Когда мы вернемся, разлуку изъяв из груди, Мы вам улыбнемся, мы скажем, что все позади. И, может, удастся нам снова достичь рубежа неземного. Который легко достигался тогда... Ю.Визбор, «Ключ»
Четыре дня прошли спокойно и даже почти буднично. Меня, кажется, признали дополнительным домашним питомцем: исправно кормили, улыбались, выходили со мной гулять, строго следя, чтобы я не пытался забыть свою трость в доме. Один раз забегал сэр Луукфи, одобрительно кивал и хвалил, только что между ушами меня не чесал, хотя к этому явно шло. Я начал привыкать к новому распорядку жизни: продирал глаза примерно к тому моменту, как Шурф и Хельна возвращались после занятий, спускался в гостиную, пил с ними тот похожий на чай напиток, названием которого так и не удосужился поинтересоваться, разговаривал, смеялся и вел себя как примерный пациент. Через некоторое время Хельна уходила наверх и принималась разбирать какие-нибудь особенно заковыристые партии в пьесах — для себя, не для работы, а Шурф устраивался в гостиной и принимался проверять студенческие сочинения. Где-то в недрах дома у него был свой кабинет, но я, видимо, изображал неприкаянность слишком уж правдоподобно, и оставлять меня в одиночестве было неловко. После ужина мы выходили на недолгую прогулку до реки и обязательно стояли некоторое время на том самом деревянном мосту, слушая журчание воды. И, казалось бы, все было настолько обыденно, насколько вообще могло быть в подобной ситуации. Вот только всякий раз, не заставая Шурфа в гостиной, я вздрагивал и начинал озираться, опасаясь, как бы он снова не исчез, не удосужившись предупредить, что это не навсегда. А когда заставал — чувствовал, что против своей воли замираю на несколько секунд на пороге, и пытался усмирить свои многочисленные сердца, чтобы они не оглушали меня своим стуком. Подозреваю, производимые ими децибелы вполне могли помешать леди Хельне в ее занятиях. Впрочем, мне ни разу никто ничего не сказал по этому поводу. Ночи же, в лучших традициях любых сложных периодов моей жизни, оставались полностью моими, поскольку и бывший Мастер Пресекающий, и его супруга предпочитали отправляться в постель не позже полуночи. Я же, как водится, подолгу сидел у распахнутого окна в гостиной — того самого, на подоконнике которого весело болтал ногами персонифицированный Мир — курил и пытался придумать, что же делать дальше. Существовал огромный соблазн просто оставить все как есть, снять домик неподалеку, поселиться тут и время от времени захаживать в гости к Шурфу, обсуждать последние новости с Луукфи, бывать на концертах леди Хельны и ее студентов — а Ехо забыть, как чрезвычайно приятный, но все же сон. Который длился очень долго, но, как и положено любому сну, наконец закончился. Правда я подозревал, что устроить себе такую вот тихую обывательскую жизнь мне помешает неугомонный шеф, рано или поздно обязательно пожелающий поинтересоваться, куда это я так надолго запропастился. А уж в том, что сэру Джуффину Халли достанет сил и, главное, аргументов, чтобы выдернуть меня отсюда как можно быстрее, я не сомневался. От очередного витка подобных размышлений, настигшего меня ночью пятого дня моего пребывания в гостях, меня отвлекли негромкие шаги на лестнице. Я обернулся и обнаружил Шурфа, спустившегося из спальни с какой-то книгой подмышкой и теперь застывшего на пороге, глядя на меня то ли досадливо, то ли просто удивленно. В сумеречной комнате в белом домашнем хитоне почти до пят он настолько напоминал прежнего Мастера Пресекающего из Ехо, что у меня перехватило дыхание. Казалось, в следующее мгновение он неодобрительно покачает головой, скажет, что напрасно я так надолго оставил службу, что Малое Тайное Сыскное Войско только-только начало привыкать к тому, что я снова в строю... Ну или хотя бы велит не стоять босиком на холодном полу, потому что он, конечно, в состоянии вылечить простуду в считанные минуты, но лучше бы ее и вовсе не подхватывать. Но он только слегка улыбнулся. — Не ожидал застать вас здесь, Макс. Если вы не против, я составлю вам компанию ненадолго, почитаю. Хельна уже спит, ей может помешать свет... — Шурф, ну как я могу быть против? — почти что возмутился я. — Это ведь ваш дом. Он коротко кивнул и сел в любимое кресло. Желтый котяра, все это время дремавший на одной из многочисленных книжных полок, тут же взгромоздился ему на колени. Шурф раскрыл книгу, но не торопился начинать читать. Вместо этого он снова посмотрел на меня. — Вы любите стихи, Макс? — Я редко нахожу время на их чтение, — честно признался я. — Но люблю, когда мне читают их вслух. — Что ж... Вы когда-нибудь слышали что-то из написанного сэром Оцайре Охи? Я покачал головой, надеясь только, что этот самый Оцайре не является местным аналогом Шекспира, и я не выставил себя необразованным идиотом. Впрочем, судя по выражению лица Шурфа, он и не ожидал ничего другого, потому что он только откинулся в кресле, мечтательно улыбнулся и продолжил. — Его мало кто знает. А между тем, на мой взгляд он является одним из самых интересных представителей своей эпохи. Его произведения отличаются лаконичностью, скрытой внутренней ритмикой, образностью и в то же время четкостью формулировок. Ему удается говорить о таких простых вещах, которые кажутся почти очевидными, и оттого редко обсуждаются вслух... Впрочем, что я вам лекции читаю, его лучше просто послушать. И Шурф, прикрыв глаза, негромко проговорил: —На той границе, где я встретился со мной, где суть вещей имеет каждая свой непередаваемый цвет, время уходит, освобожденное, смеясь. И я смеюсь вместе с ним: здравствуй.
Я молчал, переваривая услышанные строчки. Чем-то они были мне почти нестерпимо знакомы, но вот чем именно, я никак не мог уловить. — Обычно на этом месте я задаю студентам вопрос, о какой такой границе идет речь, — с тихим смешком сказал Шурф. — И вы знаете, за время моего преподавания я слышал множество версий, но ни одна из них не кажется мне в достаточной степени правдоподобной. Что-то будто ускользает от меня, вертится совсем рядом, но я никак не могу вспомнить, что именно... А как вы думаете? «Я думаю, что это потрясающе точное описание Темной Стороны», — тоскливо подумал я. Но вслух этого говорить, конечно, не стал. Вместо этого пожал плечами и предположил совсем другое. — Возможно, здесь говорится о снах. Он покивал. — Да, это самая распространенная версия. Но здесь мне сложно судить: судя по всему, сны большинства людей совершенно не похожи на то, что переживаю я сам. Мое мистическое второе сердце как-то слишком уж сильно ткнулось в ребра, я аж поморщился от неожиданности и потер грудную клетку. Чем-то мне очень не понравилось это мимолетное замечание. — Возможно, это не мое дело, — аккуратно начал я. — Но что именно не так с вашими снами? Неужели вам снятся только кошмары? Некоторое время Шурф молчал, будто бы обдумывая, можно ли мне доверять настолько, чтобы говорить вслух о по-настоящему важных вещах. Видимо, все же пришел к выводу, что можно, потому что махнул рукой, словно отгоняя какую-то навязчивую мысль, и ответил: — Вероятно, в общепринятом смысле этого слова — да. Хотя я давно разучился считать их таковыми и почти всегда успеваю проснуться прежде, чем начнется худшая часть, — он помолчал, явно сомневаясь, стоит ли продолжать рассказ, но все же закончил. — В последние дни они стали реальнее и словно плотнее. Очень, знаете ли, неприятное ощущение, оказывается, когда тебя пытаются вывернуть наизнанку... Он снова взглянул на меня и, по-своему истолковав выражение, появившееся на моей физиономии, слегка усмехнулся. — Вероятно, я кажусь вам форменным безумцем, с такими-то рассказами. Или выдумщиком, что по-своему еще хуже. Я поспешно замотал головой. — Шурф, вы даже не представляете, насколько правдивыми мне кажутся ваши слова. Он явно удивился, причем гораздо сильнее, чем я мог предполагать. — Вы первый, кто так отвечает. Хотя честно говоря, не такому уж большому количеству людей я рассказывал о специфике своих сновидений. Я взял себя в руки, покивал, даже улыбнулся понимающе, насколько это было возможно сделать в состоянии растерянности, страха и стремительно закипающей злости, в котором я внезапно себя обнаружил. — Скорее всего это обострение связано с тем, что в вашем доме появился незнакомый, новый человек, который сидит на ваших диванах, гладит вашего кота и вообще оставляет всяческие свои следы во всей жизни, — я попытался было отшутиться, но и сам прекрасно понимал, что вышло не слишком хорошо. Вот и Шурф нахмурился. — Я не считаю вас помехой или обузой, Макс, как бы вы сами ни относились к сложившейся ситуации. — Я знаю, Шурф. Но от этого некоторые мои ощущения совершенно не меняются. С этими словами я поднялся с дивана. — Если вы не против, я, пожалуй, отправлюсь в свою комнату. Очень устал сегодня, не знаю уж, от чего, — и зевнул, надеясь, что мой собеседник не заметит вопиющей демонстративности этого жеста. Он кивнул. — Разумеется. Хорошей ночи, Макс. Выходя из комнаты, я чувствовал его тяжелый задумчивый взгляд на своей спине.***
Как я добрался до гостевой спальни, в которой меня поселили, я почти не помню. Но войдя внутрь и аккуратно притворив за собой дверь, я со всей дури рухнул на постель, наконец дав волю паническим мыслям, до сих пор сидевшим в самом углу моего сознания, а теперь с топаньем и гиканьем принявшимся носиться внутри моей бедной головы. Как она выдерживает подобное обращение со своими хрупкими стенками достаточно регулярно, ума не приложу. И в то же время некая маленькая, но чрезвычайно громкая — и обладающая, как выяснилось, непропорционально большим весом — часть меня вопила от радости и облегчения: наконец-то мне в распоряжение дали обстоятельства, перевешивавшие слишком многое, а потому не оставлявшие места сомнениям. И по сути все попытки подумать на заданную тему начиная с данного момента были бы абсолютно фальшивы и бессмысленны. Я соскочил с постели, почти подбежал к окну и распахнул его, с наслаждением втягивая ночной воздух, пахнувший еще теплой дорожной пылью и недалекой водой. Постоял, пытаясь хоть немного успокоиться, все же не удержался и тихо рассмеялся. Услышал, как смех эхом отдается за моей спиной — и обернулся. На моей кровати, крестив ноги по-турецки, сидел тот самый малыш, с которым я успел познакомиться несколько дней назад. Несмотря на то, что пару секунд назад он смеялся, глаза его оставались серьезными. Слишком серьезными для такого маленького ребенка. — Ты хотел меня видеть? — полуутвердительно спросил он. — Шурф не может остаться здесь, — я решил не тянуть и попробовать договориться сразу. Мир насупился. — Я хочу, чтобы он был тут! — капризно заявил он, выпятив нижнюю губу и потому до того походя на нормального человеческого ребенка, что мне захотелось погладить его по голове и пообещать купить новую игрушку в утешение. Но я не поддался, конечно. — Ты не понимаешь, — я покачал головой. — Забрав его себе, ты лишил памяти его самого, но не стер у других память о нем. А у него, между прочим, есть и враги. Например, ты знаешь о его снах? Малыш отрицательно мотнул головой и снова уставился на меня исподлобья. — А должен бы, — вздохнул я. — Ты отобрал у него привычную личность и память о том, как пользоваться магией. И в итоге один из его врагов нашел его. Он не так опасен, пока Шурф помнит, кто он, но сейчас... Дырку над тобой в небе, да ты вообще соображаешь, что творишь?! Я усилием воли заставил себя разжать пальцы, когда-то успевшие стиснуть подоконник так, что на нем наверняка остались вмятины. Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, слегка пришел в себя и заговорил снова, очень стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно. — Ты оставил его беззащитным. Можешь считать, что уже убил его, и притом обеспечил ему худшую из смертей, даже не дав понять, почему так вышло... Рано или поздно это произойдет, если ты его не отпустишь. — Нет!!! Мальчик рванулся было ко мне, но на полдороге передумал, опрокинулся на кровать и замолотил руками-ногами по покрывалу, выкрикивая почти бессвязные реплики. — Жизнь! Я дал! Нравится! Хороший... — Хороший, — миролюбиво согласился я. — И именно поэтому надо вернуть ему память. — Тогда он уйдет, — обиженно пробурчал малыш куда-то в подушку. Но молотить руками, хвала Магистрам, все-таки прекратил. — Скорее всего, — подтвердил я. Подумал немного, присел на краешек кровати и осторожно взъерошил волосы мальчишки. — Но ты можешь попробовать с ним договориться. Ему здесь нравится, ты же знаешь. Очень может быть, что он захочет и дальше сюда приходить, сам, по собственной воле. — Нет. Признаться, я уже решил было, что мои ораторские способности наконец проявились во всей красе, и я сумел убедить Мир в своей правоте. Поэтому столь резко прервавший мою речь ответ воспринял не сразу. Несколько секунд тупо пялился на вихрастый затылок мальчишки, все так же валявшегося на кровати. — «Нет» что? — наконец поинтересовался я. — Я подумал и решил, что не хочу его отпускать, — малыш сел и уставился на меня в упор своими почти черными глазами существа, не имеющего ничего общего с человеком. И как я мог подумать, что сознание, настолько отличное от нашего, удастся убедить аргументами, выстроенными прежде всего на нормах морали? Сэр Шурф непременно прочитал бы мне лекцию о различиях в мышлении и логике. Уж кому как не ему это знать. — Хорошо, — спокойно сказал я. — Не хочешь — это позиция, которую я вполне могу понять. И быстро, не раздумывая, прищелкнул пальцами левой руки. Размышлять о том, что случится, если окажется, что мои смертные шары здесь тоже не работают, совершенно не было времени и душевных сил. Как выяснилось, это было правильным решением, потому что все у меня, разумеется, получилось. Маленький шарик зеленоватого света сорвался с моих пальцев и подлетел к мальчику, который наблюдал за ним с нескрываемым интересом. Помедлил немного, будто оценивая свои силы, и наконец с негромким чавканьем впился малышу в лоб. Я затаил дыхание, ожидая реакции Мира. На лице мальчика проступило выражение глубокой задумчивости, будто он пытался разобраться в собственных ощущениях. Через несколько секунд оно сменилось искренним любопытством, и он несколько неуверенно, почти вопросительно проговорил: — Я с тобой, хозяин. Так? — Так, — усмехнулся я. — Это очень хорошо, что на тебя такие штуки тоже действуют. Ты выполнишь то, что я скажу? — Как ты захочешь, хозяин. В исполнении детского голоска эти слова звучали особенно жутко. Я помотал головой, пытаясь отогнать ощущение, будто я пытаюсь подчинить собственной воле настоящего ребенка. — Ты должен вернуть Шурфу воспоминания о жизни, которая у него была до начала этой истории с похищением. Ты больше никогда не будешь пытаться силой захватить ни его, ни кого-либо еще из людей. А будешь существовать и развиваться самостоятельно, и делать это со всем возможным упорством и удовольствием. Ты меня понял? — Я понял тебя, хозяин, — серьезно кивнул малыш. — Очень хорошо. А теперь я хочу, чтобы ты освободился от моей власти. Мальчик улыбнулся. — Отлично придумано, Вершитель. Я не могу не исполнить твоей воли, ты знаешь. Но могу попросить тебя об ответной услуге. — Какой? — насторожился я. — У тебя есть несколько друзей, легко отменяющих Миры. Мне бы не хотелось с ними встречаться. Я невольно ухмыльнулся. Так-то, сэр Лойсо, от вас уже и Миры по углам разбегаться начали. И я мог их понять. — Договорились, — вслух сказал я. Мир подмигнул мне — и исчез. Я несколько секунд разглядывал аккуратно заправленную, без единой складочки, постель, с наслаждением потянулся всем телом, чувствуя, что наконец-то все начинает идти как должно. Оставалось только забрать Шурфа — и все пойдет как прежде. Было бы еще неплохо, если бы он продолжил смотреть на меня так же, как в последние дни в Ехо... Впрочем, о перспективах своей личной жизни я вполне мог подумать чуть позже: сначала надо было убедиться, что мой друг в самом деле все вспомнил. Я слетел по лестнице так быстро, как только позволяла моя все еще загипсованная нога. Гостиная была совершенно пуста. В растерянности я замер посреди комнаты, пытаясь понять, куда мог направиться мой друг, внезапно вспомнив все о Ехо. Ответ напрашивался весьма неутешительный: куда угодно. И где теперь прикажете его искать?.. — Макс. Я развернулся на голос так быстро, что у меня закружилась голова. Попытался было за что-нибудь ухватиться, но поблизости не оказалось ничего подходящего, и я совсем уж вознамерился упасть, но тут знакомые руки сжали мои локти, возвращая меня в вертикальное положение. Схватившись за спасительную опору, я переждал несколько секунд, пока перед глазами перестанут плыть пятна, и поднял голову: сэр Шурф, а это был, конечно, он, смотрел на меня так спокойно и внимательно, что не оставалось никаких сомнений: передо мной стоял сэр Лонли-Локли, Мастер Пресекающий Ненужные Жизни, Истина на королевской службе и по совместительству мой лучший друг. — Я так рад тебя видеть, дружище, ты не представляешь! — кажется, ширине моей улыбки могли бы позавидовать самые опытные чеширские коты. — Я тоже тебе рад, Макс. Но мне хотелось бы знать, где мы и почему мы именно здесь... И что с твоей ногой? Внутри меня что-то тоненько зазвенело на высокой, противно дребезжащей ноте. Я наконец отпустил руки Шурфа, отодвинулся и всмотрелся ему в лицо. Бесполезно, конечно: мимика Мастера Пресекающего не создана для передачи эмоций. — Что ты помнишь? — тихо спросил я. — Вечер, проведенный в твоем Мохнатом доме, — ответил мой друг. — Кажется, мы решили снова разделить сон, но точно я, пожалуй, не скажу: отчего-то эти события кажутся мне далекими и нечеткими... Макс, ты в порядке? Я был совершенно не в порядке: комната перед моими глазами снова плыла, но на этот раз я догадался сделать несколько шагов назад и опереться о спинку кресла. Звон в ушах достиг критической отметки, так что я едва различал слова Шурфа. Я сжал голову руками — на всякий случай, чтобы она нечаянно не раскололась на куски — и вдруг понял, что смеюсь. Да что там смеюсь — буквально захожусь хохотом, рискуя задохнуться или на худой конец хотя бы разбить колени, когда рухну на пол, не в силах больше удерживаться на ногах. Сколько это продолжалось, сказать сложно, но в чувства меня привел внушительный подзатыльник. Хотя подозреваю, что по меркам Лонли-Локли этот жест можно было считать почти что ласковым. Что ж, по крайней мере, хихикать я перестал, выпрямился и даже вытер выступившие на глазах слезы. — Шурф, я форменный идиот, — заявил я, все еще глупо улыбаясь. — Возможно, — он не стал возражать, чем привел меня в совершенный восторг. — Но из чего ты сделал такой вывод? — Ты столько раз говорил мне, что надо следить за формулировками своих желаний... И обычно я более или менее справлялся. Но видимо, однажды я был просто обязан ошибиться. Черт, как же неудачно, что именно сейчас! — я стукнул кулаком по креслу. — Думаю, будет лучше, если ты расскажешь мне все по порядку, — предложил Шурф. — Если ты уверен, что находиться здесь безопасно, мы можем поговорить и тут. Хотя я предпочел бы свой кабинет. — Нет уж, — вздохнул я. — Давай здесь. И я рассказал ему все с начала. Про напившихся Магистров Семилистника, Чинду Хома и нашу встречу то ли во сне, то ли на Темной стороне, про загадочную болезнь, мои сны и внезапно переставшую работать магию — и про его смерть, конечно. На этом моменте Лонли-Локли нахмурился и бросил быстрый взгляд на свои руки — вновь, как и положено, отмеченные защитными рунами на ногтях. И про то, как я беседовал с Миром Песчаных Пляжей тет-а-тет и сдуру приказал ему вернуть всю память «до начала этой истории с похищением», а не всю отнятую — тоже. Умолчал только о том, о чем полагал невозможным говорить вслух: о том, как пальцы могут жечь даже сквозь одежду, а взгляд лишать возможности дышать. О солнце, которое сцеловываешь с кожи, потому что даже с ним не готов делить. И о том теплом, тяжелом и остром, что ворочается в груди каждый раз, когда всего лишь думаешь в нужную сторону. Об этом — нельзя. Это — мое, и если сэр Шурф не помнит, то я буду помнить до малейшей детали, за нас двоих. — Что ж, — проговорил мой друг после продолжительного молчания. — Во всяком случае, теперь становится ясно, как именно Магистр Чьйольве Майтохчи смог наложить Заклятие Тайного Запрета на весь наш Мир. Я ошарашенно взглянул на Шурфа. — Вот уж о чем я точно не думал, когда общался с этим мальчишкой... Ты на меня очень сердишься? — За что? — казалось, он удивился совершенно искренне. — Кажется, я слишком своевольно решил твою судьбу. Выдернул тебя из счастливой спокойной жизни... — Ты вернул мне мою собственную жизнь, Макс, — мягко перебил меня Шурф. — А это гораздо важнее любого счастья. Я бы начал тебя благодарить прямо сейчас, но помню, что ты этого не любишь. К тому же, я не вижу никакого способа когда-нибудь отплатить тебе чем-либо подобным. Я молча пожал плечами. — Если ты рассказал мне все, хотя бы в общих чертах — подробности я надеюсь тоже выяснить, но все же несколько позже — не вижу причин здесь задерживаться, — Шурф протянул мне руку. — Надеюсь, ты не откажешься проводить меня обратно в Ехо, поскольку я не уверен, что смогу вернуться самостоятельно так быстро, как это требуется. Я крепко сжал его ладонь, коротко бросил «Закрой глаза», зажмурился сам и толкнул дверь, ведущую в коридор.***
Когда мы вернулись, в Ехо только-только зажигался рассвет. Розоватые тени скользили по башенкам Иафаха, улицы были совершенно безлюдны. Пахло поздней осенью, горькими цветами, холодным Хуроном и опавшими листьями. Откуда-то тянуло сладким — видимо, некоторые пекарни уже начали работать, неподалеку негромко постукивали станки типографии — печатались утренние выпуски газет. Я проводил Шурфа до дома, благо мы умудрились оказаться всего-то в двадцати минутах ходьбы, послал зов шефу с коротким сообщением «Мы снова тут», наотрез отказался рассказывать что-либо еще об это время суток, неторопливо дошел до Мохнатого дома, потратив на это чуть ли не три часа, на цыпочках прокрался в собственную комнату и завалился спать. И спал долго, очень долго, и совершенно не видел снов. А когда проснулся, началась еще одна моя жизнь.