загадочного незнакомца? Тем более что от двери прекрасно видно комнату: измятую постель на диване и дикий беспорядок на столе. Будет, будет, о чём рассказать горожанам. Чужестранец, едва борясь с отвращением, почти выталкивает почтальона за дверь и поворачивает ключ в замке. А затем наконец утыкается в полученное сообщение. Точки да тире, тире да точки — сущая абракадабра для незнающего человека. Азбука Морзе — странный выбор: это не самый лёгкий для запоминания шифр. Но отправитель безошибочно угадал: Чужестранец прекрасно его знает. Вернее, знал когда-то; но это, говорят, не забывается. И, позабыв о ритуальном стакане чая по утрам, Чужестранец садится — впервые — за чужой стол, усыпанный чертежами, находит среди груды бумаг карандаш и принимается за расшифровку. Минуты ускользают за минутами. Символы послушно обретают буквенную форму. Чужестранец чешет затылок, бормочет что-то под нос, иногда перечёркивает написанное, качает головой: нет, я никогда... И снова впивается взглядом в строчки: желание расшифровать скребётся в груди. Как оказывается спустя минут десять, послание гласит: «Скоро время назад пойдёт». Ни обращения, ни подписи, ни адреса — ни единого указания на личность отправителя. Только эта загадочная фраза. — Скоро время назад пойдёт, — хрипло повторяет Чужестранец и машинально отстукивает карандашом точки и тире. — Скоро время... пойдёт время... назад. Весть? В самом деле весть, обещанная тем, из сна? Или простое совпадение, чья-то ошибка, случайность? Но кому, в таком случае, предназначалась эта странная телеграмма? Двойной шифр — или всё-таки абракадабра, пусть и выраженная осмысленными словами? Столько вопросов — и ни единого ответа. Но жизненный опыт убеждает: случайности, дорогой друг, не случайны. Так что включай мозги и размышляй, что это может значить. Однако уставшие мысли уносятся в другом направлении. А если бы время и правда пошло назад? Столько неприятного удалось бы перекроить, столько счастливого пережить заново. А спасти город — можно? Вовремя остановить пожар и не знать долгих дорог, подозрительных взглядов. Жить себе с... кем-нибудь. Обзавестись семьёй, растить детей, быть любящим отцом и мужем. Если бы время пошло назад, это всё стало бы реальным? И есть ли где-нибудь инструмент, переворачивающий ход Вселенной? На мгновение мерещится, что стрелка на пыльных часах над столом, вздрогнув, меняет направление и звук ходьбы, отматывает совершённые круги. И вот уже снова стучит почтальон, вернувшийся к квартире задом наперёд... Чужестранец подскакивает. Тишина. Никакого стука. Стрелка привычным негромким тиканием шагает от единицы к двойке. «Засиделся, — качает он головой, — совсем засиделся, воздуха не хватает». Можно, конечно, распахнуть окна, но куда удобнее — и привычнее — будет выйти на улицу. Чужестранец набрасывает пальто, завязывает шарф, берёт цилиндр и запирает за собой дверь. На улицах всё ровно так, как и должно быть. Взрослые спешат по делам, дети заливисто хохочут и стуком башмаков проносятся по мостовым. Время идёт своим ходом. Ничего не изменилось. Привычное положение вещей успокаивает. Чужестранец выдыхает с лёгким смешком: и с чего ему взбрело в голову, будто странная телеграмма перевернёт всё вверх тормашками? — поправляет очки... И слышит сзади отчётливый шёпот: — Скоро время назад пойдёт. Скоро. Время. Назад. Пойдёт. Слышишь? Чужестранец оборачивается и застывает. Посреди улицы, никем не замечаемый, стоит некто из его сна: нескладный парень с синими волосами. Пыльно-голубая рубашка, продранные на коленях чёрные штаны, опущенная рука в полуперчатке сжимает лётные очки. А за спиной — ни за что не поверить — деревянные крылья. С минуту они только глядят друг на друга: не находится подходящих слов. А потом Чужестранец усмехается и протягивает руку: — Ну здравствуй, дорогой Мотылёк.