Сигарет нет

      Глеб стоял на заднем темном дворе, как раз возле тех роковых дверей студии, где Вадика нашли уже мертвым, его тело, брошенное на волю судьбы. Здесь действительно было очень одиноко и пусто, окон совсем не наблюдалось, поэтому неудивительно, что и свидетелей того ужасного преступления полицейские не смогли найти, а лишь разводили руками, когда их спрашивали про наличие хоть каких-нибудь улик, но кроме мелкой пули из сердца ничего у этих полудурков не имелось.       Холод медленно проникал за шиворот куртки, но Самойлов не замечал его или просто не хотел замечать, без единой эмоции на лице нарезая круги в этой маленькой вонючей подворотне, где из каждого угла веяло мраком и сыростью. Он вспоминал, как когда-то здесь ждали их безумные поклонницы, и к огромному железному входу подъезжала дорогая иномарка с братьями на передних сидениях. А сейчас здесь было настолько тихо, что хотелось каждый раз произнести что-нибудь вслух, ради проверки связи, так сказать. Ведь Глебу начинало казаться, что он просто оглох, а вокруг на самом деле по-прежнему скитаются поклонницы с блокнотами в руках.       Мужчине до дикости захотелось курить, отчего он сразу же стал нервно рыться в своих глубоких карманах, в надежде найти там хотя бы парочку сигарет, но в руках оказалась лишь треснутая зажигалка, да клочок какой-то порванной бумажки. Он едко усмехнулся про себя, подметив, что действительно после того марафона курения с Вадиком у него не было желания и сил сходить в какой-нибудь ларек возле остановки. Даже тошно стало от этих мыслей на душе, и какое-то странное пламя разгоралось в чувствах.       Глеб начинал жалеть об очень многом, в том числе и об отпущенном извращении, которое он совершал вместе с братом на протяжении многих лет. Зависимость от порочного греха вросла в Самойлова покруче любого наркотика, и он даже после смерти старшего хотел ощутить на коже его поцелуи. Невозможно забыть то, чем существовал полжизни. Правильней сказать: кем. Но ведь мы сами уничтожаем приоритеты и сами потом жалеем о содеянном.       Глебсон на несколько секунд прикрыл глаза, обогащая свой мозг свежими воспоминаниями со вчерашнего дня. Он тянулся к личным произошедшим картинам, впитывал их краски, как кисточка, и внутренне страдал от всего произошедшего. А когда мужчина вновь открыл свои пустые серые глаза, он сразу же уставился на тот самый клочок асфальта, где валялось еще не совсем бездыханное тело Вадима, где он корчился в луже собственной крови и задыхался, отплевываясь ею, наблюдая темнеющими глазами, как смерть крадется за ним в безлюдной подворотне, чтобы забрать в свои черные оковы. От этих мыслей младшего слегка повело в сторону и бросило в леденящий холод, но свой тяжелый взор он все-таки предпочел не отводить от созерцания того страшного места. Очередная вспышка поглотила его.       Братья сидели на тихой неприметной кухне Глеба, напротив друг друга, за маленьким столом, местами где-то загаженном, впрочем, как и вся квартира мелкого, и вслушивались в звуки каждого малейшего шороха с нервным тиканьем настенных часов. Они мирно пили густой крепкий кофе, который имел очень приятный, скорее даже, притягательный аромат, усиливающий тайные желания.       После того разговора возвращаться к нормальным беседам уже не хотелось, а начинать все сначала, что мозг свой безудержно и беспрерывно трахать. Так что, мужчины предпочли просто молча посидеть и обдумать странные мысли в своих головах. Глеб упирался растерянным взглядом в одну точку, которая удосужилась приземлиться прямо на коричневую пенку напитка в темно-красной кружке, что еще и послужила отличным обогревателем для рук, надежно укутанных в рукава свитера. Вадим же просто загадочно улыбался и разглядывал своего задумчивого младшего оболтуса, коего бесспорно любил, пусть и говорил это нечасто. Он отдавался ему полностью, во всех делах и даже грехах, лишь бы брат был доволен несмотря на свой тяжелый, творческий характер с чуткой и ранимой душой, которую он всячески прикрывал безразличностью и холодностью. — Что? — недовольно буркнул Глеб, застав старшего врасплох со своими гляделками. — Просто смотрю на тебя. — Ясно. — Ты не обижайся на меня, Глеб. Мы же с тобой еще встретимся, — немного помолчав, добавил Вадик, никак еще не прикоснувшись к своему кофе. — Ага, — настроения у младшего явно не было. Он по-прежнему прятал глаза в своей дымящейся кружке.       Тут тишину разорвал на части громкий звонок мобильного телефона, который как ненормальный пополз по столу прямиком в руки к Вадику. Впрочем, эта бессмысленная хрень принадлежала именно ему и звонила по несколько раз на дню, и неважно в какой момент, пусть даже в интимно личный, поскольку трубка старшему действительно требовалась всегда по работе. Ему частенько звонили из студии по поводу подписки каких-нибудь документов или обсуждения нового грандиозного проекта очередной современной группки из девочек-школьниц в мини-юбках, но почему-то с гитарами.       Это до головной боли раздражало Глеба, и все его существо начинало шипеть, как злобная дворовая кошка. Поэтому, хмыкнув что-то неразборчивое, он встал с места и подошел со своей горячей кружкой к приоткрытому окну, из которого выбивался холодный воздух. Рассматривая раскидистые ветки оголенных деревьев, которые чуть ли не соприкасались с облезлой рамой, он нечаянно вслушался в конец телефонного разговора, что его мгновенно насторожил и слегка даже расстроил.       Странное предчувствие говорило, что Вадика не надо отпускать в это подходящее к логическому завершению воскресенье. Что-то должно было свершиться. И Глеб, возможно, знал что, да только дальше продолжал себя терзать вопросом, который ранее задал брату. Может быть, все могло быть по-другому, если бы тот оказал сопротивление пять лет назад его вездесущему яканью. А время-то быстро идет, кстати… — Да, конечно. Я подъеду через пару часов. Ждите, — отключив звонок, Вадик застыл в негодовании, наблюдая за тем, как брат нервно ощупывает чашку трясущимися пальцами.       Странно, но его привычное равнодушие сменялось тревогой, которая оказывала сильное давление на вмиг смутившегося старшего. Его начинала душить совесть: что очередной выходной, выделенный, для совместного проведения времени, пошел насмарку из-за бесконечной работы. Они ведь даже толком не обсудили последние новости, как делали раньше. Вадим начинал бояться, что они отдаляются с каждым днем все дальше и дальше, а сознание твердило, что лишь бывшая группа удерживала их ниточкой отношений. Но теперь ее не было, а значит, каждый сам по себе. — Прости, — вздохнул старший, медленно подходя к мелкому. — Не парься, — голос Глеба был привычно отреченный. — Пойдем лучше в комнату. У нас же есть время?       Вадик кивнул и последовал вслед за братом в гостиную. Это естественно закончилось очередным молчанием, странным таким и потерявшим всякий глубокий смысл. Общение, казалось, вообще больше не строилось, поскольку они обоюдно находились абсолютно на разных берегах, каждый со своими проблемами. И лишь ковер примерил их ненадолго, да пара пачек сигарет, которые они выкурили красивыми узорчатыми струйками дыма на желтоватый потолок. А когда пришло время прощаться, Глеб проводил брата до двери и почему-то крепко-накрепко его обнял, снова, только возле порога. Он запомнил это родное тепло так явно, что сейчас, стоя на улице возле дверей студии, мог спокойно прочувствовать его на себе еще раз, а в голове так же будут звучать слова старшего над самым ухом: — Мы еще встретимся, Глебка. — Да, Вадь, иди…       Дверь с оглушительным грохотом хлопнула и породила собой извечную депрессию младшего, которая будет длиться до сих пор. Он был не в себе, как живой труп, побрел в еще не проветренную спальню от приторных запахов, где творился хаос и жуткий беспорядок после их встречи, и завалился на кровать, прямо безразличным лицом в подушку. Пальцы невольно скомкали влажную простыню, а тело начало содрогаться от переполняющих его зачатков истерики. Мысли плыли в безудержном танце, противоречия творили колдовство в потерянной и разбитой душе поэта.       Младший пролежал так буквально несколько секунд, а затем вскочил, как кипятком ошпаренный, и начал носиться по комнате в поисках спрятанной важной вещи, что он отложил несколько дней назад для дела. Но вместо нее он обнаружил, что его рассеянный брат забыл взять с собой куртку, и она сейчас красовалась прямо на продуваемом полу комнаты. Взяв кожаную вещицу в дрожащие руки, Глеб метнулся испуганным взглядом под кровать, резко припомнив, что там хранится та самая вещь. Его сознание твердило, что раз брат забыл эту одежду, значит, ее нужно вернуть, но и при этом закончить когда-то пришедшее в голову дело, убив тем самым сразу двух зайцев. Почему бы нет, если выдался настолько удобный случай. Да и время, как раз, позднее. Вдруг Вадя замерзнет…       Глебсон был очень растерян, но все-таки не стал сопротивляться своей неадекватности и, полностью не понимая, на что напарывается, прихватил с собой куртку вместе с каким-то укутанным в тряпку предметом из-под кровати. Затем, он, не медля, побежал в коридор напяливать огромные гриндерсы на ноги и старую черную мантию, которая скроет его лицо. Именно мантию, друзья мои. Глаза мужчины блестели нехорошим огнем, но он, во чтобы-то ни стало, даже позабыв закрыть дверь в квартиру, помчался из дому к студии, чтобы вернуть забытую вещь брату. До сих пор в голове не укладывается, зачем он пустился вслед за ним. Зачем тогда увязался наперекор судьбе, и, какой ужас пришлось застать. — Извините, закурить не найдется? — сиплый мужской голос нарушил поток воспоминаний Самойлова, остолбеневшего возле дверей студии. — Да сам бы сейчас закурил, — сплюнул Глеб, даже не оборачиваясь, как оказалось, на сотрудника, работавшего в этом здании. Он мерз в своем офисном костюме возле младшего, будто тая надежду, что тот действительно сейчас даст ему пару сигарет, поскольку на рабочем месте курить запрещалось, а соответственно брать с собой пачку очень глупо, только больше дразнить. Незнакомец лишь тяжело вздохнул и, постояв еще немного минут на морозе, вдоволь наглядевшись на отрешенного Глеба, снова скрылся в рабочем помещении.       Развернувшись к выходу из этой темной сырой подворотни, Самойлов, продолжая уходить все дальше в дебри собственного внутреннего леса, зашагал к жужжащей трассе через небольшой проход, на ходу представляя, как вчера Вадик проезжал здесь на своей машине перед тем, как взглянуть в глаза устрашающей смерти. Даже как-то не верилось в то, что именно в таком важном для них обоих месте скончался его брат, причем так исторически красиво. Попасть в сердце, это ведь еще уметь надо. Интересно, с какого примерно расстояния летела пуля. Все эти странные вопросы крутились в сознании поэта, заставляя его не замечать происходящего вокруг: всех этих людей, машин, — жизни огромного мегаполиса.       Снова завибрировал телефон в кармане, вытаскивая младшего из пелены тяжкой думы. Теперь на него ложился огромный груз ответственности, поскольку звонила его собственная мать, немного больная сердцем и возможно теперь головой. Наверное, она, благодаря вездесущим СМИ, уже успела узнать про смерть своего любимого сына. Наверное, Ирина Владимировна до сих пор не пришла в себя, и душит горло слезами каждую прожитую минуту, запивая все это валокордином. Наверное…       Еще и младший даже не предупредил ее, утаил случившееся, вернее, просто по своей ветрености позабыл позвонить. Нет, это нисколько не означало то, что для него в полной мере не важна мама. Просто как-то не удавалось, тем более, он боялся, что с языка сойдут слова о всех его грехах. — Слушаю. — Глебушка, дорогой мой… как же так! — через всхлипы пыталась говорить мать, — почему же ты мне не сказал? Я же должна была приехать, увидеть Вадика… — Мам, то, что ты бы там увидела, было бы совсем не похоже на него. — Родной мой… Мы должны похоронить Вадю… здесь. Бог мой! И поминки, нужны большие деньги и… — Не беспокойся об этом. Я организую, — Глеб пытался держать голос ровным, будто все было в порядке. — Отдыхай.       Отключившись, Самойлов невольно застыл посреди улицы, кипящей обреченными людишками, и поднял свой пустой мертвый взгляд к огромному небу, где зияло одно маленькое облако. Оно одиноко плыло по бледно-голубому морю и напоминало все хорошее из жизни человека, что так стремительно исчезло впотьмах.       «Вот теперь, пора взглянуть убийце в глаза».       Мужчина направился обратно в метро.