No apologies and no regrets

Глава 8 Я привык, что всю мою жизнь меня окружает шепот посторонних людей. Восторженный и завистливый, мстительный и злой. Ведь они говорят и всегда будут говорить, и не важно, что их болтовня далека от истины, говорить не делать. Видимо, сегодня процентная доля глумливых разговоров за спиной резко дала рост. Причем не спросив меня, хочу я этого или нет. День начинался как всегда: привычно и относительно спокойно, не считая истерики Темари, суть которой сводилась к привычным фразам «я не врубаюсь, не врублюсь и не хочу врубаться». Уже после половины первой пары я стал замечать, что на меня косятся чаще обычного. В глазах жадный и неприкрытый интерес. На что я только вскинул брови и просто не обратил внимания. После второй пары нездоровый интерес только возрос. Теперь уже на перемене стали заглядывать студенты с других факультетов, что вообще было равносильно идиотизму. Их корпуса находятся метрах в пятидесяти от нашего, а перерыв между парами десять минут. Видно, любопытство подавило ленивое желание сидеть на одном месте в течение всех честно заслуженных десяти минут и смотреть в одну точку, смиренно молясь, чтобы следующая пара не лишила разум последних крох хиленьких мыслей, которые утопично вопят о ничего не деланье, плюс пожизненном освобождении от занятий по «уважительным причинам» и о том, чтобы преподаватель оставался преподавателем, а не продуктом самоочистки организма от тяжелых «веществ». Потом позвонил Гаара, из-за чего мне пришлось прикрыть мобильник рукой и, извинившись перед преподавателем, выйти в коридор. — Я наверно уже не первый, кто задает этот вопрос, — начинает Гаара без вступлений. – У тебя все в порядке? Я задумчиво выдыхаю: — Если не считать того, что на меня пялятся как на восьмое чудо света, то да, все в порядке, – буднично отзываюсь и... — Что, у вас тоже ажиотаж относительно моей персоны? – ...едко интересуюсь я. — Типа того. Ты там что-то натворил? Я фыркаю: — Угу. Стал всеобщей достопримечательностью. — Когда ты говоришь таким тоном, я начинаю сомневаться, что в тебе есть что-то человеческое, – судя по голосу, Гаара морщится. Я пожимаю плечами: — Ну уж какой есть. Так что там, ты что-нибудь знаешь, или мне придется проводить остаток дня в неведении, почему на меня пялятся как на Люцифера? — Наши оживились после первой половины первой пары. — У меня то же самое. После второй стали заглядывать в аудиторию, — отстраненно говорю я и подхожу к окну. Гаара некоторое время молчит, а потом я слышу, как он вдруг ругается сквозь зубы. — Ты чего? – я опираюсь локтями о подоконник. — Нет, все в порядке. — Что-то не заметно. Ну? На том конце слышится глубокий вздох: — Будет лучше, если ты сам увидишь… Окончательно сбитый с толку, я сдвигаю брови: — Да объясни ты толком, что творится?! — У нас ими обклеен весь первый этаж, – говорит мертвым голосом вместо ответа Собаку. От интонаций которого мне хочется что-нибудь сломать. Ничего не понимаю. — Ладно, – кладу палец на кнопку отключения. – Сейчас посмотрим, что там. Перезвоню. — Саске!… Гаара не успевает договорить, как я отключаюсь и убираю сотовый в карман брюк. Сейчас занятие у нас на втором этаже. Всего один лестничный пролет. По ступенькам мимо меня проносится стайка оживленно болтающих девчонок. Завидев меня, они тут же замолкают и еще быстрее устремляются прочь. Однако. Сейчас же идут занятия или как?... Все равно. Не проходит даже минуты, как я спускаюсь на первый этаж. Ничего не вижу. Ничего не понимаю. Бред какой. Я со вздохом достаю телефон и набираю было номер Гаары, как… Наверное тот, кто снимал, стоял в каких-нибудь пяти метрах. Качество просто отменное. Даже видно красноватые пятнышки у переносицы, которые у меня всегда появляются после очков. Всего два фото и одна надпись. Жирными синими иероглифами. На первом Узумаки касается моей щеки рукой и большим пальцем губ. Выражение лица его говорит лучше всяких слов в заголовке… А на втором… Я сглатываю и отхожу назад. Так резко, что ступня разве что не хрустит. Плакат, огромный, его трудно не заметить. Я моргаю, но фото не исчезают, только еще четче проступают. От громкого звука мелодии я вздрагиваю и не сразу понимаю, что это звонит телефон. Гаара. «Будет лучше, если ты сам увидишь». Мысли вышвыривает из головы и мгновенно возвращает обратно. — А ты хорошо выходишь на снимках, Учиха. Я бы сказал – ты фотогеничен. Я вздрагиваю и поворачиваюсь на голос. Звук телефонного звонка замолкает. Крашеный в ярко-красный, почти кровавый цвет Сасори с улыбкой смотрит на меня. — Не нравится? – он участливо склоняет голову набок, – прости. Надо было спросить, с какого ракурса снимать. Тогда бы лучше вышел кадр, где его руки обхаживали твой зад, – продолжает Сасори, растягивая губы в приторной улыбке. Рука было замахивается. И выдержка с трудом удерживает черную вспышку ярости. Я безразлично вздергиваю бровь, встречаясь с ним взглядом: — Оригинальностью ты не отличаешься. Заговорило чувство обделенного вниманием? – голос привычно насмешлив и отстранен, только вот… Вот именно. Только вот. Сасори коротко смеется и приближается: — Какие ядовитые слова, а сам белый, как стена, на которую наклеен плакат. – Он проходит мимо меня, встает вплотную к плакату, – Узумаки Наруто. Первокурсник. Наша новая надежда команды по боксу, – он кладет руку на бумагу и снисходительно проводит пальцами по тому фото, на котором Узумаки меня целует. – Чем же он так отличился, что Учиха-сама снизошел для него? – он смотрит на меня через плечо и скалится, – неужто, если на него стоит, решил подставить не только рот? М? Перед глазами снова проносится чернота, и, когда что-то хрустит в кулаке под скулой крашеного, я понимаю, что так и не убрал мобильный. Жаль. Его подарил Итачи. Придется покупать новый. Я бью еще раз, наотмашь, пока есть силы и ледяное желание раскроить ему череп. Сасори швыряет об стену, я замахиваюсь в третий раз, метя под подбородок. Он перехватывает запястье, выворачивает его, и словно со стороны я слышу какой-то хруст. Я удивленно смотрю на крашеного, он не менее удивленно, едва ли не потрясенно смотрит на меня, и я снова ничего не понимаю. Вырываю руку из его хватки и все-таки бью Сасори в подбородок. Его снова отшвыривает к стене. Тяжело дыша, я распрямляюсь и разминаю ноющие костяшки: — Во что-нибудь еще желаешь меня посвятить? – я поддеваю носком ботинка его колено. Сасори отрывисто смеется и поднимает разбитое лицо: — Как всегда высокого мнения о себе, Учиха? Я склоняюсь к нему, беру за волосы на макушке, мягко улыбаюсь: — Почему бы и нет, черт возьми? – и, стиснув зубы, с силой прикладываю его затылком о стену. Тот, резко вдохнув, замирает и обмякает на полу. Я брезгливо отпускаю его, вытираю ладонь о плакат, оставляя смазанные красные полосы, и выпрямляюсь. Мобильник, сжатый все еще в кулаке, погас, корпус треснул. Я убираю его в карман и случайно задеваю костяшками пальцев новый брелок. И да. Теперь приходит боль. Яркая-яркая вспышка от самых кончиков до запястья, разбегающаяся по суставам, как ядовитая спираль. Я сжимаю зубы и оттираю кровь с костяшек. Кожа мажется темным, запястье немеет. Потерявший от удара сознанье Сасори неподвижно полулежит у стены. Я меланхолично смотрю на его разбитое лицо. И зачем было разыгрывать этот спектакль? Я аккуратно укладываю поврежденную руку в карман брюк и возвращаюсь в кабинет. Когда я миную лестницу, телефон снова звонит. Как он еще работает... -Учиха, – я беру трубку. После секундной заминки слышу ответ: — Ну? — Видимо телефон все-таки значительно пострадал — в звуке помехи. Хмыкаю и автоматически шевелю пальцами правой руки. Точнее, пытаюсь пошевелить. — Шоковое состояние отсутствует, – рапортую я, откуда-то находя силы еще и насмешливо фыркнуть. — Хм… — сомнительно тянет Гаара. — Собаку, у тебя что, пар нет? – любезно интересуюсь я. — Есть, – мрачно отзывается он. — Так иди и не дергай меня по пустякам! – я почти рявкаю и захлопываю едва живой мобильник. Наконец, я вхожу в кабинет, возвращаюсь на свое место и кое-как укладываю правую руку на стол. На коже ни единого следа крови – я стер ее водой, зайдя по пути в туалет. Перелом это не проблема. Я владею обеими руками в равной степени. Беру ручку и продолжаю конспектировать лекцию, которая не прервалась, даже когда я вернулся через двадцать минут. Только шепот и приглушенные голоса не прекратились. И взгляд Сая. Насмешливый и злой. Ну что ж – я склоняюсь над тетрадью – рано или поздно это должно было случиться. Перелом – всего-то кость – это не причина уходить с занятий. И если бы я только знал, во что все это выльется. Если б только знать все наперед… Требовательный взгляд Гаары скользит по мне. Само собой, он как всегда все замечает. Вот только сейчас эта черта нежелательна. Специально повесив сумку на правое плечо, через силу уложив руку на ремешок, я непринужденно посмотрел Гааре в лицо: — М? Он прищуривается: — Как дела? – участливо спрашивает. Я хмыкаю. Допрос объявляется открытым. — Лучше всех, – я пожимаю плечами. — Хм… — задумчиво тянет он. И склоняет голову набок, копируя мой жест. Я отмахиваюсь и как бы невзначай смотрю на часы. До семи еще времени три с половиной часа. Рука болит… — Подвезти? – словно читает мысли Гаара и отворачивается. Он убирает руки в карманы брюк. Я хмыкаю и обхожу его, нарочно задеваю плечом. Он улыбается краем рта, и мы идем к выходу. Я чуть впереди, Гаара за левым плечом. — Куда ты делся? Что? Не слышу! Да что у тебя там творится? У меня плохая память на голоса, но этот я почему-то мгновенно вспомнил. Инудзука. Мы в нескольких метрах от стеклянной двери. Я вижу, как он стоит на крыльце, прижимая трубку мобильного телефона к уху. Лохматые русые волосы, коротко остриженные. Короче, чем у Узумаки — шальная мысль вбивается в голову. Татуировки в виде клыков на скулах, от края щек до почти подбородка. Едва заметные и нелепые. Он странно говорил – быстро, торопливо и немного картавя. Учитывая его схожесть с бойцовскими псами, иногда складывалось впечатление, что он рычит. — И что это значит? – я вскидываю брови. – Инудзука почти рявкает, – да видел я, – глухой ответ на неслышный мне вопрос. – Сасори нашли избитым под одним из них. Я не вздрагиваю. Мы проходим через двери. «Клыкастый» вздергивает голову, и я, прищурившись, насмешливо смотрю на то, как его лицо бледнеет. Не останавливаясь, мы спускаемся по ступенькам к стоянке. — Ничего! Не буду я ничего говорить, Узумаки. Ты заварил эту кашу – тебе и расхлебывать, – злой голос Инудзуки бьет в спину. Я усмехаюсь краем рта и сажусь в машину. Гаара пристегивает поперек груди ремень безопасности и поворачивает ключ зажигания. Джип с тихим шелестом съезжает с места, и я прижимаюсь виском к холодному стеклу. Гаара первым увидел этот плакат. Я неслышно вздыхаю. Думаю, проблем из-за этого не будет. — Скажи что-нибудь, – мой голос в тишину. Не хочу ездить по этой теме сутками, но... Он спокойно пожимает плечами, только пальцы, чересчур резко дернувшие рычаг коробки передач, при заднем ходе выдали его. — Ты теперь с ним? – он выводит джип из двора и сдвигает рычаг обратно, сразу набирая скорость. Я коротко смеюсь, Гаара удивленно смотрит на меня: — Что? Что я такого сказал? — Нет, — я мотаю головой и прикрываю глаза. – Поцелуй — это не значит, что люди уже вместе. Я не вижу выражения его лица, только короткий вздох. – С тобой все было по-другому, – возражаю я немому вопросу и улыбаюсь, когда машина немного вихляет вправо. – Следи за дорогой, Собаку, а не на меня смотри, – мне почти весело. — Без тебя разберусь, – торопливо огрызается он и выправляет машину. Смутился. Я незаметно усмехаюсь. Правая рука, лежащая на колене, по-прежнему болит. -Тогда что это? Я про себя улыбаюсь. Разведка обстановки, да, Собаку? — Ничего серьезного или существенного, – откликаюсь я и открываю глаза. – Это просто фактор любопытства и эгоизма. Вот и все. Он хмыкает. И только. Я ловлю себя на том, что бесшумно выдыхаю с облегчением. Гаара не из говорливых людей, и уж тем более он не из тех людей, кто будет устраивать «мыльные» расспросы на тему: а как ты к нему относишься? А что у вас ещ-е-о было? Хватит лишь пары слов, возможно вопроса, молчаливого хмыка и все. Боже, спасибо за то, что у такого непроходимого эгоиста и сволочи как я есть такие друзья как Гаара и Темари. — Неплохой брелок, – вскользь замечает Собаку. Но иногда «неговорливость» Гаары не может соперничать с чувством собственного достоинства вкупе с щепетильностью. Я фыркаю мыслям и поднимаю взгляд. — Подарок, — отвечаю кратко. И вопросительно выгибаю бровь. Он торопливо переводит глаза на дорогу: — Ясно. Я улыбаюсь: — Да? — Да. — Да? – улыбаюсь шире. — Да! – а раздражения-то в голосе прибавилось. Значит, не прошло желание меня поиметь. Отстраненно думается мне, и я вдруг ляпаю: — Ты хотел уложить меня в постель? Визг тормозов не оглушает, а мат какого-то мужика из проезжающей мимо иномарки веселит. Гаара покрепче затягивает ремень безопасности на своей груди, на всякий случай сбавляя скорость: — Саске, ты либо идиот, либо решил стать камикадзе. Я пожимаю плечами: — Один простой вопрос, пришедший на ум, скажем... как слово «блинчик». Он моргает: — Блинчик? — Да. Блинчик, – я улыбаюсь. — Блинчик?! Учиха, да ты рехнулся!! Я завожу глаза и, подперев щеку здоровой левой ладонью, упираюсь локтем в дверцу. — Да брось. Простой вопрос же. Тишина воцаряется на всего несколько минут. — Так хотел? – я исподтишка кошусь на него. Он сжимает губы и останавливается на светофоре. — И нет, и да. Значит, да. Я хмыкаю и снова смотрю в окно: — Останови около книжного, — десять минут идти до аптеки и полчаса до дома. — Как скажешь, – он кивает и сворачивает. До семи часов и назначенного «возвращения долга» еще три часа. Я успею привести руку в божеский вид и разобрать завалы взятых в библиотеке справочников. Мысли концентрируются вокруг незначительных мелочей. Количество ручек в сумке, количество необходимого времени для выполнения нескольких работ. Разум словно нарочно избегает сосредотачивания на том, что правое запястье переломано. И как назло я случайно шевелю локтем и, с силой вжимаясь затылком в сиденье, стискиваю зубы. Больно. Гаара включает музыку в салоне, я запоздало радуюсь, что моего потяжелевшего дыхания он не услышит. Почему-то я тогда не подумал, как буду принимать возвращение долга в своем состоянии. Сейчас я понимаю, что расторгнуть сделку было бы... жаль. Всего лишь рука. Всего лишь перелом. И встреча. Я бы не смог. Боль, не отступая, нарастает, подбираясь еще ближе. Обезболивающее, бинт... Я отстраненно смотрю за стекло. Как и в детстве, тело быстро приспосабливается к боли. Сердце постепенно сбавляет бешенный ритм, и остается лишь прижаться виском к пушистой поверхности спинки сиденья. Взгляд останавливается на ремне безопасности, когда мысли начинают крутиться вокруг Узумаки. С ним все иначе. Я изламываю брови, запоздало надеясь, что Гаара не увидит моего лица. Неспокойно. Я не знаю, чего от него ждать. А его вечная манера выглядеть так, словно он знает больше положенного, больше необходимого и достаточного... так раздражает. Не пугает. В чем причина того, что возник этот интерес? В том, что мне нравятся парни, а он парень? Я бы тогда давно уже спал с Итачи. По телу проносится ощутимая дрожь, когда в голове проносится последнее прикосновение длинных пальцев брата к обнаженной горячей коже. Я, часто заморгав, опускаю подбородок. Не будем строить целку. Я не смогу с ним спать. Точнее... Снова изламываю брови. Я не тот, кто ему нужен. Брат это не любовник. Это семья. Обезболивающее явно хорошая идея – рассудок словно торопливо пытается вернуть себе власть, перебивая боль глупыми мыслями. Гаара останавливает машину у книжного и выключает музыку. А еще хорошо бы в обезболивающем было побольше кофеина. А лучше сразу пять кубиков морфия, и можно сразу на учебу.... Телефон звонит, когда я прохожу главные ворота Тодая; по привычке тянусь правой рукой. И мгновенно шиплю от вспыхнувшей боли. — Д-да, – хрипло говорю я, беря трубку левой ладонью. Таблетка подействует только через час. Тишина сперва, и после: — Саске? – тихий, нерешительный голос Итачи, от которого я распахиваю и отвожу глаза в сторону. Похожим тоном он просил меня расслабиться. Когда с силой входил внутрь, до синяков стискивая пальцы на моих бедрах, вжимаясь горячей кожей в кожу. — Что-то случилось? – голос становится привычно строгим и выдержанным. — Нет, я... – я поднимаюсь по ступеням, минуя стеклянные двери, — ... просто устал немного. И тут же жалею о своих словах. Он точно заподозрит неладное. Я уверен в этом. — Ты в порядке? От тона его голоса сердце снова сжимается. Почему я постоянно вспоминаю тот раз? Ах да, фактор боли. Я сглатываю: — Да. Все в порядке. Он слышно вздыхает и, кажется, садится в кресло. Где он сейчас? — Саске? Я закусываю губу: — Телефон, что ты подарил, он разбился. Он вдруг облегчено коротко смеется: — Телефон? Ты из-за этого такой? Я непонимающе моргаю, поднимаясь по лестнице туда, где назначенный спортивный зал. — Такой? Какой? — Словно ты терпишь боль. Четыре слово бьют под дых. Я забыл, что он знает все о моей боли. Физической. Абсолютно все. Сдавленно вдыхаю и отрицательно мотаю головой: — Нет. Просто усталость. Как человек может чувствовать другого так сильно и остро. Словно между ними двумя толстый провод чувствительности, датчики детектора лжи и огромная лупа. Которая выставляет все, что в голове, в увеличенном в сотни раз виде. — Я приезжаю послезавтра, – я знаю, что он надеется, что обрадует меня. — Послезавтра? – и, не удерживая в голосе едва ощутимую радость, чертыхаюсь про себя. — Да. Сроки некоторых планов сместились. Приеду в семь вечера. Встретишь с самолета? Я проматываю в голове расписание на понедельник. — Не смогу, – пытаюсь выдержать нейтральные интонации, и выходит туго. — Не сможешь? Почему? – я всегда старался встречать его. — У меня пять пар и защита в шесть. Он понимающе отвечает: — Ясно. Ничего, тогда буду часов в девять дома. — Хорошо. — Саске... Я вскидываю ресницы, скашивая глаза к телефону. — Точно все в порядке? – тихо повторяет он первый вопрос в третий раз. Я киваю, забыв, что брат меня не видит: — Да. Когда он приедет и увидит руку – шею свернет. Вдруг думаю я и безотчетно улыбаюсь. — Не волнуйся, – мягко добавляю я, и Итачи резко замолкает. — Я приеду послезавтра. В который раз киваю, отключая телефон. Из-за коротких приступов боли я словно размяк. Надо брать себя в руки. Брать в руки. Я был в пятом корпусе от силы два раза – встречал Темари. Здесь не так, как у нас. Непривычно, слишком большие коридоры. Видимо, чтобы математикам было, где побегать от приступов сумасшествия от обилия формул. Я фыркаю и поднимаюсь на третий этаж, сворачивая в сторону, где, предполагаемо, находится зал. Все же думаю, что мой приход в нынешнем состоянии практически бесполезен. Ну, разве что просто увидеться с Узумаки, убедиться, что его глаза все еще закрытая книга, которая всего лишь изредка и в самый неподходящий момент приоткрывается. Быть может стоило отменить сегодняшний «возврат долгов», позвонить? Я прохожу мимо дверей в несколько закрытых аудиторий, поправляя краешек бинта на руке. Но я не знаю его телефона. Взгляд останавливается, когда я понимаю это. Я не знаю его номера. Так же как и он моего. Секундная пустота в голове, и я торопливо отмахиваюсь от мыслей. Мне незачем ему звонить. Трепаться без толку я не умею, а учится не хочу. Коридор слишком быстро заканчивается, упираясь в широкую дверь в спортивный зал. С ним тяжело. Я вздыхаю и, открыв дверь, вхожу внутрь. Такое чувство, что когда он рядом, меня что-то гнетет. Давит и утягивает вниз. Словно он якорь, стремительно несущий на самое дно. Без оглядки. Внутри темно. Значит, я пришел раньше. Наверное, стоило припоздниться. Я нашариваю на стене выключатель и давлю пальцем здоровой руки на кнопку. Вспыхивает свет, освещая огромный зал с высоким потолком. Даже тихий шорох костяшки пальца по бинтам здесь разносится глухим эхом. Я медленно делаю несколько шагов вперед. Почему-то пахнет краской, хоть ремонт, если верить словам Гаары, был закончен еще прошлой весной. Запах резины еще и едва ощутимый пота. Я только спускаю сумку с плеча, как слуха касается звук торопливых шагов. Я хмыкаю и вскидываю взгляд, когда кто-то входит в зал. И это не тот с кем я договаривался о встрече. — Инудзука? — я сжимаю губы в тонкую линию, окидывая глазами слегка взлохмаченного нарушителя тишины. Тот натянуто кивает и не закрывает дверь, хватаясь за ручку самыми кончиками пальцев. «Словно не хочет задерживаться надолго, — мелькает в голове, — словно хочет поскорее уйти». Что ж, не держу. — Я... — сбивчиво начинает он, торопливо улыбаясь. — Наруто не придет. С ним тяжело. — У него кое-что случилось, и... он попросил передать, что не сможет прийти. По крайней мере, сегодня или когда-либо вообще. Зачем-то вдруг добавляет он. Такое чувство, что он давит и утягивает меня вниз. Словно якорь, стремительно несущий ко дну. Я понимающе киваю: — Хорошо. Спасибо. Инудзуказ зачесывает лохматую прядь волос за ухо, и я замечаю, что движение выходит нервным. — В-вот. Это вроде все. Понимания в голосе еще больше: — Ясно. Спасибо за информацию. Тогда я пойду. Он не останавливает меня, не провожает взглядом, когда я прохожу мимо него и выхожу в полутемный коридор. «Это к лучшему», — говорю я себе, а в голове обрывки разговора Инудзуки с Узумаки. Тот спрашивал о плакатах и сразу попросил что-то передать. Ясно. Я фыркаю и спускаюсь по лестнице, вспоминая, есть ли дома кофе, и думая, сварит ли Итачи еще одну порцию когда приедет. Не зачем было это придумывать. Тот, кто хочет, тот ищет способы. Тот, кто нет, тот ищет причины.