Quackery

“Это ты.” Когда слова появляются на запястье Уэйда, ему десять, и он ничуть не удивлен. Это всегда он. Это всегда он, если отец сердится; всегда он, если нужно налить выпить матери. Это всегда он, даже если отец разбивает телевизор, ремонт которого они не могут себе позволить; всегда он, когда его мать тратит все деньги на бесполезный хлам, который ей не нужен. Это всегда он, когда отец набрасывается на него. Это всегда он. Крошечная его часть представляет себе, что это не будет звучать как обвинение. Он представляет себе, как кто-нибудь, улыбаясь, смотрит на него, и говорит эти слова мягко, с надеждой в голосе. Но эту фантазию быстро заменяет куда более возможный вариант реальности, где человек, глядя на него, выплевывает эти слова с раскаянием или презрением. “Это ты”, - говорит он, и его разочарование вполне объяснимо. Из всех миллиардов людей на планете это он - Уэйд Уилсон. И кому-то сильно не повезет застрять здесь с ним. Со своей второй половинкой, которая не только ничем не примечательна, но даже не имеет ни денег, ни образования. Когда он чувствует себя не более особенным, чем какая-нибудь снежинка, ему диагностируют рак. Химиотерапия в сотни раз хуже, чем то, что он чувствовал, когда отец защемлял дверью его пальцы и бил по ребрам, стоило ему заплакать. Он бреет голову, чтобы не смотреть, как его волосы начинают вываливаться клоками, падая во все, что он ест. Он слаб, его тошнит, ему чертовски больно и одиноко. Никто не сидит у его кровати, когда ему закачивают в вены яд. Никто не делит с ним длинные темные ночи. Доктор, надевая на лицо маску жалости, такую же поддельную, как и ее жемчуга, говорит, что химия не работает. - Простите, мистер Уилсон, - лживо сожалеет она. - Вам осталось недолго. Но Уэйд не может так просто умереть. Его внутренний голос обвиняет его в том, что он не может этого сделать - взять и оставить чье-то запястье пустым без объяснения причин. Он говорит, что есть еще крошечный шанс, что его “родственная душа” не будет считать их встречу полным провалом. И, может быть, они вместе смогут сделать его - Уэйда - чуточку лучше. Не великим или кем-то в этом роде, просто не таким плохим. Поэтому он не может так просто оставить свою вторую половину, где бы та ни была. После проекта “Оружие Х” та маленькая его часть, что до этого надеялась на лучшее, теперь молчит. Ее место занимают таблички, полные веселых комментариев. Он смотрит на свое лицо, на слова на запястье и понимает, что не осталось не единого шанса, что они будут сказаны любым другим способом, кроме как с абсолютным отвращением. Но, к сожалению, смерть больше для него тоже не вариант. Он снова надевает свою маску. * Из-за нового состояния его кожи метка на запястье тоже скручена шрамами (хотя таблички и говорят, что это ему идет). И даже после того как он пытается очистить свою кожу, срезая с нее слова, и дважды просто отрезая себе руку - они все равно возвращаются. Слегка измененные, но все те же. Он пытается закрыть их татуировкой. Бесполезно. Пытается зашить их, медленно и тщательно покрывая оба слова нитками, пока не остаются только два квадрата. Но все тщетно. (Тридцать два голубя преждевременно умирают в ту ночь весьма разнообразными способами). И он начинает говорить. Он говорит без остановки, не затыкаясь, с теми, кто хочет его услышать, и теми, кто не хочет. Он должен положить этому конец. Решить этот глупый вопрос “второй половины”, дать бедняжке разочароваться в нем и жить дальше, больше не беспокоясь об этом. Ведь бывают и другие пары, не “родственные души”. Например, люди, которые устали ждать, или те, чьи слова на запястьях исчезли до того, как они получили возможность их услышать. Иногда Уэйд хочет подобной участи и для себя, чтобы его вторая половинка упала замертво по какой-нибудь причине - авиакатастрофа кажется хорошим вариантом - и эти слова-обвинения наконец исчезли с его кожи. Он начинает проверять свою метку все чаще: каждый нечетный час, и каждый раз, когда видит синий автомобиль, и если на улице три собаки, одна из которых отличается по цвету от двух других. Но слова упорно остаются на его коже. Если у него есть время, после того как он стреляет в кого-нибудь, Уэйд любит смотреть как вместе с последними ударами сердца исчезает и его метка. Когда он думает о другом человеке, чье запястье только что стало чистым, его переполняет почти детская радость. “Это”, - думает он, - “один бесплатный членский билет в Клуб Одиноких Сердец, тыковка”. Подобное хобби позволяет ему видеть “слова”, “вопросы” и “ответы”, иногда “скрытые” метки (бедолаги), и даже “имя”. Один раз. Видеть, как оно исчезает было самым большим наслаждением. Гребаный педофил получил “имя”, тогда как ему достался только чертов “ответ”. Он кастрирует этого ублюдка, позволяя ему истечь кровью, пока сам насвистывает мелодию из Динозавра Барни. Несколько раз ему кажется, что он нашел того, кто ему нужен. Были звоночки. Но в итоге или этот человек потом добавлял что-нибудь в конце своей реплики, или уже носил обручальный браслет поверх метки. Таких людей ему нравится убивать больше всего. * Было вполне очевидно, что судьба, будучи той еще сукой, сделает “это”, когда он сможет услышать, но не сможет сразу отреагировать. Его рука дергается, он теряет цель, и пуля попадает противнику в плечо, а не в голову. В любой другой день он бы отрезал руку после такой неудачи, но сегодня позволяет себе некоторую слабость. Потому что слова звучат мягко и удивленно, а главное из уст чертова Человека-паука - официального бойскаута Нью-Йорка. - Что? - упрямо переспрашивает он. - Не могу поверить в это, ублюдок! Уэйд вздрагивает, сильнее обхватывая пальцами пистолет. И неудивительно, мой дорогой друг Уэйд, что мы не были готовы к тому, что человек, который с одной стороны должен принять тебя, а с другой - дополнять, как твоя вторая половинка, окажется… - Я провел с утками годы из-за тебя! - шипит Человек-паук, обвиняюще указывая пальцем на Уэйда, который впервые не может найти слов. Мутант, которого пуля едва задела, делает глубокий вдох, готовясь выпустить еще один огненный снаряд. И Уэйд успевает только моргнуть, прежде чем Человек-паук одним быстрым движением заклеивает паутиной злодею рот. А затем, на всякий случай, еще и добавляет пару полноценных ударов. Уэйд слышит его мычание, поразительно похоже на “ох, ты не должен”, “о, да" и "проклятая птичья угроза”. “Если этот Человек-паук будет дружелюбным…” - одна из его табличек замолкает, когда он сам оказывается в воздухе. Этот худощавый мальчишка берет его на руки, словно он ничего не весит, и переносит их на ближайшую крышу. Он, не теряя времени, снимает левую перчатку, следом за ней металлический браслет, и Уэйд видит свои каракули на его тонком запястье. Чернильные слова поверх голубых вен под бледной кожей дрожат в такт с пульсом. Он собирается солгать. Сказать, что это не он, потому что просто не может свалиться на Человека-паука со всем своим дерьмом. Но тот срывает свою маску, и его улыбка ярче чертова солнца. Пускай Уэйд облажался, но что-то внутри него все равно приятно покалывает. И это “что-то” напрямую связано с тем фактом, что Человек-паук смотрит на него, как на квинтэссенцию всего лучшего в этом мире. И та маленькая частичка него, что молчала все эти годы, сейчас шепчет, что стоит побыть эгоистом. - Парень, - начинает Уэйд, но Человек-паук его прерывает. - Питер, - говорит он с раздражающей наивностью. - Питер, - исправляется он, чувствуя, как звук имени остается на губах. - Слушай... - Я так счастлив, - Питер не дает вставить Уэйду и слова. - Я думал, что никогда не встречу тебя, или что ты будешь совсем ребенком, или человеком с расстройством психики, c которым я столкнусь в больнице… “Что ж, это не так и далеко от истины”, - смеется табличка. - ... но вот он ты, достаточно взрослый… сколько тебе лет? Ты не выглядишь очень старым… - Я живу тем, что убиваю людей, - выпаливает Уэйд, чтобы остановить нескончаемую болтовню мальчишки. Он привык за эти годы говорить много, не затыкаясь, разучившись удерживать мысли при себе. И хотя чаще всего он болтал сам с собой, это никак не сравнится с лепетом Питера. Впрочем, после его фразы улыбка медленно исчезает с мальчишеского лица. Уэйд хотел бы надеяться и быть эгоистом, следуя велению внутреннего голоса, хотел бы наконец чего-то хорошего и постоянного в своей жизни. Но он еще не настолько сошел с ума, чтобы не понимать, что когда вся правда о нем откроется, то эта куча дерьма просто рухнет вниз и похоронит его без остатка. Поэтому он собирается пресечь это в зародыше. - Ладно, - говорит Питер после долгой паузы. Он изучает лицо Уэйда, и тому впервые за долгое время хочется прикрыть свои шрамы. - Я понимаю, что тяну одеяло на себя. - Что? - Уэйд уверен, что он только что ослышался. “Этот малыш вообще реален?” - перешептываются таблички. - Слушай, - энтузиазм мальчишки слегка утихает. - Мы только что встретились. Естественно, нам понадобится время, чтобы во всем разобраться. Я понимаю. Питер внимательно смотрит на него, и Уэйд уверен, что у мальчишки самые красивые глаза, что ему доводилось видеть. Карие? Что ж, их серьезно недооценивают. И пусть идет к черту этот арийский голубой, потому что глаза Питера прекрасны и кажется, что каждая его ресница вырезана уверенной рукой скульптора эпохи Возрождения. - Но мы “родственные души”, - продолжает Питер. - Некоторые вещи… нам просто нужно будет поработать над ними. Я ничего не знаю о тебе, но я так долго ждал, что не собираюсь сейчас сбегать без единого выстрела. - Говоря о выстрелах. Я стреляю в людей. Иногда я их бью или перерезаю им горло. За деньги, - Уэйд просто хочет внести ясность. Скорее всего в первый раз Человек-паук не обратил должного внимания на его слова. - Однажды, я задушил того, кто просил пощады. И совесть меня потом не мучила. Питер относится к его откровению с изрядным равнодушием, разве что между его бровей - густых и широких… он их выщипывает, что ли? Потому что такая форма просто не может быть естественной - появляется складка. - Я услышал тебя с первого раза. И уверен, что ты уже сообразил, что я этого не одобряю. Но еще ты только что боролся с огнедышащим мутантом и лишил пожарный департамент города лишних неприятностей. Может быть, даже спас пару жизней. И не стрелял в меня, хотя мог, - он пожимает плечами, которые вблизи кажутся куда более худыми. - Поверь, это говорит о тебе намного больше, чем о половине местных полицейских, а значит ты не можешь быть плохим. Это не та реакция, которую ожидал Уэйд. У него заготовлено сорок три возможных сценария для отказа и тридцать семь на случай, если ему заявят, что он отвратителен (два из них взаимоисключающие). Но ни одного для счастливого финала. У него даже нет на этот случай чрезвычайных протоколов, что заставляет сейчас крошечного, красивого мужчину, одетого в красное и черное, в глубине его головы разбивать руки о красную кнопку, выкрикивая “ОТМЕНА”. Безрезультатно. - Очевидно, мне просто досталась не самая сообразительная вторая половина, - Уэйд понимает, что реплика слабая, но лучшей у него нет. Он возвращает пистолет в кобуру на бедре, тогда как Питер продолжает усмехаться: - Тем не менее, сейчас я единственный доступный для тебя вариант, - в уголках его глаз появляются морщинки, а на левой щеке - ямочка. - Назовем это результатом естественного отбора, - и он смеется. - Так что давай тогда я буду мускулами, а ты мозгом. Пошли, я познакомлю тебя с моей тетей… кстати, как тебя зовут? Уэйд не утверждает, что он хороший человек. Он просто идет следом.